Режи Дескотт - Обскура
Жан повидал всего этого достаточно. Он поднялся и отодвинул табурет. Миньона сняла ноги с металлических скоб и опустила юбки. В глазах ее читался стыд, и всем своим видом она напоминала раненое животное. Жан сел за стол и начал выписывать рецепт. В шорохе пера по бумаге было нечто успокаивающее — он словно напоминал о тех познаниях, которые приобрел Жан и за которые он цеплялся в надежде если не полностью излечить болезнь, то хотя бы замедлить ее развитие. Но в данном случае даже такая надежда была иллюзорной.
— Лучше всего вам было бы лечь в больницу, — сказал он, не отрываясь от своего занятия. — Но я полагаю, что вы пришли ко мне ради того, чтобы этого избежать?
Подняв голову, он увидел, как женщина пожала плечами. Он понимал, в чем причина такого нежелания. При ее профессии, пусть даже бывшей, ее отправили бы в больницу Сен-Лазар, расположенную в старинном монастыре в предместье Сен-Дени, — помещение на четыре сотни кроватей, разделенное на ячейки полупрозрачными ширмами, чтобы сестры милосердия могли в любой момент видеть, что где происходит. В такой тесноте, при полном отсутствии гигиены — ни ванной, ни умывальника, общая спринцовка на всех — больше шансов было приобрести новые болезни, чем вылечить старые. Не говоря уже о том, что с больными не особенно церемонились… По выходе из больницы девушки считались «очистившимися», но в большинстве случаев так и оставались неизлеченными. Хуже всего было то, что, будучи признаны здоровыми, они могли беспрепятственно заражать не только своих клиентов, но и всех окружающих.
— Будете принимать по шесть желатиновых капсул йодистого калия в день — это от мигреней и ревматических болей. И по две пилюли Седилло. К тому же вам понадобится укрепляющий режим: вино, мясо, тщательная гигиена. Не кутайтесь слишком сильно. Побольше отдыхайте.
Жан хотел добавить, что ей необходимо воздерживаться от сексуальных отношений, но потом решил, что, учитывая ее состояние, можно об этом и не упоминать.
— Вы уже миновали две стадии сифилиса, первичную и вторичную. Когда болезнь обнаружилась впервые?
— В пятнадцать лет, — ответила молодая женщина. — У меня появился мягкий шанкр. Вскоре после первого раза… Хорошее начало, можно сказать, — прибавила она с беззлобной иронией. И, помолчав, продолжила: — Через год у меня появилась сыпь на теле и лице. Я выглядела ужасно, я боялась, что больше ни один мужчина не взглянет на меня без отвращения. Но через три недели все прошло. И вот теперь снова… почти через десять лет. Еще хуже, чем раньше. Когда мне говорили, что эта болезнь может затаиться на десять или даже двадцать лет, а потом снова появиться, я не верила…
Матильда Лантье замолчала. Жан увидел, как она смахнула слезу. Потом снова рассмеялась.
— Через пару недель все пройдет, — успокаивающим тоном сказал он. — Язвы затянутся, подсохнут, станут сероватыми, как будто покрытыми пленкой. Затем верхний слой отшелушится, останутся небольшие рубцы. Сначала они будут коричневато-фиолетовыми, потом побледнеют.
— Значит, следы все же останутся? — проговорила она с беспокойством.
— Я бы солгал, если бы заверил вас в обратном.
Женщина, пораженная его словами, некоторое время молча смотрела на него, потом с деланой беззаботностью сказала:
— Ну что ж, все равно хуже, чем сейчас, уже не будет… Итак, вы со мной закончили, доктор? Значит, я могу позвать Марселину?
Кода Жан кивнул, она резво поднялась и устремилась к двери со словами:
— Наверно, ей там скучно одной!
Еще не успев закончить фразу, она уже распахнула дверь и, наполовину высунувшись в приемную, весело сказала подруге:
— Можешь зайти! Уже все!
Такой быстрый переход от слез к смеху порадовал Жана, но не столь сильно, как невидимое присутствие той, другой — этому он радовался глубоко и искренне. Когда Марселина вошла, он ощутил аромат жасмина. В прошлый раз она не была надушена.
— Ну что? Все в порядке? — спросила она. И добавила так, будто Жана не было в кабинете: — Я же тебе говорила, он хороший доктор.
Но вслед за этим она взглянула на него, и в ее необычных золотистых глазах промелькнуло дразнящее выражение. Он был очарован живостью и блеском этих глаз, именно таких, какими он их запомнил с первого раза. Она знала, какое воздействие оказывает на него, и откровенно потешалась, но Жана это не смущало. К тому же он замечал, что и она не вполне к нему равнодушна. Он догадывался, что она привела к нему свою подругу лишь для того, чтобы получить предлог увидеться с ним.
— В прошлый раз вы не рассказали мне о кошке, — сказал он, увидев, что взгляд ее снова обратился к репродукции картины «Олимпия».
— О, да вы, я вижу, от своего не отступитесь! — со смехом воскликнула Марселина. — Ну так и быть, скажу: на самом деле наша кошка была не черная, а полосатая, так что пришлось посыпать ее угольным порошком! Но она никак не хотела сидеть на месте, к тому же была слишком толстая по сравнению с той, что на картине… Так что в этой части наша живая картина не слишком удалась… ну да ладно. Вообще-то я и Миньона собираемся в «Фоли-Бержер»[8]. Не хотите ли составить нам компанию?
Он пошел бы с ней куда угодно.
Больше всего ему нравились в этой женщине ее живость и непосредственность, ее беззаботность, ее манера ласкать или дразнить взглядом, ее манера мгновенно переходить от одной темы к другой… Все это в целом составляло некий изысканный коктейль, мгновенно привлекавший к Марселине всеобщее внимание, где бы она ни появилась.
После вечерней прохлады и относительной тишины городских улиц, которую нарушал лишь грохот омнибусов, пересекающих Большие бульвары, «Фоли-Бержер» оглушало не хуже внезапной оплеухи. Прежде всего — громкой музыкой, звучащей в танцевальном зале, и шумом зрительской толпы, дыхание которой смешивалось с испарениями газовых рожков, тонко посвистывающих внутри круглых стеклянных плафонов (стоя рядом с ними, можно было услышать этот свист). Затем к звуковым впечатлениям добавлялись зрительные: набеленные и накрашенные женщины в ярких нарядах, вокруг которых теснились мужчины в темных сюртуках; пестрые рекламные афиши на стенах, расхваливающие тот или иной сорт краски для бровей и ресниц, или помады, или бальзама для густоты и блеска волос (наверняка что-то подобное можно было приобрести на любой провинциальной ярмарке), или отбеливающего средства для зубов (зубы изображенного на афише счастливчика сделали бы честь гиппопотаму). И довершали все это жара и духота: испарения тел и разгоряченное дыхание посетителей смешивались с облаками табачного дыма.
По мере того как Жан протискивался сквозь этот человеческий водоворот, следуя за своими спутницами, которые время от времени на него оглядывались, он все больше ощущал нечто похожее на опьянение. Он догадался оставить врачебную сумку в кабинете — иначе он бы стал всеобщим посмешищем. Вот уже несколько лет ему не доводилось бывать в подобных заведениях. И сейчас, после целого дня, проведенного среди стонов и жалоб пациентов, Жан был полностью захвачен тем неожиданным контрастом, какой составлял этот храм развлечений с привычной для него обстановкой. Хотя и отдавал себе отчет, что многие из здешних посетителей, которые в этот вечер беззаботно веселятся, завтра могут оказаться у него на приеме, или в больнице Сен-Луи, или в каком-нибудь месте похуже. Достаточно было взглянуть на Матильду-Миньону…
Однако ни шум, ни музыка, ни выступление акробатов на сцене, ни искушающие взгляды, ни тела, выставленные напоказ, не могли отвлечь внимания Жана от идущей впереди Марселины. Она иногда с улыбкой оглядывалась на него — в такие моменты он чувствовал себя словно наэлектризованным, — и ему казалось, что все это огромное сборище мужчин и женщин нарочно хочет от него ее отдалить.
После того как они прошли зимний сад в псевдомарокканском стиле и поднялись по нескольким лестницам — как и все остальное пространство, лестницы заполняли обнявшиеся парочки, небольшие группки перешептывающихся девиц, танцовщицы, со смехом ускользающие от запыхавшихся стариков, пытающихся их преследовать, — они наконец оказались перед стойкой бара на втором этаже. Хозяйничала в баре бородатая женщина с адвокатскими бакенбардами и закрученными усами, каких не постыдился бы и сапер старой императорской гвардии. Несмотря на тот же самый декор, что был изображен на одной из последних картин Мане — «Бар в „Фоли-Бержер“», у женщины за стойкой не было ничего общего с очаровательной Мери Лоран. Жан мельком подумал о том, что тень покойного живописца его буквально преследует… Но в зеркале над рядами бутылок отражался точно такой же зал, ярко освещенный и задымленный, каким его мастерски изобразил художник.
Бородатая женщина поставила перед Жаном рюмку абсента. Он опустил руку в карман, но Марселина удержала его с чарующим смехом, которому он не мог противостоять. Миньона, сидевшая рядом, уже не обращала на них внимания: она хохотала как безумная над какими-то шутками своего недавно подцепленного ухажера, человека лет сорока с манерами барышника. Жан сделал глоток абсента; напиток обжег ему горло. Полынь, растение, используемое в медицине и слывущее надежным средством против астении… Зеленая фея, медленный яд, разрушающий нервную систему, способный вызвать припадок эпилепсии, в горечи которого доктор Зеленка пытался утопить свою собственную горечь…
