Мы никогда не умрем (СИ) - Баюн София

— Они пошли в центр сада, и ее друг сорвал несколько белых роз и вплел их в ее волосы. «Посмотри, какая ты красивая!» — сказал он. Но девочка не поверила, тряхнула головой, и розы упали на землю. «Красивы только красные цветы. Белые здесь растут только потому, что так хотела моя мама. Ах, мне никогда не избавиться от ночных кошмаров!» — сказала она, и горько разрыдалась. Что было дальше, Мышка?

Таша прикрыла глаза. Мужчина с девушкой все еще стояли на краю сцены, только теперь мужчина обнимал девушку и что-то говорил ей. Таша заметила, что его платок теперь в руках девушки. Ей это понравилось — пускай противная, тревожная красная тряпка будет подальше.

— Не знаю, — честно призналась она.

Мари задумалась. И чем дольше она молчала, тем ближе Таша подходила к разгадке ее секрета. Казалось, вот-вот и она поймет…

Мужчина разомкнул объятия и стал к краю сцены. А потом, вдруг, раскинув руки, упал. Не сорвался, не оступился — упал специально, прямо в черноту, расплескавшуюся за краем.

Таша всхлипнула. Девушка стояла на краю, и казалось, что она вот-вот прыгнет за ним. Но к удивлению Таши, она только смяла алый платок и бросила со сцены.

— А я знаю… — прошептала Таша.

По ее щекам поползли слезы — теплые, частые. Это была плохая сказка. Настоящая, но плохая, злая и жестокая. Таша пожалела, что заставила Мари рассказывать до конца. Ей не нравились такие истории.

— Я тоже, — бесцветным голосом отозвалась Мари.

Девушка в сером платье стояла на краю сцены и поверх нарисованных черных слез текли настоящие. Прозрачные, живые слезы.

— Друг привел ее к розовому кусту, — вдруг отчеканила Мари.

Таша открыла глаза. Мари нехорошо улыбалась. Эта усмешка уродовала красивое лицо, делая ее похожей на злую ведьму из сказки. Таша вдруг поняла, почему она не понравилась Наталье Сергеевне. Взрослые и правда лучше детей разгадывают загадки.

— А потом достал… нож. Девочка испугалась. Она решила, что он хочет ее убить. — Мари наклонилась и подобрала шпильку с края сцены. — Но он посмотрел на нее и сказал: «Не хочу, чтобы тебя что-то мучило. Хочу, чтобы твои мечты сбывались. Вот… вот розмарин, для памяти. Люби и помни. Вот фиалки — они для других. И немного… и немного для меня».

И стоило ей произнести эти слова, Таша почувствовала, как упруго оттолкнувшись, канарейка срывается с ее ладоней и летит куда-то в невидимую для человека высоту. Таша разгадала тайну Мари и почувствовала себя почти счастливой. Она как взрослые, даже лучше, ведь заметила больше. Она уверена, что не ошибалась.

Таша достаточно долго была Мышонком театра Натальи Сергеевны, молчаливым, незаметным сторонним наблюдателем, чтобы научиться различать людей на сцене и людей в реальной жизни.

— Он подобрал упавшие розы — самые красивые — и прижал их к груди, — вывел Ташу из размышлений голос Мари.

Она стояла на краю сцены, там же, где стояла девушка в сером. Одну руку, с невидимыми цветами, она прижимала к груди, а другую выставила вперед, направив шпильку на себя.

— А потом вонзил нож себе в сердце, — шпилька оставила черный росчерк в воздухе, и Таша вскрикнула — ей показалось, что Мари и правда вонзила ее в грудь. — Кровь потекла на цветы, делая их из белых красными.

— Почему нельзя было покрасить краской? Зачем кого-то убивать?! — воскликнула Таша, пораженная такой несправедливостью.

Это был правильный конец сказки, но это не значило, что он ей нравился.

Недавно она читала похожую сказку про розу и соловья, и тогда тоже не поняла, зачем соловей пожертвовал собой. Это было неправильно, больно, и больно бессмысленно. Неужели нельзя по-другому?!

— Потому что чтобы твои мечты исполнились, нужно приносить жертвы, — зло отозвалась Мари. — И не всегда это ты их приносишь, и не всегда ты просишь о них. А потом тащишь, тащишь на себе оплаченное другими. И выхода нет, — прошипела она, спускаясь со сцены.

Таша испугалась. Она не поняла, почему Мари так разозлил конец сказки. Ведь он был честным. Мужчина бросился с края сцены, девушка осталась стоять. Друг девочки из сказки принес себя в жертву, а она теперь наверняка будет спать спокойно.

Мари обулась, закрутила волосы узлом и воткнула шпильку с таким видом, будто пронзала чье-то сердце. Прошла за сцену и Таша заметила, что ее каблуки скрипят, а не стучат по полу.

— Наталья Сергеевна, вы не объясните мне, почему прошел уже час, как слушанья должны были начаться, а в зале до сих пор только девочка, которая пришла просто посмотреть?! — услышала она голос, раздавшийся вслед за хлопком двери гримерки.

— А что, никого нет? Прекрасно, — отозвалась Наталья Сергеевна. — Я сказала своим ученикам, что мне не нравится материал, с которым вы приехали.

— Черт вас побери, вы же сказали, что не запретите детям играть!

Таша тихо прокралась к гримерке, чтобы лучше слышать разговор. Мари стояла в дверном проеме, в полумраке. В гримерке горел уютный желтый свет, но Мари словно боялась переступить черту.

— Я не запрещала детям играть. Только сказала, что не согласна с выбором материала. Видите ли, Мари, вы со своими «Дождями»… поймите, здесь не то место, где вам рады. Мои ученики уважают меня, любят наш театр и то, чем мы здесь занимаемся. И моим ученикам вы, ваши перформансы и рассуждения о смертных грехах не нужны, — Наталья Сергеевна вышла из гримерной и встала напротив Мари.

Таша удивилась — маленькая женщина, уставшая, в своем глупом сером жилете стояла перед высокой, красивой Мари и казалось, смотрела на нее сверху вниз.

Мари подалась вперед, и Таша успела испугаться — ей показалось, что она сейчас вцепится Наталье Сергеевне в горло. Но она замерла с протянутой рукой, а потом бессильно уронила ее, развернулась и пошла к выходу.

Наталья Сергеевна молчала. Молчала Таша, не зная, что ей делать — нужно было обязательно сказать, что она знает о тайне Мари. Иначе со временем Таша начнет в ней сомневаться, тайна помутнеет, станет ненастоящей и в один момент рассыплется пеплом. А Таше очень хотелось сохранить ее, хотя она и не знала зачем.

Решившись, она бросилась за Мари. Наталья Сергеевна не стала ее останавливать, а может, Таша просто не услышала.

— Подождите! Постойте, ну! — крикнула она вслед Мари, которая уже почти дошла до лестницы.

И она остановилась, обернулась, и Таша увидела, что лицо ее изменилось до неузнаваемости. В ее взгляде Таша видела растерянность и беспомощность, совсем не сочетающиеся с едкими словами, черными бархатными перчатками и историями про кровь на белых цветах.

— Я не могу. У меня не получается, — пожаловалась она, прислоняясь лбом к косяку. — Я думала так правильно… Это же из-за меня…

— Вас не Мари зовут! — выпалила Таша. — И не Марина! Вы играете роль даже когда не на сцене, я… я расслышала, вы меня обманули! Вы всех обманули! Скажите, как вас зовут на самом деле!

— Зачем? — она почему-то не злилась, только смотрела на Ташу больным, погасшим взглядом. — Какое это имеет значение? Знаешь, какой конец у сказки? Все розы на кусте превратились в бабочек, в сотни белых мотыльков…

— Вот! Вы только чужие сказки умеете рассказывать! Эта тоже не ваша, я же слышу! Я давно слушаю, как люди рассказывают чужие сказки, только в театре не врут, а вы врете! — она говорила и чувствовала, как горло сжимают подступающие слезы.

Почему-то было ужасно обидно, что эта женщина ее обманула. И пускай она подарила тайну, которую Таше зачем-то так хотелось иметь, но Мари все равно была лгуньей. Таша вдруг с беспощадной ясностью поняла, что за чувство испытывает — разочарование. Горькое, тяжелое разочарование в красивой, уверенной женщине, которая обещала рассказать красивую историю, но обманула.

— Марина… Это в ее честь… Мари и Ирина… Ирина, Ира, Риша… Меня так давно никто не называл… с тех пор, как он… как она… А еще был Мартин… его звали Мартин, и он умел рассказывать сказки… а я совсем не умею. Ничего не умею. Не могу быть, как Мари. Как Мартин. Как Вик. И как Риша больше не могу.