Мариша Пессл - Ночное кино

Я вспомнил, как Виллард не стыдясь говорил, что уползал от Сандры на карачках, перепуганным ребенком таился в гардеробе.

– Ладно, а работа Кордовы? – спросил я. – Ужасы на экране – они ведь подлинные, да? Актеры не актерствуют.

Она с вызовом смерила меня взглядом:

– Они сами напрашивались.

– Я слыхал, серийные убийцы тоже так говорят.

– Все, кто оставался в «Гребне», прекрасно понимали, на что идут. Жизнь отдали бы, чтобы с ним поработать. Но если вас интересует, пересек ли он грань чистого безумия, нырнул ли рыбкой в ад, – нет. Он знал свои пределы.

– И каковы же они?

Она сузила глаза:

– Он никогда не убивал. Он любит жизнь. Но вы можете верить, во что хотите. Вы все равно ничего не докажете.

«Вы все равно ничего не докажете». Странная какая-то реплика. Почти признание – почти. Я вспомнил мальчишескую рубашечку, заскорузлую не от крови, а от кукурузного, по словам Фальконе, сиропа. Бесспорно, Галло сейчас подтвердила данные Шерон, хочу я это признавать или нет.

– Почему исчезли все, с кем я говорил про Александру?

– Я позаботилась, – не без гордости ответила Галло.

– Это что значит? Они все теперь валяются в братской могиле без надгробия?

Она не снизошла до ответа, строго выпрямилась.

– И я же позаботилась о фотографиях из судмедэкспертизы, а потом и о теле – пока Александру не разрезали на потеху чужим, как лабораторную крысу. Я всем щедро заплатила и всех спровадила.

– Откуда вы знали, с кем я говорил?

– Так из ваших же записей, мистер Макгрэт, – удивилась она. – Вашу квартиру ограбили – вы наверняка помните. Ваши заметки очень помогли нам подвязать концы.

Ах да: кража со взломом.

– Мы были в отчаянии, – продолжала она. – Не знали, где была Александра, что с ней творилось после «Брайарвуда». Знали только, что однажды ночью она забралась сюда и взяла деньги из сейфа. Я подозревала, что вы знаете больше. В конце концов «Брайарвуд» нас уведомил, что вы приезжали, разнюхивали. Мы влезли к вам – хотели узнать, что вам известно.

– Ноутбук не вернете, часом?

– Это нам дорого обошлось – после ее смерти избавиться от свидетелей. Но мы пообещали ей никому не выдавать правды. Так хотел он. История Александры теперь навеки пребудет той, которую сочинила она, в которую она всегда верила. За пределами резонов, между раем и адом, между небом и землей, скорее легенда, чем обыкновенная жизнь, – жизнь, где суждено остаться всем прочим, включая и вас, мистер Макгрэт.

– Где поют русалки, – вполголоса вставил я.

Хоппер говорил, вся семья вечно добивалась, вечно искала русалок – самой ослепительной и коварной грани жизни. «Где опасности, и красота, и свет. Одно сплошное сейчас. Сандра говорила, лишь так и можно жить».

Инес Галло, отметил я, изумленно открыла рот – видимо, не ожидала, что мне известна столь интимная подробность. Впрочем, она решила не вдаваться, лишь от души приложилась к стакану.

– Марлоу Хьюз передознулась, – сообщил я. – Это тоже вы подстроили?

– Я попросила дилера хорошенько ее припугнуть. Кто ж знал, что он ее чуть не прикончит?

– Ваше сочувствие прямо за душу берет.

Она сверкнула глазами:

– И ей очень повезло. Хоть из квартиры выбралась. Сидит сейчас в Малибу, в апартаментах «Обещаний» с видом на океан, карабкается на первую, очень высокую, очень неприступную ступеньку двенадцатиэтапной программы трезвости.

– А Оливии Эндикотт вы что сказали?

Она пожала плечами:

– Ничего. Она за границей. Но я побеседовала с ее секретаршей. Уплатила девушке небольшое состояние, чтоб она шарахалась от вас, как от чумы, и своей нанимательнице ни слова от вас не передавала.

– А Морган Деволль? Почему у него сгорел дом?

– Хотел денег по страховке. Обстоятельства стесненные – двое детей, работы нет. Я объяснила, кто я такая, протянула руку помощи. Он был очень отзывчив. Если опять на него выйдете, поклянется, что в жизни не видал ни вас, ни Александру. – Она удовлетворенно вздернула подбородок. – У всех есть своя цена, мистер Макгрэт. Даже у вас.

– Тут вы ошибаетесь. Кое-кто из нас не продается. Кто дом-то поджег?

– Тео с Борисом. Борис – давний друг семьи.

– А кто курил сигареты «Мурад»?

Вопрос явно ее раздосадовал.

– Тео. Любимая марка его отца.

И вновь она произнесла «его отец», а не «Кордова». Давала крюка, огибая опасный участок дороги.

– Много лет назад, – пояснила она, – он скупил весь мировой запас. «Мурад» перестали выпускать в середине тридцатых. Очень редкие сигареты. Он скупил все до последней пачки у всех захолустных коллекционеров по всему миру. Любил карамельный запах, шикарную упаковку, и вдобавок это единственное, что он помнил про своего биологического отца, испанца, – а отца он в последний раз видел в три года. Но особенно любил, как они горят. Ни на что не похоже. В фильмах сотни кадров с ними. Дым вздымается спиралью, как живой. «Клубком белых змей рвется на волю», – так он мне однажды сказал.

Ею овладел неожиданный пыл: горящие глаза возведены к потолку, губы возбужденно кривятся. Вспомнив про меня, она осеклась.

– Не понимаю, почему вам так важны эти детали, – раздраженно буркнула она.

– Так в них же дьявол. Вы не в курсе?

Она ответила мне взглядом, полным презрения:

– Ваших раскопок, мистер Макгрэт, хватит на всю жизнь. Может, пора уже вылезать из шахты – идите домой, тащите свои обломки угля, или что вы там накопали.

– Спровадить хотите. Как всех остальных.

Она невозмутимо пожала плечами:

– Делайте со своей информацией что угодно. Конечно, теперь ни одна живая душа вашу историю не подтвердит. Вы опять в гордом одиночестве со своими дикими заявлениями.

Ну да – одного за другим эта женщина устранила всех очевидцев до последнего. Невозможно не восхититься ее самодовольным педантизмом.

– А что с матерью Александры? С Астрид?

– Уехала. Куда-то в Европу. Ее драгоценное дитя мертво, Астрид здесь больше ничего не держит. Слишком много черных воспоминаний.

– Но вас они не смущают.

Она улыбнулась:

– Мне только воспоминания и остались. Умру я – умрут и они.

Я поморщился, вдруг снова усомнившись в ее версии. Меня вдруг осенило, – может, напоследок, прежде чем навеки упокоиться, до меня донесся предсмертный шепоток магии: кирины и дьяволы, сверхъестественное могущество потрясающей женщины.

– Но я ездил в «Гребень», – сказал я. – Я туда проник…

– Правда? – вскинулась Галло. – И что там?

Тут я опешил. Что? От моего признания она, похоже, непритворно разволновалась.

– Правильная круглая поляна, где ничего не растет, – сказал я. – Подземный лабиринт. Павильоны. Нетронутые съемочные площадки. Все заросло и почернело. Я перешел чертов мост. И увидел…

Галло возбужденно ловила каждое мое слово, ждала продолжения, и я растерянно осекся.

– Кто там живет? – спросил я. – Кто следит за поместьем? Чьи там собаки?

Она потрясла головой:

– Я понятия не имею.

– Что? Вы… вы больше не работаете на семью?

– Вы не понимаете, да? «Гребень» отдали фанатам.

– Что?

– Кордовитам. «Гребень» теперь принадлежит им. Они его заполонили. Многие живут там круглый год. Там опасный тематический парк, его за так отдали самым преданным. Это теперь такой тайный обряд инициации – паломничество, гуляешь среди его работ или в них тонешь. Пускай дерутся за «Гребень», ухаживают за ним, разоряют, царствуют как заблагорассудится. Он в «Гребне» давным-давно не бывал. Для него там все кончено. Он свою работу сделал.

Возможно ли такое? Люди, что гонялись за мной, псины эти, намалеванные спреем красные птицы. Меня терроризировали фанаты? Я еле переварил эти сведения, и выбора не осталось – я цапнул следующий вопрос, который Галло сама морковкой подвесила у меня перед носом:

– А где теперь он?

– Я все ждала, когда ж вы спросите. – Она отвела глаза, вперилась в пустоту, и лицо у нее было, как у дальнобойщика, что наблюдает, как перед ним бесконечно петляет одинокая дорога.

Мне внезапно привиделся тот пьяный репортер из Южной Африки, который предостерегал, что порой сюжеты заразны, что они как ленточные черви. «Ленточный червь, пожирает собственный хвост. Убивать бесполезно. У него нет конца. Обернется вокруг сердца, выжмет всю кровь».

В первый раз Инес Галло тепло мне улыбнулась. И я понял, что ошибался. Потому что вот он. Конец. Хвост червя.

Я его все-таки отыскал.

Поразительно: никакой охраны.

Я ждал горестной картины. А как иначе? Мужчин и женщин запихивают сюда, чтоб они дотянули до конца дней своих с глаз подальше, – эдакая Терра-Эрмоса. Я подумывал звякнуть Норе, позвать ее с собой, но, чуя, что она откажется, плюнул и не позвонил. Теперь я свернул с шоссе на ровную дорогу и заехал во двор, к букету кремовых указателей и оштукатуренных корпусов под красной черепицей. Пенсионное сообщество «Усадьба Эндерлин» изо всех сил старалось походить на испанскую асьенду, погруженную в очень долгую сиесту: зеленые насаждения, дворики, птичье чириканье, извилистая каменная тропинка, что призывно манила к главному входу, угнездившемуся меж кованых ворот.