Филипп Ле Руа - Последний Завет
– А айкидо сильнее кунг-фу? – спросил один из них.
– Айкидо придумал один японец по имени Уешиба Морихеи. Он говорил: «Когда враг пытается меня победить, он бросает вызов всей Вселенной и вынужден нарушить ее гармонию. Он побежден уже в тот миг, когда только помыслил схватиться со мной».
– Почему? – спросил мальчуган.
– Проходит довольно долгое время между тем мгновением, когда человек решает ударить, и тем, когда наносит удар. Этого времени Уешибе хватало, чтобы обезоружить противника.
Для подкрепления своей теории он предложил практическое задание. Каждый ребенок по очереди должен был попытаться стукнуть его палкой. Никто из них не оказался достаточно проворным.
– Как вы это делаете? – спросил один малыш.
– Вообще-то я ничего не делаю.
– Но вы же у всех выиграли!
– Я использовал главнейший прием айкидо, изобретенный Уешибой.
Дети настаивали, чтобы он открыл волшебную формулу.
– Секрет в том, чтобы избежать схватки.
Всеобщее разочарование.
– Никто не может отнять мою силу, если я ей не воспользовался. Сила, к которой прибегают в айкидо, это сила Вселенной. Движения в самой природе. А это никто не может победить. Айкидо – искусство не сражаться.
Заронив в их умы сомнение, он предложил перейти к столу. Анхелина кормила детей на обед и ужин в основном рисом и фруктами. Он добавил к повседневному меню пиццу. Устав от непривычной физической нагрузки, дети заснули быстро и без всякого галдежа. Натан лег в своей комнате и, закрыв глаза, увидел сон, полный каких-то прелестных созданий, изворотливых епископов, сомнительных адвокатов. Было в его сне и судилище, где судья в митре стучал молотком и выносил приговор королеве красоты. Осужденная, нежная и теплая, скинула одежды и скользнула к нему в постель. Она источала аромат маракуйи и хранила на своей душистой коже отблеск луны, изливавшей свой свет через окно. Готовая к броску кобра выгнулась над ним, прежде чем впрыснуть яд. Он ощутил во рту вкус жасмина. Длинные волосы щекотали ему лицо, змея обвилась вокруг тела. Ощущение сладостного тепла поднялось по его ногам и вызвало эрекцию. Рядом с ним лежала обнаженная Анхелина и льнула к нему. Филиппинка приподняла голову, желая убедиться, что он проснулся.
– Анхелина, что вы делаете? – пробормотал Натан.
– Что я делаю?
Он уточнил вопрос:
– Зачем вы это делаете?
– Чтобы отблагодарить вас.
– За что?
– Антуана завтра освободят. Я не знаю, с кем вы связались, но похоже, что он могущественнее самого нашего президента. Сегодня меня приняли главные шишки судебной, тюремной и церковной администрации. Почтительно расшаркались и даровали Антуану свободу.
Натан оценил могущество Драготти, дергавшего миллионы веревочек через тысячи километров.
– Вы не обязаны…
– Знаю. Вы бы у меня в любом случае ничего не попросили, потому что пришли, чтобы давать, а не брать.
– Но Антуан…
– Мне нечего вам дать. Так что отдаю саму себя.
Натан пристально посмотрел на змею, вытатуированную на теле Анхелины. Разинутая пасть с ядовитыми зубами была готова поразить его нервную систему, закружить голову, затуманить зрение. Вмешательство кардинала влекло их к греху похоти и прелюбодеяния.
– Вы мне отказываете?
– Нет, нет…
Ответ прозвучал слишком непосредственно, чтобы не рассмешить Анхелину.
– Как бы то ни было, это мне доставит столько же удовольствия, сколько и вам.
И она нырнула под простыню. Последовавший за этим опыт был сверхъестественным. Натан испытал ощущения, прежде ему неведомые, как, например, этот сладострастный электрический разряд внизу спины, заставивший его забыть и о своем теле, и о рассудке, захлестнутом волнами эндорфинов. Анхелина была чувственным вихрем, даровавшим его языку богатейшую гамму вкусов: мед своих губ, соль лобка, кисловатую сладость ложбинки меж ягодиц. Руки Натана скользили по атласу столь гладкой кожи, что могли ориентироваться лишь по кустикам волос. Его околдовывали запахи. Хлестали шелковистые пряди, благоухавшие сдобой. Его язык медлил меж точеных ног, слизывая бесконечную нежность с лепестка, где пенилось наслаждение. Упивался росой с подошв, топтавших траву во внутреннем дворике, идя к нему украдкой. Утонченные ласки азиатской волшебницы повергали его в дрожь и трепет. Ее короткие, подавленные вскрики сквозь шорох простыней и шелест кожи означали, что она близка к вершине наслаждения. Иногда он впивался зубами в нежную округлость плоти, словно смакуя лакомый плод. Физическое усилие в конце концов выступило жемчугом пота, умастило тела, смешало соки. Очковая змея ластилась к его лицу, обвивалась вокруг живота, медленно скользила по ногам до самых пальцев. Натан был заворожен филиппинкой, ее большими черными глазами, матовой, влажной кожей, ее гармоничными формами, отбрасывающими на стену целый балет китайских теней, ее ягодиц, принявших форму сердца на его члене, ее спины, прогнувшейся, словно приглашая к содомитскому натиску, ее грудей, налившихся негой в ответ на проникновение.
В миг оргазма ему показалось, что молодая женщина втянула в себя все его существо. Он почувствовал себя полностью опустошенным. Наполненным оргазмической пустотой, еще более могучей, чем пустота космоса, которой он себя предназначил. Уникальный и столь сильный опыт, что он возблагодарил Драготти, несмотря на все его преступления.
Эпилог
Где-то в море близ Земли Арнхем[38]
На песке безымянного острова сидел в позе лотоса безымянный человек, созерцая в своих руках две половинки только что расколотого кокосового ореха. Пропитанная соком белая и твердая мякоть мерцала в лучах солнца, насиживавшего это яйцо долгие месяцы, пока его скорлупа вдруг не треснула, сброшенная ветром с перистой пальмовой вершины. Человек испытывал благодарность к природе, создавшей этот плод, чтобы принести ему в дар. Он смотрел, как его рука отламывает кусочек кокосовой плоти и подносит ко рту. Зубы доставили ему первое ощущение: млечный хруст. Он услышал, как его коренные зубы раскусили мякоть, потом начал медленно жевать. Его нёбо облепили кокосовые опилки. Сладковатая масса возбудила вкусовые окончания и скользнула в желудок. Первый глоток утолил голод, обострил наслаждение пищей. Последующие точно так же поглотили все внимание, отвлекая от тепла в животе. Введение пищи внутрь организма доставило ему не только энергию, но и гармоничное чувство единения с космосом.
Он был с ним в симбиозе.
Очистительное отшельничество избавило его дух от всякой моральной, эмоциональной или интеллектуальной субстанции. Он даже забыл имя, которое носил когда-то среди людей. Долгие медитации пробудили расширение сознания, вызвав видения, вновь связавшие его с ясновидческой силой, подавленной в детстве оковами воспитательной системы и вредоносными волнами разрушительной технологии. Он постепенно стирался с поверхности земли, завершив свое кругосветное путешествие головокружительным броском сквозь время и Океанию. Он прошел пешком через Землю Арнхем, святилище древнейшей из культур. Возврат назад, на шестьдесят тысяч лет.
Здесь человек пробуждается от сна при рождении, сюда возвращается после смерти. Он не знает ни рая, ни ада, ни желания завоевывать или обладать, но у него есть священный долг – бдить на этой земле, которую боги уготовили для него. Только здесь.
Его последние воспоминания о цивилизации были образом женщины, мывшей свои волосы тонким песком пустынного пляжа, да протяжной мелодией старика, наигрывавшего на диджериду.[39]
Человек отбросил скорлупу и сосредоточился на своем дыхании. Настроился на основополагающую вибрацию Вселенной, осуществляя единство духа, тела и природы. Покинув людское общество, он избавился и от его нелепых условностей, защищаемых всеми этими Максвеллами, Драготти, Коченками, старыми Браски. Дела мира больше не касались его. Все свое внимание он устремил на «здесь» и «сейчас», построил вокруг себя Ничто, повторно обретая центр в себе самом. «Царство Божие в вас самих», – говорил Иисус. С этого и надлежало начать. Или, скорее, вернуться к этому. Не надо искать потустороннее где-то еще. Церковь и наука там ничего не нашли.
Освободившись от любого принуждения, включая принуждение времени, он вошел в вечное измерение и вкусил бессмертия.
Так исчез тот, кого некогда звали Натаном Лавом. В свете и безымянности.
Однажды, быть может, археологи будущего обнаружат его кости рядом с женской головкой и старинным портативным компьютером, жесткий диск которого уподобится с веками драгоценному пергаменту.
Примечания
1
Иез. 37, 3–4, 10.
