Ожившие кошмары - Павел Владимирович Рязанцев
Тело онемело, и Максим с трудом повернул голову, чтобы не видеть собственные внутренности. Маша стояла на четвереньках, из ее разбитого лица щедро капало.
Козья шерсть тлела чуть выше пары раздвоенных копыт. Парень скосил глаза. Шов исчез: черная голова с рогами вросла в человеческое тело.
— Всякий невинный, сваренный в крови невинных, возродится Зверем. И пойду Я в дома клеветников и ругателей, самозванных палачей и истязателей. Чтобы воздать им! И окрасятся ваши ночи в цвета Мои, — голос колоколом разнесся под сводами хвойных великанов.
Человек-козел схватил Машу за волосы и потащил к старому дому. Но Максим не услышал ее криков. Холод тонкими иглами проник под кожу, от щек, по лбу, к вискам. Будто ледяные руки легли на разгоряченное лицо.
В козлиных глазах отразился диск окровавленной луны.
Василий Завадский. «Яма с костями»
«В лесу ты либо охотник, либо добыча», — так всегда говорил Антону его дед.
Юноша, чьё дежурство в лагере выпало на глубокую ночь, вперил усталый взгляд в рыжие всполохи костра и никак не мог определить свою роль в сложившейся ситуации.
На охотника Антон не смахивал, а вот лес — совсем другое дело. Тот, как никто другой, был настоящим первобытным хищником: чёрный еловый бор — косматая, покрытая вековой корой морда; мох — щетина на ней; руки — живые корни, а болота — его рокочущее чрево. Каждый ночной звук, будь то упавшая ветка или беспокойный крик одинокой птицы, подкидывал в топку разыгравшегося воображения парня очередную охапку поленьев. Если болота и вправду были чревом, то тогда Антон был где-то на полпути к выходу из прямой кишки.
Ситуация ещё не была патовой, но внутренний голос подсказывал, что самое время начать бить в набат. Они заблудились. Если даже Вано — самый матёрый походник — признал это, значит, можно смело, как он выразился, «звонить ментам».
Антон подбросил в огонь беремя с вечера заготовленного хвороста, затем — пару веток потолще, и укрыл еле горящий костёр двумя свежесрубленными еловыми лапами. Ночную тишину, нарушаемую нечеловеческим храпом, доносившимся из одной из палаток, разорвал пулемётный треск хвои. Ель, шипя смолой, мгновенно вспыхнула, словно вымоченная в бензине пакля. Яркие всполохи выхватили из тьмы две камуфляжные палатки, стоявшие поодаль. Из одной из них доносились влажные, каркающие звуки неровного храпа.
«Живой человек так не может», — подумал Антон.
Утробные звуки, приглушаемые плотным тарпаули́ном палатки, были сродни горловому пению якутского шамана, которому перерезали горло прямо во время камланий. Храп принадлежал Вано — виновнику торжества. Ванька, конечно, никого не тянул за шиворот, но и пугой никого не гнал: все присоединились к ежегодной Ваниной вылазке на свой страх и риск. В прошлом году — поход на какое-то поместье забытой польской диаспоры; в позапрошлом — поиск озерца, исчезнувшего с топографических карт ещё до рождения Антона. Этим летом выбор пал на заброшенную со времён Второй мировой деревушку, затерявшуюся среди одичавших Верлио́ковых болот.
Антон сел на свой рюкзак, укутался в клетчатый плед, закурил. Где-то тревожно закричала неясыть. Рука непроизвольно скользнула к топорищу.
«На месте. Главное — костёр не просрать», — выдохнул Антон.
Идти за дровами в чёрную пасть леса совсем не хотелось.
Из второй палатки, окраса «Снежный барс», доносилось тонкое сопение, перемежающееся жалобным поскуливанием. Очевидно, Алёнке — пассии Антона — снился кошмар. Беспокойно спящая девушка лягалась во сне.
Алёна взяла эту палатку напрокат в местных «Спорттоварах» и с тех пор узнала о себе много нового, в том числе и от Вани — неофициального «лидера экспедиции». Этот титул, конечно, ему никто торжественно не присваивал, но все, включая вечно недовольного Толика, принявшего храп-вахту от Вано, видели в нём этакого «батю».
* * *
— «Снежный барс?» Серьёзно? — спросил Алёнку Вано, когда помогал пристёгивать палатку к её потрёпанному рюкзаку. — Ты что, на Холатчахль собралась?
На лбу девушки выступили бисеринки пота то ли от июльского зноя, то ли от смущения. Скулы обдало жаром.
— Там только такая была. Последняя.
— А если бы розовая была? — съязвил Толик и, не вынимая сигарету из губ, расплылся в улыбке.
— Розовых не бывает, — буркнула Алёна, затягивая потуже золотисто-пшеничный хвост на затылке. — Как будто цвет важен.
Алёна застегнула карабин под грудью, сдула с глаз непослушную прядь.
— Видишь ли, Алёнка, — начал Вано. — Цвет-то, конечно, не то чтобы критичен, но мы не на шашлыки собрались. И чем меньше внимания мы к себе привлечём — тем лучше для нас же.
— Внимание? Чьё? Где? На болотах? — вступился за свою девушку Антон.
— Мы ведь не только в глуши ночевать будем, — парировала Юля — жена Толика. — А до болот ещё дойти нужно.
Антон замялся и почесал еле проклёвывающуюся, куцую бородку.
— А молодёжь знает первое правило ночлега в походах? — произнёс Толик, передавая жене бутылку с водой.
Вопрос был явно с подвохом и адресован и без того раскрасневшейся Алёне. Толик, ухмыляясь, сверлил смущённую девушку взглядом.
— Началось! — Юля, закатив глаза и тяжко выдохнув, спрятала бутылку в рюкзак.
Антон с Алёной переглянулись, подбирая в уме подходящие варианты ответа. Толик, казалось, и не ждал услышать правильный. Он слегка наклонился вперёд, упёрся одной рукой в колено и, жестикулируя сигаретой у лица девушки, словно пытаясь затушить окурок о невидимую стену, выдал:
— Ночуй. Как. Можно. Дальше. От. Населённых. Пунктов, — властным голосом произнёс он.
— А почему-у? — задал вопрос на окончательную засыпку Ваня и расплылся в ехидной улыбке.
Алёна пожала плечами.
— Потому что бояться нужно не зверя, а человека, — без тени улыбки произнёс Толик.
— Параноик грёбаный! — не выдержала Юля.
Толик, пропустив мимо ушей слова жены, продолжил:
— Вот я в ваши годы…
— Какие твои годы? Не будь говном! — встряла Юля и с сардонической улыбкой толкнула мужа в плечо. — И без тебя душно. Отстань от молодёжи.
— А вот Хемингуэй писал, — дополнил Ваня, — что нет охоты лучше, чем охота на человека…
— Ещё один параноик, — буркнула Юля, забрасывая рюкзак на плечо.
— …и тот, кто её познал, — не унимался Ваня, — никогда не сможет полюбить ничего другого. Как-то так.
Антон с Алёной переглянулись. Холодный комок застрял у девушки в горле. Крайне тревожно было услышать подобное от бородатого тридцатитрёхлетнего мужика, одетого в камуфляжные штаны и советскую, песочного окраса, куртку из стройотряда. Голенища плотно обвивала шнуровка потёртых армейских ботинок. Ваня походил на карикатурного лесника-пьяницу.
