Глеб Соколов - Дело Томмазо Кампанелла
Это был первый ресторан, в который он зашел таким образом в этот вечер. Снег у него в волосах успел растаять, капелька воды стекала по виску и щеке. Таборский чувствовал себя чрезвычайно изнуренным. К тому же он только сегодня приехал в Москву, еще не успел прийти в себя с дороги. В таком состоянии лучше всего ему было просто поесть и лечь спать. Но как раз этого он сделать и не мог. Ему обязательно нужно было разыскать старуху Юнникову.
Он был в центре Москвы, поэтому решение, что делать дальше, пришло к нему очень быстро: он подошел на улице к какому-то случайно попавшемуся ему на глаза человеку и спросил его, где здесь поблизости есть шикарный, очень дорогой ресторан с большими хрустальными люстрами. Тот ответил что-то совершенно невпопад, но тем не менее указал рукой направление, в котором Таборский и пошел очень быстро. Так он набрел на второй ресторан, который был не менее шикарен, чем первый. Но там все-таки не оказалось огромных хрустальных люстр. Не было там и старухи Юнниковой. За вторым рестораном последовал третий. Был и четвертый, и пятый…
Между прочим, во время этой большой прогулки по ресторанам, в каждом из которых в нос Таборскому ударяли самые изысканнейшие и вкуснейшие ароматы, которые еще сильнее и сильнее раззадоривали его аппетит, а мы помним, что Таборский был чрезвычайно голоден в этот вечер и даже просил совета хориновцев на тему, где бы ему можно было дешево и на-жористо поесть в Лефортово, так вот, Таборский неоднократно названивал кому-то по так и не возвращенному Господину Радио мобильному телефону. Но судя по тому, что все звонки заканчивались на том, что он набирал номер, ждал долго, а потом, так и не произнеся ни слова, клал трубку обратно, на том конце провода к телефону никто не подходил…
Таборский кружил по центру города и в конце концов поймал себя на том, что все шикарные и блестящие рестораны слились в его голове в один единственный ресторан. Но окончательную точку в этих хождениях поставило то, что когда Таборский вошел в очередной ресторан, показанный ему очередным случайным прохожим, он увидел в дальнем углу столик, за которым сидели три человека: мужчина и две пожилые женщины. Все трое с испугом смотрели через зал на вошедшего, которого, видимо, они заметили через витрину еще тогда, когда тот шел по улице. Таборский взял с какого-то столика для обслуги белоснежную накрахмаленную салфетку (кроме салфеток там лежали еще чистые, сверкавшие зеркальными поверхностями столовые приборы и тарелки) вытер ею лицо, положил салфетку обратно на столик и вышел из ресторана.
Он понял, что круг замкнулся, и в этом ресторане он уже был. Найти старуху Юнникову ни в одном из шикарных ресторанов ему не удалось.
После этого он в очередной раз извлек из кармана мобильный телефон и кому-то вновь попытался с него позвонить.
Этим «кем-то» был ни кто иной, как актер Лассаль, давнишний приятель Таборского по театральному училищу имени Щепкина, что при Малом театре. В этот раз, по счастью, трубку все-таки взяли. К телефону подошла какая-то немолодая уже, судя по голосу, женщина. Она сказала Таборскому:
– Лассаля нет дома. Он в церкви Петра и Павла. В Лефортово! Он пробудет там долго. Но если его не будет там, то это значит, что он в молодежном кафе!.. Но к определенному сроку он будет в театре, потому что у него сегодня премьера. Правда, он привык работать «с колес» и поэтому скорее всего появится в театре перед самым последним звонком.
Таборский хотел спросить еще про старуху Юнникову, которая была теткой Лассаля, но женщина, которая и без того поговорила с Таборским не слишком любезно, уже положила трубку. Сколько ни набирал Таборский после этого номер, к телефону больше никто не подходил. Видимо, та женщина, что была в квартире Лассаля, просто выключила телефон из розетки.
После этого, особенно не раздумывая, Таборский поехал обратно в Лефортово, чтобы разыскать там церковь Петра и Павла.
Он вновь спустился в метро, потом на одной из станций вышел в город. Там, стоя возле афиши кинотеатра, Таборский долго расспрашивал прохожих, пока наконец одна пожилая женщина ни рассказала ему, где находится церковь Петра и Павла и как до нее добраться.
Вскочив в как раз подъехавший трамвай, Таборский меньше чем через пять минут вышел на остановке неподалеку от церкви.
«Странно. По каким причинам Лассаль может долго находиться в церкви? Хотя, может быть, он стал религиозным человеком. Все может быть», – думал Таборский, приближаясь к храму, который стоял за каменной оградой среди голых, безжизненных зимних деревьев. Таборский не знал этого, но храм стоял на краю обширного дворцового парка с некогда великолепной, а теперь заброшенной системой террасных прудов. С другого края на этот парк смотрели мрачные казематы Лефортовской тюрьмы, знаменитой своими крепкими стенами и засовами, из-за которых еще никому не удавалось сбежать. Много лет назад был в парке и маленький стеклянный павильончик шашлычной, в котором в силу каких-то неведомых обстоятельств днем постоянно собирались умственно неполноценные люди. Их широкие лица с маленькими глазками и приплюснутыми носами красноречиво говорили о вполне определенном врожденном недуге. Возможно, где-то совсем рядом была школа, в которой они учились, или фабричка, на которой они работали, тачая какие-нибудь нехитрые обувные щетки. – «Но все-таки странно: сегодня у него спектакль, а он долго, именно долго пробудет в церкви. Ведь ответившая на телефонный звонок женщина особенно подчеркнула, что Лассаль пробудет в церкви именно долго. Может быть, так он готовится к своей премьере? Может быть… Все это очень странно. Странно…»
Рассуждая подобным образом, Таборский миновал неширокую дорожку, что вела с улицы к дверям храма, и дернул за ледяную, остывшую на морозе дверную ручку. Дверь со скрипом отворилась, и Таборский вошел внутрь. Именно в эту секунду, когда он пытался затворить за собой неподатливую дверь, чтобы уличный холод не проникал внутрь, его охватило тяжелое, мрачное предчувствие. Он притворил дверь и повернулся.
Внутри царила полная, могильная тишина. Должно быть, двери просто забыли закрыть на ключ, потому что в полумраке храма не было ни единой живой души, никого… Ни службы, которая проводилась бы в этот момент, ни хотя бы нескольких молящихся старушек, ни священника. Таборского охватил ужас. Ему захотелось кинуться прочь отсюда, выбежать наружу, туда, где по вечерней улице нет-нет да проезжали машины. Казалось, он попал не в церковь, а в мрачный, населенный одним-единственным покойником склеп.
Вдруг мобильный телефон, который по-прежнему лежал у него в кармане, зазвонил. Таборский машинально достал его из кармана, нажал кнопочку, поднес телефон к уху.
– Таборский? – хотел удостовериться кто-то звонивший.
– Да, я, – ответил Таборский.
– Я ненавижу тебя, Таборский! – проговорил голос.
– Лассаль?.. – спросил Таборский, хотя уже и без того был совершенно уверен, что звонит никто иной, как артист Лассаль.
– Ты еще не умер, Таборский? Еще появляешься здесь как привидение? – зло спросил Лассаль.
– Я уже умер. Моя жизнь прекратилась, – ответил Таборский.
– Так какого же черта ты опять появился?! Я же сказал тебе, что не хочу, чтобы ты на пушечный выстрел приближался к нашей семье!
– Но ты сам заметил, что я – привидение. А привидениям положено время от времени появляться среди живых, – сказал Таборский совершенно при этом не улыбаясь. – Впрочем, не бойся: печальные метания моего бренного тела по этой земле завершены, и я нашел свое последнее пристанище: одинокая маленькая церковь на краю угрюмого парка.
– Ну, все ясно! – с обычной для этого разговора злобой сказал Лассаль. – Грот, пещера в скалах, в которой висит на цепях мрачный гроб. В этом мрачном гробе ты нашел свое последнее пристанище на этой бренной земле. Ни один человек не придет сюда, ни один корабль не проплывет мимо, белея веселым парусом. И даже птицы облетают это неприветливое место стороной, словно опасаясь чего-то. Я помню твою школьную пьесу, – все как там. «Гибель героя», так, кажется, она называлась? Там все было именно так: человек, рожденный для великого подвига, погибает, так и не совершив его. И Земля отказывается принимать его в себя. И только в пещере среди угрюмых скал удается пристроить гроб с телом несостоявшегося Героя. По-моему, это было очень глупое сочинение. Всю пьесу по сцене таскали гроб, из которого время от времени высовывался перемазанный зеленой краской покойник и страшным голосом кричал «О, воскресите меня, и я совершу этот подвиг!» Как же все это случилось, как же все это могло произойти, что ты оказался здесь, в этой церкви, Таборский? Откуда ты узнал? Скажи мне правду. Таборский задумался.
– Да я и сам, можно сказать, непрерывно думаю, как я оказался в этом неприветливом месте, как мой мертвый Герой среди угрюмых мрачных скал, – проговорил он наконец.
