Александр Колин - Комедия убийств. Книга 2
Хьюго и Арлетт не расставались: днем, когда людям Боэмунда выпадал жребий патрулировать стену, рыжекудрая амазонка облачалась в доспехи, надевала на голову легкий шлем и частенько, бывало, сражалась рядом с возлюбленным супругом. Ей уже скоро должно было исполниться тридцать семь, но разрушительная работа, которую ведет неустанное время над кожей лица, сплетая на ней паутинки морщинок, едва лишь делалась заметной, волосы оставались все еще пышными, улыбка белозубой.
Лишения осаждающих, по счастью, почти не коснулись ее: князь отрядил посольство в Киликию с целью добычи провианта и лошадей, и Арлетт попала в число тех, кому выпала честь отправиться с миссией.
Женщина все же похудела на пять-шесть фунтов, что только шло ей. В воинском облачении она продолжала напоминать мальчишку-оруженосца, того Гвильямино, который много лет назад без страха смотрел в глаза великому герцогу Роберту в малом зале его салернского дворца, и так же, как тот мальчишка давным-давно в родной Апулии, продолжала метко стрелять из арбалета, заслуживая похвалы взрослых воинов, восхищение и зависть молодых людей (не все поначалу знали, что имеют дело с женщиной).
Молодожены были счастливы, хотя медовый месяц выдался у них не спокойный, даже и после захода солнца они не всегда принадлежали друг другу (случались ведь и ночные дозоры); но оставшись вдвоем, предавались любви без удержу, меры и стеснения. Они заняли часть дома богатого горожанина, которого по ошибке (он принадлежал к активным сторонникам франков) победители зарезали вместе с семьей и большей частью слуг. Едва выбросив истерзанные трупы несчастных из окон, новые хозяева кинулись на кровать прямо в окровавленных доспехах и, только вволю насытившись друг другом, позволили слуге Хьюго и служанке Арлетт раздеть их.
Они долго мечтали о ночи без тревог, и она наступила. Молодожены лежали рядом просто так, наслаждаясь покоем. Они не всегда знали, явь или сон то, что их окружает. Одно облачко зависло на горизонте, крошечное на фоне бескрайнего небосклона их счастья, незначительное облачко, но… черное и зловещее.
Казалось, только Арлетт замечала его. Хьюго, получивший кличку Хромой (одну ногу он все-таки сломал), впрочем, иные небезосновательно прозывали его Хью Счастливым (прыгая с такой стены, впору и шею было свернуть), куда в большей мере оправдывал последнее прозвище. Но сегодня и он не мог не заметить, как, подумав о чем-то, свела брови его возлюбленная.
— Что беспокоит тебя? — спросил он.
— Помнишь гостей на свадьбе?
— Помню… — не вполне уверенно проговорил Хьюго. На пиру присутствовало немало народу, как знатного люда, так и разного рода отребья.
Увидев затруднения супруга, Арлетт сделала подсказку:
— Один нищий, что подполз к нашему столу, ты еще дал ему немного серебра, и он так благодарил… Мне даже стало не по себе…
Ничего странного в том, что облагодетельствованный раб не видит для себя большего счастья, чем целовать след господина, нет, и все же… В поведении нищего присутствовало нечто пугающее, особенно настораживали слова, которые он бормотал не на латыни или греческом, а на неизвестном языке, не похожем ни на речь турок, ни сирийцев, ни армян.
— Забудь о нем, любимая, — произнес Хьюго едва ли не с усмешкой. — Он получил свое и больше не появится, возможно, его даже и нет на свете. Вчера, ты не была с нами, господин велел перебить все это отребье. Представляешь? Мерзавцы удумали открыть ворота! Смерти мало для таких! Мы убили многих, сам я, думаю, зарубил не меньше десяти, а уж скольких передавил копытами мой Единорог, и не сосчитать. Потом мы спешились и добивали их в закоулках, куда они пытались спрятаться. Того, который так напугал тебя, я не видел, но их были тысячи, кто-нибудь, наверное, убил его, не беспокойся. Может быть, он еще попадется мне, тогда я принесу тебе его голову, хорошо?
Арлетт улыбнулась:
— Хорошо… Только мне кажется, что он жив и… он проклинал нас, когда бормотал те слова, это было какое-то заклинание…
— Чушь! — рассмеялся Хьюго. — Один рыцарь научил меня контрзаклинанию, оно помогает против всех заговоров, я тебя тоже научу. Я был еще молод, приехал как-то посмотреть Рим. Отправился на торговую площадь вместе с одним рыцарем из Шартреза, который жил в той же гостинице, что и я. Наш Монтвилль дыра по сравнению с Руаном, а тут Рим! Это теперь я знаю, что и он деревня рядом с Бизантиумом, но тогда-то я нигде еще не бывал, это уж потом к герцогу вашему нанялся… Что-то нашло на меня под Диррахиумом, все вдруг побежали от ватрангов… Меня какая-то волна захлестнула… Если бы не ты… Я искал тебя… — Хьюго потянулся к возлюбленной, но та сделала запрещающий жест и проговорила:
— Сначала расскажи, я так люблю, когда ты рассказываешь. Нам ведь некуда спешить, правда?
Хьюго кивнул и продолжал:
— Того рыцаря звали Генрих, он был старше меня и уже много где побывал. Так вот, пошли мы с ним по городу, поглазеть, то да се…
— Служаночек посмазливее присмотреть?! — раздула ноздри Арлетт. (Теперь она узнала, что такое ревность). Тридцатисемилетняя уроженка Белого Утеса не ждала услышать, будто бы ее возлюбленный никогда не то что не знал, знать не хотел других женщин, но теперь он просто обязан был забыть о них навсегда. По лицу супруга Арлетт поняла, что именно так дело и обстоит. — Ладноладно, — улыбнулась она лукаво, — я не сержусь.
— Да я тогда и не думал ни о каких женщинах, — искренне удивился Хьюго. — Просто пошли посмотреть… Спасибо Генриху, а то бы я заблудился там… В общем, пришли мы на какой-то рынок, идем, теснотища такая! Никогда ничего подобного не видел, там даже благородный рыцарь не зевай — затолкают. Вот один какой-то тип, я даже и не понял кто, — все время боялся, как бы мне Генриха не потерять, — так вот, пихнули меня, я на лавочку кому-то упал, все обрушилось, хозяин начал на меня орать, кулачищами машет, слюной брызжет. Я его послал к дьяволу, а другой, постарше, подскочил — их вообще много собралось, все орут — и начал что-то бормотать, я понял — порчу хочет на меня возвести, глаза закрыл, пальцы скрестил, слышу, он все бормочет, я ничего не понимаю — еврей какой-то, а то, может, и хуже кто…
Вдруг бормотание прекратилось, и вообще весь галдеж как будто срезало, тихо стало. Я открыл глаза — еврей лежит, а голова в стороне. Смотрю, Генрих меч вытирает. Пока суть да дело, он меня за руку схватил и говорит: «Бежим, а то опомнятся!» Ну, мы и смылись… — Хьюго сделал паузу и закончил, точно добрый сказочник, моралью: — С тех пор понял я: не бойся колдуна, бери меч и вали ему голову на сторону, лучше доброго клинка только добрый топор, — он по-мальчишески засмеялся, — я, как ты знаешь, больше секирой люблю рубить… — Он вдруг сделался серьезен и, глядя на Арлетт, очень внимательно и немного торжественно проговорил: — Еще дал я клятву: если родится у меня сын, назову Генрихом, потому что спас мне тот рыцарь из Шартреза, может, больше, чем жизнь, душу… Знаю я, если бы не Генрих, не встретил бы я тебя, а раз Господь спас меня уже трижды и дат мне тебя, то хочет он, чтобы мы были с тобой счастливы.
— А мы и счастливы, разве не так, Хьюго?
— Да, любимая, мы счастливы…
Они потянулись друг к другу, чтобы только под утро разжать жаркие объятия и обессиленным провалиться в освежающую прохладу крепкого, как доброе старое сирийское вино, сна.
«Не бойся колдуна, бери меч и вали ему голову на сторону, лучше доброго клинка только добрый топор!» Это было последнее, что пришло на ум Арлетт, теперь она не сомневалась, что именно так и надо делать.
LXX
Счастлив тот, кому мало надо, всегда выигрывает тот, кто умеет довольствоваться немногим. Тот, кто сказал, что бедняк, обнаруживший за подкладкой единственного выходного кафтана забытый медный грош, куда счастливее богача, заработавшего очередной миллион, наверное, убедился в правоте этих слов на собственном опыте.
День уже полностью вступил в свои права, когда все трое вышли на улицу и, меся сапогами грязную снежную кашу, побрели, как говорится в русских сказках, куда глаза глядят.
Славик был сам по себе, он по временам то удалялся от взрослых, то снова приближался. Когда сын в очередной раз отстал, Ирина спросила Климова:
— Тебе хорошо со мной?
Он понял, что Ирина этим не ограничится, но отвечать следовало немедленно, что он и сделал:
— Лучше не бывает.
— А с ней… — женщина запнулась, ощутив сухость во рту (наверное, слишком много сладкого съела за завтраком), но все-таки продолжала: — С ней тебе было хорошо?
— С кем? — попробовал отшутиться Климов, но, перехватив серьезный взгляд Ирины, потупился. Он немного помолчал, а потом проговорил: — Я уже сказал тебе, что все это было в другой жизни. Я лично в переселение душ не верю, хотя сейчас модно рассуждать об этом. Приятно думать, что у тебя есть еще несколько попыток, никого не заботит, что в другой жизни, если таковая есть, ты становишься кем-то иным, так что тебе нынешнему, грубо говоря, нет никакого дела до своей прежней ипостаси. Считай, что мне повезло, и я, как выражалась наша добрая мамочка Ринэна, гуляя путями духов, набрел на еще одну тропинку, по которой вот и иду теперь с тобой… — Он улыбнулся и неожиданно для подруги спросил: — Если я не ошибаюсь, здесь недалеко зоопарк? Он работает? Может, отведем Славика? Кстати, а где он?
