Домохозяйка - Фрида МакФадден
Она облизывает губы.
— Ах вот оно что. Значит, ты мне солгала.
— Я не лгала. Это была… просто дань моде.
— Угу. — (Ее голубые глаза — настоящий лед.) — Но ведь позже я спросила тебя, а ты ответила, что у тебя контактные линзы. Так ведь?
— А… — Я заламываю руки. — Ну вроде… Да, в этот раз я солгала. Просто мне было очень неловко признаваться насчет очков… Я очень, очень сожалею.
Уголки ее губ опускаются.
— Пожалуйста, больше никогда мне не лги.
— Не буду! Мне очень жаль.
Она еще несколько секунд всматривается в меня своими непроницаемыми глазами. Затем окидывает взглядом гостиную, задерживая его на каждой поверхности.
— И будь добра, убери в этой комнате. Я плачу тебе не за то, чтобы ты флиртовала с садовником.
С этими словами Нина шагает к двери и захлопывает ее за собой.
9
Вечером Нина отправилась на собрание КУР — то самое, что я испортила, выбросив ее заметки. Они с другими родителями собирались там же и отужинать, поэтому мне поручено приготовить ужин для Эндрю и Сесилии.
Без Нины в доме становится гораздо спокойнее. Не знаю как это получается, но бьющая в ней ключом энергия заполняет все пространство. Сейчас я одна на кухне, поджариваю филе миньон, прежде чем сунуть его в духовку. В хозяйстве Уинчестеров царит божественная тишина. Какая благодать. Эта работа была бы просто идеальной, если бы не моя хозяйка.
Эндрю точно знает, когда приходить домой: он появляется ровно в тот момент, когда я вынимаю мясо из духовки и даю ему охладиться на столе. Он заглядывает в кухню:
— Опять волшебный аромат!
— Спасибо. — Добавляю еще немного соли в картофельное пюре, уже смешанное с маслом и сливками. — Вы не скажете Сесилии, чтобы она сошла вниз? Я звала ее уже два раза, но… — Вообще-то я звала ее уже три раза. Никакой реакции.
Эндрю кивает:
— Нет проблем.
Вскоре после того как он удаляется в столовую и зовет дочь, на лестнице слышатся ее быстрые шаги. Вот, значит, как.
Я накладываю на две тарелки мясо, пюре и горку брокколи. Порция у Сесилии чуть поменьше, и я не буду настаивать, чтобы она съела брокколи. Если ее отец хочет, чтобы дочка ела капусту, пусть он ее и заставляет. Но я была бы недобросовестной поварихой, если бы не подала овощи. Когда я была ребенком, моя мать строго следила за тем, чтобы на обеденной тарелке всегда были овощи.
Уверена, мать до сих пор задается вопросом, где она допустила промах в моем воспитании.
На Сесилии очередное дурацкое платье, непрактично светлое. Я никогда не видела, чтобы она ходила в одежде, в которой ходят нормальные дети, и что-то в этом чувствуется не то. В платьях Сесилии нельзя играть, они слишком неудобные, и на них заметна малейшая грязь.
Она садится за обеденный стол, берет салфетку и изящным движением раскладывает ее на коленях. Я на секунду очарована. И тут Сесилия открывает рот.
— Почему ты подала мне воду? — Она морщит нос, глядя на стакан фильтрованной воды, который я поставила около ее тарелки. — Ненавижу воду. Подай яблочный сок!
Если бы я, будучи ребенком, заговорила с кем-нибудь подобным тоном, мать шлепнула бы меня по руке и потребовала, чтобы я добавила «пожалуйста». Но Сесилия не мой ребенок, и за то время, что я здесь, мне еще не удалось завоевать ее расположение. Поэтому я вежливо улыбаюсь, убираю стакан с водой, приношу стакан с яблочным соком и ставлю перед девочкой.
Сесилия пристально рассматривает его. Поднимает, сощурив глаза, смотрит на просвет.
— Стакан грязный. Принеси другой.
— Он не грязный, — протестую я. — Он только что из посудомоечной машины.
— На нем пятна, — кривится она. — Не хочу его. Дай другой!
Я делаю глубокий, успокаивающий вдох. Не собираюсь ругаться с этой девчонкой. Хочет она другой стакан с яблочным соком — будет ей другой.
Пока я хожу за новым стаканом для Сесилии, к обеденному столу выходит Эндрю. Он снял галстук и расстегнул верхнюю пуговицу своей белой официальной рубашки. Из-под нее чуть-чуть виднеются волосы на груди. Я вынуждена отвести глаза.
Мужчины… Поведению с ними я все еще учусь в своей послетюремной жизни. Под словом «учусь» я, само собой, подразумеваю «всячески их избегаю». На моей последней работе официанткой в баре — единственная должность, которую мне удалось получить после освобождения, — посетители постоянно звали меня на свидания. Я всегда отказывалась. В моей суматошной жизни нет места подобным вещам. К тому же мужчины, которые приставали ко мне, были из тех, с которыми я ни за что на свете не стала бы иметь дела.
Я угодила в тюрьму, когда мне было семнадцать. Девственницей я уже не была, но единственным моим опытом был неуклюжий подростковый секс в старшей школе. Сидя в тюрьме, я иногда испытывала тягу к привлекательным охранникам. Иногда эта тяга становилась почти невыносимой. Я с нетерпением ждала возможности завести отношения с мужчиной, когда выйду на свободу. Или хотя бы ощутить мужские губы на своих губах. Я хочу этого. Еще как хочу.
Но не сегодня. Может быть, когда-нибудь…
И все же, глядя на таких мужчин, как Эндрю Уинчестер, я сознаю тот факт, что больше десяти лет даже не касалась мужчины — во всяком случае, не так, как хотелось бы. Он не похож на хмырей в обшарпанном баре, где я обслуживала столики. Когда я в конце концов вернусь к нормальной жизни, мужчина, с которым я захочу завести отношения, будет похож на него. Только он, конечно, будет не женат.
И тут ко мне приходит мысль: если я когда-нибудь захочу чуточку снять напряжение, то хорошим кандидатом для этого может послужить Энцо. Ах да, он не говорит по-английски. Хотя если речь только об одной ночи, то это не имеет значения. Судя по его виду, он в курсе, как и что делать, не тратя много слов. И в отличие от Эндрю он не носит обручальное кольцо. Хотя я не могу не задаваться вопросом, кто такая эта Антония, чье имя вытатуировано на его руке.
Я выдергиваю себя из фантазий о сексуальном ландшафтнике и возвращаюсь на кухню, чтобы взять там две тарелки с едой. Глаза Эндрю загораются при виде сочного и
