Мариша Пессл - Ночное кино
Излагая все это, я наблюдал за ее лицом. И на слове «работорговля» понял, что попал в яблочко.
И слава небесам, потому что я блефовал. У меня не было ни друзей в таможенно-иммиграционной полиции, ни свидетелей. Последние дни я читал и перечитывал свои наспех восстановленные записи, пытаясь найти против Галло хоть что-нибудь, любую мелочь. И то и дело утыкался в ее прозвище, помянутое Пег Мартин и Марлоу Хьюз. Койот. Койот – дикая собака прерий, но к тому же сленговое название тех, кто переправляет нелегальных иммигрантов из Мексики в Штаты. Диапазон огромен – от мелких семейных лавочек до миллиардных бизнесов, спонсируемых наркокартелями.
Пег Мартин отдельно упомянула, что койотом Инес Галло звала съемочная группа, и я призадумался: может, это потому, что Галло и впрямь их койот? Это, плюс она уроженка Мексики, плюс делала для Кордовы всю грязную работу, по словам Марлоу, – и так сложилось мое теоретическое допущение: отнюдь не исключено, что нелегалов в «Гребень» возила Галло. Скорее всего, договаривались так: они три месяца работают на площадке, наблюдая мириады черных дел, а затем им угрожают, дабы не проговорились, и пусть катятся на все четыре стороны. Конечно, гипотеза была хлипкая, и я не ожидал, что она выстрелит, – до этой самой минуты, когда увидел, как сильно Галло побелела.
За годы, что миновали со свадебной фотографии, где она так юно блестела глазами, – и даже с того дня, когда она вместо Кордовы приняла премию Киноакадемии за «Тиски для пальцев», – Галло очень переменилась. Словно десятилетия на службе у режиссера, вечно подле него, обратили ее в камень – седые волосы вьются жестче, низкий лоб отяжелел, губы – как тугая бечевка. В ней не осталось ни капли легкости или беспечности. Но может, это неизбежно, если ты решил навеки остаться на орбите исполинской планеты, чья масса превращает твою собственную в ничто.
Она ни мускулом не шевельнула, лишь напряженно разглядывала меня. Затем отложила телефон.
– Чего вы хотите, мистер Макгрэт?
– Побеседовать по душам.
– Нам не о чем говорить.
– Вот не согласен. Можем начать с того, что Александра Кордова умерла в двадцать четыре года. Затем у меня есть и другая проблема: все, с кем я обсуждал Александру, исчезли, дом одного из них сгорел дотла. Если поговорите со мной, может, мой друг-таможенник посмотрит сквозь пальцы на ваши закупки рабского труда.
Галло вскипела, но прикусила язык, медленно отошла к бару в углу и налила себе выпить.
– Если это рабский труд, миллионы жизнь бы отдали, чтобы попасть в рабство, – буркнула она. – Эти люди жили по-царски.
– Они не могли уйти. Говоря строго, они были пленниками.
– Они этим и заплатили – обо всем было уговорено заранее. Никакого принуждения, никакой лжи. После съемок мы от них еле избавлялись. Все хотели остаться навсегда.
– Как детишки в Эпкоте.[113] Обрыдаться.
Она сощурилась:
– Чего вы надеетесь добиться?
– Правды.
– Правды.
Она ухмыльнулась – коротко сверкнула улыбкой, точно сломанная зажигалка искрой, – затем посерьезнела. Мое появление ее ошарашило – в этом я был уверен, – и теперь она размышляла, как себя вести, как побыстрее меня вытурить. Видимо, решила подыграть, во всяком случае до поры: склонила голову набок и натянуто улыбнулась:
– Что-нибудь выпьете?
– Если вы не добавляете мышьяк.
Она налила «Джеймисон» из той же бутылки, откуда наливала себе, и сунула мне стакан.
Потом села на диван, и я заметил, что на тыльной стороне левой ладони у нее и впрямь вытатуирован штурвал – «Черная доска» не обманула. Анонимный юзер утверждал, будто это доказывает, что Галло и Кордова – одно лицо. Сейчас, разглядывая ее тесаный профиль, я спрашивал себя, возможно ли, что режиссер и его ассистентка – один человек, что вот это и есть Кордова. Но коренастая женщина держалась типичной прислужницей, и в бегающих глазках мелькало что-то раболепное, что-то несбывшееся, будто предмет ее неизменного внимания спрятался и стоит где-то за кулисами.
Нет, она совершенно точно не Кордова. И она тянет время.
– Прежде чем вам предъявят леса, мистер Макгрэт, – сказала она, не отводя от меня взгляда, – вы уверены, что их вы и хотите увидеть? Рычаги, тросы, железные опоры. Ржавчину и толстые цепи. Тщательно расставленные прожектора. Совсем не та реальность, что на экране. Вовсе не такая пленительная.
Она опять склонила голову, будто ее осенила новая мысль, пристально вгляделась в мое лицо и скупо улыбнулась:
– Забавно. Я думала, уж вы-то ее раскусите. Вы что, правда так и не поняли?
– Чего не понял?
– Наверняка же вы видели намеки тут и там, подсказки…
– Намеки на что?
Кажется, я лишился своего преимущества. Инес Галло пришла в себя – а может, мне и вообще не удалось загнать ее в угол.
Она воздела бровь:
– Вы что, правда не вычислили?
– Чего не вычислил?
– Александра болела.
– От проклятия дьявола.
Она усмехнулась:
– Я, а со мной целая армия врачей и других специалистов по всему миру можем вас уверить, что Александра никогда не страдала от «проклятия дьявола». И вообще от проклятий. У нее был рак. Острый лимфобластный лейкоз. Всю жизнь, с ремиссиями.
Я ошалело молчал.
Гнев побуждал меня возмутиться: мол, я понимаю, что происходит, она скармливает мне очередную ложь, втирается в доверие. Ее заявление нелепо – я же знаю, что это неправда.
Не может такого быть.
Но почти тотчас всплыл вопрос, не упустил ли чего я сам – или Хоппер; быть может, эта повседневность, эта болезнь всегда маячила письменами на песке, а мы мучительно щурились, вглядываясь в морскую даль, и ни разу не посмотрели под ноги.
– Если не верите, звякните в Центр Слоуна – Кеттеринга, – сварливо прибавила Галло. – Поищите, кого подкупить в регистратуре, – они вам подтвердят. Александра там лежала трижды, под девичьей фамилией матери. Гонкур. В пять лет, потом в четырнадцать и еще раз в семнадцать. И в Техасском университете в Хьюстоне. – Она как будто торжествовала. – Я правду говорю, сами увидите.
Я молчал, про себя тасуя даты. Сандре было всего пять, когда она перебежала чертов мост и обрекла себя на проклятие. В четырнадцать она внезапно бросила музыкальную карьеру, а в семнадцать… и тут на меня обрушилось потрясение: в семнадцать Сандра позвонила Хопперу и плакала в трубку. «Она была в отчаянии, – говорил он. – Сказала, что больше не может жить с родителями, хочет уехать, чтоб они ее не нашли». То есть она хотела сбежать от болезни?
– Вы не виноваты, – сухо объявила Галло, будто читала мои мысли. – На какую бы дикость ни купились – проклятия, сатана, страшный бука, – хотя, ну честное слово, взрослый человек, опытный репортер… Не ожидала от вас такого легковерия. Но вы себя не корите. Александра была девушка харизматичная. Вы удивитесь, что́ ей удавалось годами внушать людям. Она умела убеждать в невозможном. Талантлива, как отец. У них был дар, у обоих: взять тебя за руку, заглянуть глубоко в глаза, и ты, отбросив все сомнения, уходил за ними следом в лабиринт абсурдного и невероятного. И поселялся там навеки. Уж я-то знаю. Я там была. Сорок шесть лет. Отказалась от всего. От мужа. От детей. Но теперь все закончилось, и я прозрела. Видимо, потому, что я – не одна из них. Мне несложно различать выдумку и реальность. Я живу в реальном мире. И вы тоже.
Это она произнесла с нажимом, даже сердито, и скрестила руки на груди.
– Ее болезнь терзала всю семью. Для маленьких детей прогноз с таким лейкозом благоприятный. Большинство лечатся один раз и в ремиссии до конца жизни. С Александрой вышло иначе. Едва нам казалось, что можно вздохнуть спокойно, что ей наконец дарована жизнь без нескончаемых уколов и стероидов, без пункций и пересадок стволовых клеток, проходило несколько лет, ее проверяли, и врачи опять сообщали нам чудовищные новости. Вернулась Матильда.
– Матильда? – переспросил я.
Она кивнула:
– Так Александра звала свою болезнь. Александра придумала ей имя, как другие дети – воображаемым друзьям, и это многое говорит о том, что было у нее в голове. В пять лет как-то утром она пришла в кухню и, поедая «Чириос», весело объявила матери, что у нее теперь новая подруга. «Кто?» – спросила Астрид. «Матильда», – сказала Александра. Матильда. Странное имя. Неизвестно, где она его услышала. «Матильда меня убьет», – сказала Александра. Все испугались, но ведь она все-таки дочь своего отца. Драма превыше всего. Благословлена – или даже проклята – беспредельно живым воображением. А назавтра Александра заболела. Подскочила температура, на руках и на спине сыпь. Астрид отвезла ее в больницу, и врачи сообщили нам ужасное.
– «Матильда» – это же вроде следующий фильм Кордовы? Который он так и не выпустил?
