Дэннис Лехэйн - Таинственная река
Ив вышла замуж за некого электрика и переехала жить на ранчо в Брейнтри. Время от времени по ночам она, положив ладонь на большую добрую и надежную грудь мужа, рассказывала ему о Кейти, о той ночи, и он слушал, поглаживая ее волосы и спину, но при этом почти ничего не говорил, потому что сказать-то было нечего. Иногда Ив было просто необходимо произнести имя подруги, для того чтобы услышать его, почувствовать, как произносит это имя ее язык. У них родились дети. Ив ходила смотреть, как они играли в футбол, и стояла за боковой линией. Время от времени ее губы приоткрывались и она произносила имя Кейти, молча, про себя, стоя на краю поля и вдыхая влажный апрельский воздух.
Но в ту памятную ночь они были просто двумя сильно выпившими девчонками из Ист-Бакингема, которых Кейти наблюдала в зеркало заднего вида до того момента, как круто повернула на Сидней-стрит и поехала по направлению к дому.
Там, где они расстались той ночью, была мертвая тишина; большинство домов, выходивших фасадами на Тюремный канал, сгорело при пожаре четыре года назад, и с тех пор они стояли с окнами, заколоченными досками, и догнивали, покинутые жильцами. Кейти хотелось как можно скорее оказаться дома, зарыться в постель, и пусть Бобби или отец как можно дольше не проявят желания взглянуть на нее. Она хотела позабыть о том. что было сегодня ночью, позабыть так, как люди, промокнув под дождем, сбрасывают с себя одежду и швыряют ее, не помня куда. Скомкать все, что было, в кулаке, а потом сдуть с ладони и никогда больше не смотреть в ту сторону.
И сейчас она вспомнила то, о чем не вспоминала годами. Она вспомнила, как они с мамой ходили в зоосад, когда ей было пять лет. У нее не было особых причин, чтобы вспомнить это, разве что алкогольное и наркотическое опьянение, царящее в мозгу, невзначай растревожило ячейку памяти, в которой хранилось воспоминание об этом событии. Мама держала ее за руку в тот момент, когда они переходили Коламбиа-роуд, направляясь в зоопарк, и Кейти ощущала, как пальцы матери, держащей ее за запястье, слабо подрагивают. Она подняла взгляд на лицо матери, худое, с удлиненными глазами, на ее все сильнее заостряющийся нос, на сдавленный подбородок. И Кейти, которой было всего пять лет, печально спросила: «А почему ты все время такая усталая?»
Мамина рука дрогнула, а лицо сморщилось, как сухая губка. Она наклонилась над Кейти и, взяв в обе ладони лицо дочери, внимательно посмотрела в него своими красными глазами. Кейти подумала, что мама сошла с ума, а та вдруг улыбнулась, но улыбка была на ее лице всего один миг и тут же исчезла, потом подбородок ее задрожал, и она сказала: «Ах ты, моя девочка, — и прижала Кейти к себе. Уткнувшись подбородком в плечо Кейти, она повторила: — Ах ты, моя девочка», — и Кейти почувствовала на своих волосах ее слезы.
Она чувствовала их и сейчас, теплые потоки слез на своих волосах, напоминающие ей спокойные струйки дождя, текущие по ветровому стеклу, и пыталась вспомнить цвет маминых глаз, когда вдруг увидела тело, лежащее посреди улицы. Оно лежало как мешок перед самой машиной, и она резко бросила машину вправо, чувствуя, как заднее левое колесо наехало на что-то. В голове ее молнией пронеслось: о Господи! О Боже, нет, не надо, ну скажи же мне, что это не я сбила его, пожалуйста, Господи, нет, не надо.
Она направила свою «тойоту» к правому поребрику, отпустила педаль сцепления, машина по инерции прошла еще немного, разбрызгивая воду, и остановилась.
Кто-то окликнул ее:
— Эй, с вами все в порядке?
Кейти видела, как он подходит к ней, и почувствовала облегчение, потому что он показался ей знакомым и неопасным, пока не увидела, что в руке у него пистолет.
В три часа утра Брендан наконец заснул.
Во сне он непрестанно улыбался, Кейти как ангел летала над ним; говорила, что любит его, шептала его имя; при этом ее нежное дыхание касалось его уха, как поцелуй.
4
Больше не приходи
Дэйв Бойл завершил тот вечер в «Макгилл-баре». Он сидел в углу в зале в компании Верзилы Стэнли, и они следили за игрой «Сокса» на выезде. Педро Мартинес был в ударе, поэтому «Соксы» разделывали «Ангелов» под орех; Педро с таким жаром лупил по мячу, что у противника не было никакой возможности поймать его. К третьему периоду на лицах игроков команды «Ангелов» был явный испуг; к шестому периоду они выглядели так, как будто собирались отправиться домой и начать готовиться к обеду. А когда Гаррет Андерсон с подачи Педро послал мяч в пустой угол и счет стал 8:0, болельщики на трибунах вложили все оставшиеся у них силы в победный рев и свист, а Дэйв поймал себя на том, что с большим вниманием рассматривал освещение и вентиляторы Анахаймского стадиона, чем следил за игрой.
Он смотрел на лица зрителей, сидевших на трибунах, — на одних была омерзительная радость, на других безысходная усталость, — болельщики выглядели так, будто в поражении для них больше горечи, чем для парней, сражавшихся на площадке. Возможно, так оно и было. По мнению Дэйва, некоторые из них впервые в этом году пришли на матч. И привели с собой детей, жен; покинули свои дома рано наступающим калифорнийским вечером, захватив с собой переносные холодильники со снедью, чтобы перекусить в автомобиле; они купили билеты по пять с половиной долларов, а поэтому сидели на дешевых местах, но при этом надели на головы своим детям бейсбольные кепи по двадцать пять долларов за штуку, ели гамбургеры по шесть долларов за штуку и хотдоги по пять долларов сорок центов за штуку, пили разведенную из концентрата пепси, лизали тающее эскимо на палочках, сладкие капли которого стекали по их волосатым запястьям. Дэйв знал, что пришли они туда ради того, чтобы нажраться и оттянуться, получить заряд бодрости от редкого зрелища победного матча. Вот почему арены и бейсбольные стадионы напоминали Дэйву соборы, где жужжание светильников, бормотание молящихся и биение сорока тысяч сердец, преисполненных общей надеждой, существуют в едином ритме.
Победи! Победи ради меня. Победи ради моих детей. Победи ради моего семейного союза, так чтобы я мог взять твою победу с собой в машину и в ее сиянии восседать в ней вместе со своим семейством, когда мы поедем назад, — ведь в наших собственных жизнях победами и не пахнет.
Победи ради меня! Победи! Победи! Победи!
Но, если команда терпит поражение, тогда объединяющая этих людей надежда рассыпается в прах и все иллюзии рассеиваются. Твоя команда обманула тебя, и теперь когда ты изредка вспоминаешь о ней, то вспоминаешь лишь о том, что ты сам проиграл. Ты надеялся, надежды не сбылись. И ты сидишь теперь среди кучи целлофановых кульков из-под попкорна, пакетов из-под чипсов и гамбургеров, мокрых липких пластиковых чашек, обманутый в своих самых радужных надеждах; тебе предстоит долгий мрачный путь домой, надо будет продираться сквозь орды пьяных злобных нелюдей; молчаливая жена, подсчитывающая, во что обошлась поездка, и троица раскапризничавшихся детей. И вот со всем этим, находящимся рядом с тобой в машине, ты едешь домой, туда, откуда ты отправился на это соборное действо.
Дэйв Бойл — в свое время звезда бейсбольной команды средней школы с техническим уклоном в Дон-Боско, которая в те славные годы, с 1978 по 1982-й, была на слуху у любителей бейсбола — знал, что в этом мире существуют некоторые обстоятельства, влияющие на настроение сильнее, чем выигрыш или проигрыш на болельщика. Он знал, что делать, когда надо ими воспользоваться, как укротить ненависть болельщиков, бросившись перед ними на колени и умоляя их издать еще хотя бы один вопль одобрения; повесить голову и опечалиться, когда ты сделаешь что-то такое, что разобьет их общее злобное сердце.
— Как тебе эти цыпочки? — спросил Верзила Стэнли, указывая Дэйву на двух девушек, внезапно возникших над барной стойкой; они пританцовывали, крутя попками и раскачивая бедрами в такт песне «Сероглазая девушка», которую фальшиво напевала их третья спутница. Та, что справа, была пухленькой, с сияющими серыми глазками, обращающимися к каждому с просьбой «Трахни меня». Дэйву показалось, что сейчас она находится на пике своего незадачливого начального этапа; этой девушки хватит не больше, чем на шесть месяцев беспорядочных и безудержных занятий любовью. Года два назад, наверное, она не знала ничего другого, кроме тяжелой работы на земле, — достаточно взглянуть на ее подбородок, чтобы убедиться в этом; она полная, с дряблым телом, да еще и в домашнем платье — ну как убедить себя в том, что она еще хоть какое-то время сможет пробуждать в ком-нибудь страсть.
А вот другая…
Дэйв знал ее, знал с того времени, когда она была еще совсем ребенком — Кейти Маркус, дочь Джимми и несчастной покойной Мариты; сейчас ее мачехой была Аннабет, двоюродная сестра его жены. Сейчас это была совсем взрослая девушка с прекрасным вызывающе упругим и соблазнительным телом. Наблюдая за тем, как она танцует, разводя руками, покачиваясь и смеясь; наблюдая за ее лицом, мелькающим из-под копны распущенных светлых волос, когда она движением головы отбрасывала их назад, за спину, демонстрируя при этом молочно-белую изящно выгнутую шею, Дэйв почувствовал, как черная тоска, щемящая сердце, разгорается в нем, словно пламя, в которое плеснули горючим; а откуда бралась эта тоска, ему было известно. Она исходила от этой девушки. Она передавалась от ее тела к его телу; от внезапной понимающей улыбки, в которой расплылось ее вспотевшее лицо, когда их глаза встретились и она поманила его своим маленьким пальчиком, и этим жестом, казалось, пронзила его грудную клетку в том самом месте, где билось его сердце.