Записки мертвеца - Георгий Апальков
— Там пленные мародёры, которых привезли несколько дней назад. У них руки связаны.
— А, ну значит в Знаменское их этапируют. На передержку. Оттуда подкрепление пришлют скоро. Может, кого-то, кто давно на передовой, за ними приглядывать отправят, но это будут так, единицы. А тебе до них какая печаль?
— Да так, любопытно просто, — ответил я, думая, что будет здорово, если этот самый Урал по дороге перевернётся и сгорит к чертям собачьим. Даже если это будет стоить жизни водителя ни в чём не повинных конвоиров — пускай. Лишь бы все в кузове сдохли, и сдохли в муках. Жаль, что теперь я уже никогда не узнаю, что произошло с ними в конечном итоге. И жаль, что они проживут дольше, чем я. Хотя, кто знает.
В магазине мы отоварились быстро. Капитан в считанные минуты выбрал себе одежду и велел мне тоже не задерживаться и не модничать. А жаль: после стольких дней в форме было наслаждением снова поразглядывать обычные шмотки. В итоге командир облачил себя в широкие штаны с карманами цвета хаки и зелёный пуховик с меховым воротником. Непонятно было, в чём состоял великий смысл смены гардероба с формы на гражданку, если капитан всё равно выбрал для себя защитную цветовую гамму. Я же постарался одеться пёстро и дорого: на тёплый шерстяной свитер накинул умопомрачительной стоимости кожаную куртку, обмотал шею кашемировым шарфом, а ноги защитил от холода джинсами с начёсом. Проблемой стало рассовать магазины к автомату по тесным карманам этой самой куртки, да к тому же ещё и втиснуть как-нибудь за пазуху свой толстенный дневник, зачем-то взятый поутру с прикроватной тумбы. Но я со всем справился, а вместительная поясная сумка, найденная в том же самом дорогом отделе, помогла мне решить проблему дневника, никуда более не помещавшегося.
Закончив примерку, я предстал перед командиром, найдя его в крохотном, непритязательном отдельчике на первом этаже.
— Губа не дура, — сказал капитан, осклабившись.
— Беру от жизни всё, — пожал плечами я.
— Шапку не забудь, а то менингит тоже от жизни возьмёшь.
Капитан бросил мне первую попавшуюся под руку тёплую, но неказистую шапку и объявил, что шопинг наш завершён, и мы выдвигаемся немедленно. Я вздохнул, надел на себя нелепый головной убор, портивший всё, и последовал за командиром.
Следующим пунктом плана была машина. Её прямо ко входу в торговый центр подогнал один из патрульных, которого, судя по всему, на эту работу подрядил Старков. Машина была новая, почти не тронутая войной с трупами. Бликующий на солнце чёрный седан, казалось, только-только выехал из мойки. Когда я сел в него на переднее сиденье, то почувствовал себя пассажиром такси класса «комфорт», а отнюдь не скаутом, отправленным в мертвецкий край с поисковой миссией. Капитан, хоть и старался этого не показывать, тоже испытывал удовольствие, омрачённое только думами о недавнем происшествии в медпункте, невольными свидетелями которого стали мы оба.
Чем больше я думал о судьбе Аркадия и Ангелины, тем сильнее хотелось мне вернуться к Ире и не отходить от неё ни на шаг. Я стал тревожиться за неё, едва мы выехали на тракт и стали удаляться от центральной части города. В конце концов я решил, что последнее, что я мог бы сделать сейчас — это выхватить у капитана руль, вытолкнуть его из тачки и отправиться обратно на базу, а там — взять в охапку Иру и умотать в закат, подальше от пламени войны за выживание города. Я всё равно отправлюсь дальше, и всё равно буду делать то, что должен, как, впрочем, и Ира. А раз так, то к чему тревожиться? Мы сами выбрали свою судьбу и то, как хотим провести остаток своих дней на этом свете. Я сам выбрал не оставаться в Надеждинском и не склонять к этому Иру, пытаясь переубедить её бросаться на амбразуру и записываться в ряды освободителей города от зомби. И потому теперь есть только я, и есть приказ, который я должен выполнить. И ещё есть тревога, сантименты и душащая грусть по погибшим друзьям, которые, в каком-то смысле, умерли уже давно: там, в Радуге, в плену у больных на голову бандитов, которых Старков решил оставить в живых. И от последнего обстоятельства ко всем горьким чувствам примешивается ещё и ярость, и гнев на несправедливость произошедшего, и досада от неспособности ровным счётом ни на что повлиять. Всё это — тревога, страх, тоска и гнев, — лишь мешают мне делать то, что я всё равно должен буду сделать. А потому лучше по крайней мере постараться задушить эти чувства в зародыше. Так и в моменте самочувствие улучшится, и потом, когда я вновь сяду за дневник, не придётся тратить его драгоценные страницы на пережёвывание всего этого семицветия треволнений, терзавших в момент описываемых событий моё нутро. Вспомнив про дневник и про то, как я изливал душу на его страницах когда-то давно, ещё сидя в стенах собственной квартиры, я невольно хихикнул.
— Настроение приподнятое, боец? — заметив мой внезапны смешок, спросил капитан.
Я решил, что разговор с ним — хороший способ отвлечься от посторонних мыслей.
— Да не то что бы, товарищ капитан. Так, вспомнил кое-что.
— Так ты этих, в госпитале, знал, получается? — спросил вдруг он. По всей видимости, отвлекать меня от унылых дум в его планы не входило.
— Да. С парнем в школе вместе учились. Потом, после всего, вместе в Радуге сидели: дожидались, пока всё рассосётся.
— А потом что?
— Потом в Радугу пришли те уроды, которых сегодня в Урале в Знаменское везли. Убили одного паренька — тоже из школы из нашей — и его отца. Я тогда убежал. Позже встретил как-то человека, который в Радуге тогда остался. Он рассказал мне, что эти скоты там потом творили: кого ещё убили и замучили. Эти ребята, которых мы сегодня вытаскивали, там пробыли все три месяца с небольшим. И я уж не знаю, как там над ними издевались, что они оба такими стали.
— Какими?
— Парень говорить перестал. Словарный запас скукожился до двух слов: «Я собака». А девушка — вы сами видели. Ходячий скелет. Всё лежала там и плакала, и тоже ничего не говорила. А те, кто это с ними сделал, как ни в чём не бывало на свободе разгуливают.
— Ну, во-первых, не так уж и на свободе. Во-вторых, сам знаешь: руки нужны сейчас. Лучше пусть работают и пользу приносят, чем просто в
