Глеб Соколов - Дело Томмазо Кампанелла
Из дальних пределов храма выглянул священник:
– Храм сейчас закрыт.
– Я ищу здесь артиста Лассаля! – громко крикнул Таборский.
– Его здесь нет! – крикнул в ответ священник. – Он был здесь, но уже достаточно давно уехал отсюда.
– А-а… Понимаю… – проговорил Таборский. – Это часть хориновского спектакля. Как же иначе?
Таборский захохотал.
– Я понял, – сказал он в телефон, прекратив хохотать. – Я понял, Лассаль: Юнникова на самом деле жива. А то, что она в гробу, – это часть хориновского спектакля. Прошу тебя, Лассаль, не прекращай сейчас этого разговора, не вешай трубку. Мне страшно одиноко. Я не хочу оставаться один. Юнникова сейчас занята ролью, а я так рассчитывал на общение с ней. Ведь ты знаешь, она единственный мой близкий человек. Но она сейчас занята ролью.
– О, Таборский! Ты не способен на такое ужасное кощунство! Она мертва, она в гробу. Это не спектакль! Да и в какой церкви позволили бы разыгрывать такой ужасный спектакль?! – голос Лассаля дрожал.
– А что же тогда тебя рядом с ней нет? Почему ты не проведешь эту ночь в бдениях возле ее гроба? Почему ты не здесь? – спросил Таборский. – О, что же я спрашиваю?! – тут же осекся он. И сам себе ответил:
– Естественно, что же Лассаль, блестящий и великолепный Лассаль, великий актер, любимец публики, гений, чьей вдохновенной игре рукоплескали во многих столицах мира, мой сокурсник, с которым мы вместе мечтали о служении Мельпомене, – что он, Лассаль, станет делать в этой церкви на краю унылого замерзшего парка, юдоли состарившихся и отчаявшихся?! О, Лассаль, вечный прекрасный юноша, житель Олимпа, твое искусство не старится, преодолевая время, хориновский фактор времени не имеет к тебе никакого отношения, ты бог! Совсем не то, что я…
Таборский внимательно смотрел трупу в лицо. В его трупье лицо…
– Здравствуй! – проговорил Таборский, глядя умершей старухе в лицо. – Вот я и нашел тебя! – добавил он. – Здравствуй, мое Детство, мое отрочество, моя радостная жизнь в твоем доме. Здравствуй тепло, которым я был согрет благодаря тебе. Здравствуй, мое счастье. Мое единственное добро, которое я видел в этой жизни.
Таборский опустил руку с телефоном ниже, держа ее согнутой, – к груди.
– Э-э, Таборский, перестань, ты, кажется, немного тронулся умом… Таборский, мне страшно… – неслось из мобильного телефона, в котором Господин Радио поставил регулятор громкости на самый высокий уровень. – Таборский, перестань… Таборский, я не могу сейчас приехать в церковь… Таборский, приезжай сейчас сюда, в кафе… – и Лассаль назвал адрес в центре города.
Таборский вдруг отпрянул от гроба:
– О-о! Что же я говорю?! Я говорю трупу «здравствуй». Значит, живи, будучи здоровой. Что же я говорю?! Разве это нужно говорить?
Блуждавший взгляд Таборского прошелся по соседним пределам церкви. Здесь было довольно темно, сумеречно.
– Что же я говорю?! А если старуха встанет? – торопливо продолжал бормотать Таборский. – Если она поднимется из гроба? Ведь это все равно не будет выходом. Это будет даже еще хуже! Что же я буду делать с ней? Не пойду же я с ней под ручку гулять в парк?! Не-ет, так нельзя.
Лицо у старухи было удивительно недовольное, обиженное, горькое… Но горькое той злой горечью, которая не просит пощады, не надеется…
– Молодец, Юнникова! Ты не сдаешься! – прошептал Таборский. – Проклятый хориновский фактор времени не властен над тобой. Но лицо у тебя горькое. Ты тоже умерла неприкаянной: у тебя ничего не получилось, ничего не вышло. Мечты не сбылись, а жизнь оказалась горькой. Тебя все бросили… Но ты не сдаешься. Ты готова начать все сначала. Опомнись, какое «сначала»?! Ты уже умерла! Вот оно – произошло!.. И со мной тоже скоро произойдет, – добавил он.
Между тем из телефонной трубки уже некоторое время неслись короткие гудки.
– Какая, однако, простая штука – этот труп! В ней нет ничего сверхъестественного. Но должно же быть в ней что-то! Сверхъестественное! Но ничего нет. Странно. Как будто он, труп, чего-то недоговаривает, – проговорил Таборский и склонился к лежавшей в гробу старухе совсем низко. Он видел перед собой обтянутый кожей лоб, закрытые глаза. – Послушай, тетя, я пришел к тебе, чтобы спросить: что мне делать? Я был заколдован. Как Карлик-Нос из сказки Гауфа. Время, отпущенное на жизнь, истрачено впустую. Загублено. Я очнулся, а время уже миновало. Как вернуться назад? Мне было двадцать пять, потом какой-то сумрак, туман. Как будто я спал. Потом я очнулся, глянул в зеркало: я увидел, что у меня не лицо, а мерзкая, гадкая маска. Я попробовал сорвать ее, она крепко сидела и никак не сдиралась. Где снадобье от всего этого?
Вдруг Таборскому что-то померещилось в лице старухи, словно какая-то тень, какое-то неуловимое движение пробежало по нему, словно задрожали веки.
– Эй-эй! Эй! Близко не наклоняйтесь!.. – прокричал ему священник. Он был уже близко. Он бежал по церковным пределам, путаясь в рясе, скользя ботинками по мрамору. Лицо его было ужасно озабоченным и серьезным.
Таборский словно очнулся и вновь отпрянул от гроба, шагнул назад.
– Что вы за дур-р-рак! – проговорил Таборский громко, отвечая священнику. Голосу его звонко откликнулось эхо, раздавшееся под сводами малюсенькой, почти миниатюрной, но темноватенькой и уютной церковки. – Это же труп! А трупы не кусаются.
Он сказал это очень бодро, резко, по-офицерски, по-гусарски, по-молодому развернулся на каблуках и пошел прочь к выходу…
– Стойте! Мне только что позвонил Лассаль! – прокричал ему вслед священник. – Я должен задержать вас!
– Вот это труп!.. Вот это настоящий стоик!.. Вот это позиция! Готова начать все сначала: родить новых детей, которые ее не бросят, поставить талантливые спектакли вместо посредственных, – громко проговорил Таборский. – Нам, трупам, нельзя сдаваться! Мы, трупы, еще многое сможем в жизни! Честное слово, свежеет на душе.
Он неожиданно остановился, крутанулся на каблуках вновь, зашагал обратно. Священник, опустив руки, стоял посредине храма.
– Знаете, я хотел вас спросить… Сколько стоит отпевание в церкви? – поинтересовался Таборский.
– Отпевание в церкви? – испуганно и обалдело переспросил священник.
– Да, отпевание в церкви, – решительно повторил Таборский.
– Кого вы бы хотели отпеть? Живых я отпевать не буду, – глаза священника расширились от страха.
– Да, я хочу, чтобы вы отпели меня… Ерунда! Я шучу. Я бы хотел заплатить за отпевание вон той старухи.
– Это ваша родственница? – робея перед Таборским, который действительно выглядел весьма грозно, спросил священник.
– Да, она меня вырастила. Так сложилось… У нее есть еще родственники. Я бы хотел помочь им, взять на себя расходы. Но тайно… Вы знаете, я бы хотел посоветоваться с вами, – Таборский потер виски. Казалось, ему стоит большого труда сосредоточиться на том, что он говорит, в то время как мысли его возвращаются к какому-то иному предмету, не связанному с темой происходящего в эту минуту разговора.
– Пожалуйста… – засуетился священник, жестом приглашая Таборского куда-то в глубь церкви. – Я могу вам дать любой совет. Главное, чтобы он вам пригодился. Сейчас мы пойдем ко мне в комнатку и там, дорогой мой, вам станет легче. Вы слишком потрясены. Хотя в такой ситуации слово «слишком» неуместно. А за отпевание Юнниковой заплатит Лассаль. Это уже решено. Так что тайно ничего сделать не удастся.
Таборский тем временем не двигался с места. Глядя себе под ноги и по-прежнему продолжая массировать кончиками пальцев виски, он произнес:
– Тайна… Этот фокус с радиорепортажем Юнниковой… Кто же его вел? Ведь я узнал, я точно узнал ее голос! Но кто же тогда в гробу? А вдруг в гробу не она?! Сколько лет я ее не видел?! Сколько лет прошло с того дня? Нет, я не мог ошибиться. А вдруг в гробу кто-то похожий на нее?!
– В гробу – Юнникова, – твердо сказал священник. – Я хорошо знал ее. Она часто бывала в этой церкви. Она руководила хором. Иногда она приходила в церковь не одна, а со своими хористами.
– Да, я совсем недавно был в этом хоре. Правда, это не хор, а какой-то театр. Они сказали мне, что больше не признают Юнниковой. Смешно, правда? Собственно, я намеренно хотел попасть в этот хор. И не только потому, что рассчитывал встретить в нем Юнникову. Мне хотелось встретить там убогих людей. Обычно в таких самодеятельных коллективах подбираются ущербные, убогие люди. Там все такие… подобрались… Немощные, увечные, жалкие на вид, ничтожные, скудные, посредственные. Как много в мире убогих людей! Мне казалось, что среди убогих людей мне станет легче. Вот почему еще я пошел в этот хор, а не только потому, что рассчитывал застать там Юнникову, которая больше не жила по тому адресу, который я знал.
– Вы пошли в хор? Вы тоже имеете какое-то отношение к хоровому пению? Может быть, вы режиссер? Или артист? Или, как Юнникова, вы имеете два образования: музыкальное и театральное? Кто вы? – любопытствовал священник.
