Андрей Бондаренко - Купчино (Трилогия)
А ещё всё Купчино (стараниями уважаемых Матрёны Ивановны и Ульяны Макаровны), было уверено, что в «Колизее» проживает самая натуральная чупакабра[11]. Мол: — «А по ночам эта кровожадная гадина вылезает из «Колизея» и убивает-съедает всех собак и кошек, подвернувшихся под её когтистую лапу. Однажды я даже сразу двух чупакабр видела. Вот этими самыми глазоньками. Чтоб мне на месте провалиться и «Дом-2» больше никогда не смотреть…».
Слухи слухами, но бродячие собаки и кошки, тем не менее, в Купчино перевелись — как класс. За редчайшими исключениями, понятное дело. А, ведь, ещё лет семь-восемь тому назад от них было, буквально-таки, не протолкнуться.
Короче говоря, «Колизей» — среди жителей района — традиционно пользовался дурной славой, и его предпочитали предусмотрительно обходить стороной…
Итак, купчинские гопники и гопницы, неуверенно переглядываясь, молчали.
— Не бойтесь, родные, — надменно и вальяжно усмехнулась Шуа. — Ничего там страшного нет. Для меня, по крайней мере…. Отставить — глупые и бесполезные споры! Запихиваем непочатые бутылки с вином в полиэтиленовый пакет. Початые несём в руках. И за мной шагаем, путники неприкаянные. Шагаем-шагаем. Я сказала.
Она резко развернулась и, не оборачиваясь, уверенно направилась к углу дома. Гопники, не споря, дружно последовали за ней.
«Ерунда, мля, какая-то», — заторможенно подумал Зяма. — «Не хочу я туда идти, а, тем не менее, иду. Словно, мать его, зомби на верёвочке. Да и все остальные — в количестве семи подвыпивших рыл…. Это, наверное, мля, из-за виски халявного. Подмешано там, наверняка, что-то, век анаши не курить…. Ох, не кончится всё это добром. Не кончится, депутатом буду. Бежать надо отсюда. Бежать, мля, сломя голову…».
Думать-то он думал, но только никуда не бежал — брёл себе и брёл, словно бы окончательно растеряв последние остатки воли, за новой смуглолицей знакомой. Покорно, надо заметить, брёл…
Компания, прикрывая — ладонями и рукавами одежды — физиономии от встречных потоков снега, оказалась за «свечкой».
— Хрень очередная, — вяло пробормотал Ржавый. — Никогда, мать его, здешние фонари не светили. Никогда…. Ну, зачем, мля, освещать недостроенный и заброшенный объект? Незачем, ёжики колючие…. А теперь, понимаешь, горят. Так их и растак…
«Действительно, мля, горят», — мысленно согласился с корешем Зяма. — То есть, светят…. Только странный этот свет долбанный. Мутный-мутный, призрачный и чуть-чуть подрагивающий…. Ох, мама моя, мамочка. Говорила же ты мне много-много раз, мол: — «Возьмись, сыночек, за ум. Возьмись. Не шляйся ты — дни и ночи напролёт — по всяким местам подозрительным. Дома сиди и пить бросай. А ещё лучше — на работу устройся. Да и жениться тебе надо бы. Жениться, остепениться и о Будущем задуматься…». Говорила. Много раз. А я, придурок глупый и законченный, не слушал. Вот и доигрался. Поделом. По грехам и по делам гадким…. Тьфу, пригоршня холодных снежинок попала в нос. Вот же. Ап-пчхи…. Всё снежит, мля, и снежит. Мать его морозную…. Шуа легонько тронула ладонью «заборную» секцию, и та — словно калитка на петлях — распахнулась. Мля…. А теперь подошла к тёмной двери и, взявшись за железную ручку, открыла её. Просто так открыла — безо всякого ключа. Врунья дешёвая: купила, мол, она по случаю. Ага, конечно. Зараза и шалава, блин горелый…».
— Заходим, — не оборачиваясь, велела странная женщина. — Извините, милые мои путники, но обратной дороги нет. Так, вот, получилось. Не взыщите.
Они вошли. Через пару секунду под потолком зажглась длинная и узкая неоновая лампа.
Зяма, услышав, как сзади сдавленно чертыхнулась Милка, обернулся и зло прошептал:
— Совсем, лярва неумытая, ополоумела? Нашла, понимаешь, где рогатого поминать. Так и накликать, мля, недолго.
— Дык, я н-ничего т-такого…, - принялась отчаянно заикаться девица. — П-последней, мля, вошла. Развернулась, чтобы д-дверку п-п-прикрыть. А нет т-там, мля, никакой д-дверки. Т-т-только стена…
«Действительно, кирпичная стена», — взглянув, окончательно запечалился Зяма. — «Наверное, опять глюки начались, мать их галлюциногенную. Ох, не ко времени…. Кстати, а откуда здесь взялся свет? Ведь, электричества-то к «Колизею» так и не подвели…. Засада какая-то. Страшновато даже, мля, немного. Так и на измену можно подсесть. В том смысле, что жидко обхезаться — ненароком — в штанишки…».
— Шагаем, человеки пришлые, — сухим и слегка надтреснутым голосом велела Шуа.
Они и шагали — размеренно, отстранённо и равнодушно.
— Какой коридор-то длиннющий, — монотонно бормотал Ржавый. — И, мля, с уклоном…. Куда он ведёт, интересно? Глубоко под землю? А, Зяма? Молчишь, чувырло братское? Ну, молчи-молчи. Молчун хренов, мля…. А, вот, эти длинные лампочки под потолком. Непривычные, так их и растак. Гораздо тоньше стандартного «дневного света». Висят, понимаешь, через каждые десять-двенадцать метров. Висят, светят и, такое впечатление, мля, слегка шевелятся. Словно живые…. И, заметь, никаких окон нет по сторонам. Ну, ни единого. Как такое, мля, может быть? Бред бредовый и запущенный…. Ноги же сами идут. Понимаешь, Зяма? Сами собой…. У тебя, мля, аналогично? Ну-ну. Да, дела-делишки у Петрова Гришки…. А наша новенькая? Она же, мать её растак, была в кожаном тёмно-бордовом плаще. В модном и, наверняка, дорогущем. А сейчас? Дерюжка какая-то серо-бурая, типа — старенькая мешковина…. И спина у неё была прямой. А сейчас — сутулая. Даже, мля, с небольшим горбиком. Ещё и постукивает чем-то на ходу…. И голосок у неё изменился. Подозрительно, однако, гадом буду…. Эй, красотка незваная! — повысил голос. — Притормози-ка, дорогуша. Разговор к тебе имеется.
— Ась? — обернулась идущая впереди женщина. — Громче говори, милок. Туга я нынче на ухо. Стара стала, извини…
«Старуха, мля!», — мысленно охнул Зяма. — «Древняя-древняя, в рваных и драных лохмотьях. А по лохмотьям вши, так их всех и растак, ползают. Жирные такие, молочно-кремовые, мля. Шустрые-шустрые…. Старая карга на кривую клюку опирается. Ею, значит, и постукивает по бетонному полу — в такт шагам…. Носяра же у старой ведьмы приметный: длинный, крючковатый, очень мясистый и весь, мля, усыпанный крупными разноцветными бородавками. И тёмно-сизые имеются, и ярко-багровые, и нежно-розовые. Гадость неаппетитная и законченная, так её и растак, короче говоря. А глаза-то, тем не менее, прежние: чёрные-чёрные, неподвижные и бездонные — словно старинные колодцы в дикой пустыне…».
— Дык, бабушка, это я так, — смущённо вильнул взглядом Ржавый. — Показалось…
— Показалось, так показалось, — покладисто прошамкала беззубым ртом старуха. — Внучок.
— А как зовут-то тебя, бабанька?
— По-прежнему. Шуа.
— Ага, понял…. Дальше идём?
Старушенция, не ответив, резко развернулась и, бодро постукивая своей кривой клюкой по тёмно-серому бетону, зашагала вперёд.
— Что это такое, брателло? — шёпотом заканючил на ходу Ржавый. — Ничего, мля, не понимаю.
— Глюки, наверное, — так же тихо откликнулся Зяма.
— Думаешь?
— Ага, мля…. Или «травка» попалась некачественная. Или же в «семьдесят второй» химии пересыпали. Суки жадные и рваные…
Старуха скрылась за поворотом.
— Бежать надо, мля, — тоненько всхлипнув, запричитала сзади Милка. — Только ноги не слушаются. Совсем. Нет, не кончится это добром. Не кончится, курвой буду.
— Так ты и так — она самая и есть, — затравленно усмехнулся Зяма. — В том плане, что курва — самая натуральная и законченная…. Когда, родная, последний раз копейку по-честному заработала? А? Без наводок, разводок и кидалова? Сама не помнишь? Вот, то-то же…. Так что, шагай, шалава. Шагай, мля, не кисни. От Судьбы, как известно, не убежишь. Сколько, мля, не старайся…
Они по очереди, вслед за старухой, повернули за угол.
Повернули и вскоре оказались в просторном зале.
«В очень, мля, просторном», — мысленно прокомментировал Зяма. — «Метров, наверное, сто семьдесят квадратных будет. А то и больше. И в очень высоком — вплоть до десяти-двенадцати метров. Хрень охренительная и блин подгоревший…. Длинных неоновых ламп здесь нет, зато на стенах закреплено полтора десятка ярко-горящих факелов…. Ярко-горящих, мля? Ну-ну. Дыма-то нет. И смолой здесь совсем не пахнет. Надо думать, очередные глюки, мать их козырную…. Что ещё? В зале сложено — и здесь, и там — много камней: покатых, округлых и серых — всевозможных оттенков этого цвета. В центре помещения стоит деревянный истуканище. Вернее, мля, идол: метров пять-шесть в высоту, солидный и массивный, очень тёмный (наверное, от старости), с характерно-рассерженной физиономией — ну, прямо как у нашего участкового, не к ночи, гад, будь помянут…. А по углам ещё четыре идола расположились — пониже и посветлей «главного». Да и деревянные физии у них, мля, чуток поприятнее…. Ещё возле каждого истукана беспорядочно набросано много-много светло-жёлтых и жёлто-чёрных костей. А среди костей стоят бронзовые котлы: возле «главного» идола — огромный, возле других — раза в два поменьше. Всё как у людей, так его и растак…. Что там у нас в котлах? Сейчас, мля, посмотрим. Сейчас-сейчас…. Меха какие-то, типа — шкурки пушных зверьков, серебряные монетки различных размеров и разноцветные речные раковины. Барыжий вариант, короче говоря…. В правой стене — круглая дыра: диаметром, наверное, с полметра. Может, чуть меньше. Вентиляционный ход, мля, надо думать. А других входов-выходов — кроме нашего коридора — не наблюдается…. И старуха-проводница — вместе со своими уродливыми бородавками — куда-то запропала. Словно бы под землю провалилась…».
