Александр Каменецкий - Последний пророк
Тук-тук осторожно в дверь. Вежливые сукины дети, всегда стучатся. Наверное, на электрический стул тоже сажают очень вежливо и включают рубильничек с красивой голливудской улыбкой. Keep smile, sir. У нас страна победившего оптимизма. Меланхоликов просим отойти на пять шагов и закрыть глаза. Скажите «cheese», приговоренный! Сказали? Ну, поехали, с Божьей помощью… In God we trust!
Кричу лениво:
— Come in!
Резко — запах дорогого одеколона. Удивляюсь прежде, чем подумать. Военно-морской флот Соединенных Штатов Америки пахнет попроще: экономика должна быть экономной. Поворачиваю голову — синий китель, погоны, золотой галун. Почему нет — для такого, как я, и генерала не жалко.
— Здравствуйте, — произносит китель.
— Что-о?!!
Жан — дефис — Эдерн — пробел — Вальмон. Точка.
— Это… вы?
Улыбается, протягивает руку:
— Как видите.
Еще не соображая ничего, жму его ладонь. Пальцы ухватывают кусок пустоты, бессознательно привычный объем плоти заполнен не до конца. До меня доходит: не хватает мизинца. Вторая рука Жан-Эдерна выплывает из-за спины, держа за горлышко пузатую бутылку темного стекла.
— Рад видеть вас живым и невредимым, — растроганно произносит он и вдруг стискивает меня обеими своими руками до хруста в костях, прижимается небритой и подозрительно влажной щекой. Отпускает не сразу. — Коньяку?
Киваю, сажусь, все еще не в состоянии соединить в сознании золотое шитье мундира, погоны и такое знакомое лицо. Постаревшее лет на… Он проворно разливает коньяк в пластмассовые стаканчики: — За вас, мон ами.
— И за вас.
Молчим, смотрим друг на друга. Только теперь я понимаю, чего так недоставало раньше Жан-Эдерну, что меня так беспокоило в этом курортно-загорелом старике, одетом в джинсовые шорты и пижонски старомодную рубаху баттон-даун. Отсутствие формы. Не выдерживаю:
— Что означает этот маскарад?
— Так я выгляжу на самом деле, — кривится в невеселой улыбке и снова льет коньяк. Помногу. — Выпьем еще?
— Только после того, как вы…
— Перестаньте, прошу вас. — Жан-Эдерн накрывает мою ладонь своей, беспалой. Покрасневшие его глаза умной старой собаки понемногу затягивает влага. — Могли бы сами догадаться…
— О чем?
— Я работаю на правительство. Уже много лет.
— Янки?
— Французы. Давайте выпьем.
Вливаем в себя содержимое пластиковых стаканов. Только теперь замечаю, что на бутылке стоит: «Martell».
— Значит, французы?
— Oui.
— И вы можете рассказать мне всю правду?
Долго молчит, морщит лоб, затем выуживает из кармана такую знакомую мне пеньковую трубку. Щелкаю зажигалкой:
— Впрочем, я не настаиваю…
— Нет уж… Вы имеете право знать. — Знакомый, знакомый ароматный дым слоится, плывет в воздухе. — Я виноват в том, что случилось… и с вами тоже. И сейчас… не удивляйтесь, пришел просить у вас прощения.
— Виноваты?
Снимает форменную, с золотой кокардой фуражку, кладет на стол. Лысина взмокла. Сопит, тяжело дышит, грызет черенок трубки.
— Мне стоило большого труда добиться нашей встречи. Времени мало. Пообещайте, что выслушаете все, и покончим с этим…
С готовностью:
— Обещаю.
— Я убил Мохаммеда Курбана.
Некоторое время пытаюсь совладать со своим ртом, с голосом.
— Вы?! Это сделали вы? — Да.
— По своей собственной воле? Холодная улыбка сквозь дым, злая:
— Вам знакомо это слово — АНБ? Агентство национальной безопасности, Форт-Мид, Мэриленд… Со мной говорил лично генерал Майкл Хайден. Я был единственным агентом, который мог эффективно осуществить операцию…
— Курбан… Ваш самый близкий друг, даже родственник?.. Ведь вы рассказывали…
— Он был опасен. В последние годы Мохаммед стал теневым банкиром Всемирного исламского фронта. Инвестиции в отели, Шармуда — он отмывал громадные суммы. Почти все наркодоллары исламской Африки шли через его руки…
— А этот шейх, любитель живописи? — еще не веря до конца сказанному, перебил я. — А дворец в пустыне?..
— Мелкий клерк, подставное лицо. Мохаммед мог легко стать президентом страны. И у него был козырь, о котором не знал никто.
— Козырь?
— Нефть. Эти два француза, которых он якобы приглашал изучать древнеримскую ирригацию, — они искали для него нефть в пустыне. Искали — и нашли. Мохаммед уже почти купил сотни безводных и бесплодных гектаров никому не нужной земли, чтобы обеспечить Абу Абдалле самый надежный в мире источник доходов. Мы не могли этого допустить…
— «Мы»?
Жан-Эдерн плеснул себе коньяку. Уже был довольно пьян, руки дрожали, губы дрожали:
— Я офицер, мон ами. Офицеры исполняют свой долг. Всю жизнь я тщетно утешал себя этой максимой. Мы провели операцию безупречно. О ней знаем только я, генерал Хайден и вы. Остальные давно уже в аду… К сожалению, ситуация вышла из-под контроля. Юсуф оказался слишком… — Жан-Эдерн пожевал губами, подбирая слово, — слишком прытким. Но я офицер, а офицеры исполняют свой долг. Я никогда не чувствовал за собой никакой вины… даже тогда, в Камбодже, когда пристрелил несчастного монаха, который поставил на ноги Пьера Бодлера. Монах мог выдать нас партизанам. Но теперь… так глупо… в зиндане я взглянул в глаза этой малышке, Marie, вашей дочери, и со мной что-то случилось… Боже, как глупо… чистые, невинные глаза… глаза убийцы. Так смотрит палач, который выносит приговор… палач с нимбом над головой. Мне страшно… я боюсь ада. Вы мне не верите, да? — Он всхлипнул, беспомощно шмыгнул носом.
— Неужели Мохаммед не догадывался, кто вы на самом деле?
— Да… конечно… Но до последней минуты верил мне… верил мне. Боже мой, почему все так глупо, глупо!.. Порядочный человек, офицер, на моем месте должен был застрелиться, а я… Получил повышение в чине и пенсию… роскошную пенсию от имени Республики. Если бы вы знали, сколько раз меня пытались убить! Но я не боялся смерти, никогда не боялся смерти. Только теперь, когда все уже позади… Нет, не самой смерти, а того, что после нее… Если бы я мог попросить прощения у всех, у всех!..
Он неуклюже сполз со стула и встал передо мной на колени.
— Простите меня, если можете… Хоть вы… простите.
— Не надо, перестаньте! — Я ухватил под мышки его тяжелое, грузное тело, с трудом, задыхаясь, усадил на кровать. — Расскажите лучше, как вы здесь оказались.
— Как я?.. О, ничего интересного. Когда женщину и малышку увезли, они принялись за меня. Такой пустяк — двести тысяч долларов выкупа… У кого я мог попросить деньги? У АНБ? У французской контрразведки?.. В инструкции сказано, что в таких случаях агент выкручивается как может, но не имеет права раскрывать себя. Они решили каждые два дня отрубать мне по пальцу, чтобы ускорить дело. Я бежал… это длинная история. Но когда ночью выбрался из зиндана, первым делом разыскал чечена и задушил его. Единственное доброе дело в моей жизни… Скажите… скажите честно… только один вопрос… не смейтесь, пожалуйста…
— Какой?
— Как вы считаете — Бог есть?
Он смотрел на меня так, Жан-Эдерн, офицер и рыцарь, человек, дважды спасший нас от неизбежной гибели и разбудивший перед тем бешеных псов джихада… так на меня смотрел, словно от моего ответа зависела сейчас его жизнь. Без всяких преувеличений книжных.
— Вряд ли, — тихо сказал я и отвернулся. — Но если бы он был, он простил бы вас. Обязательно простил.
— Спасибо, мой мальчик… — Жан-Эдерн протянул руку, на которой было только четыре пальца, и легко коснулся моей щеки. — Знаете… я вот отчего-то вспомнил историю библейского Иова, о котором спорили Бог и Сатана. Просто… спорили, понимаете! Ставили опыт. Сломали человеку жизнь… и смотрели, что будет. Иов не сдался, но потом… Если бы ему сказали всю правду, смог бы он принять от Бога награду? Или послал бы ему проклятия и умер назло всем, покрытый язвами и струпьями?.. Какая прекрасная смерть для человека… для офицера. Прощайте… и забудьте обо мне.
Он встал, оправил форменный китель, привычным жестом насадил на голову фуражку и вышел, даже не обернувшись в дверях. Я посмотрел в иллюминатор и вдруг увидел, как летят, смазываясь, за стеклом запорошенные колючим снегом хмурые ели, услышал, как причитает и бессильно стонет буря, грозя кулаком поезду, который летит сквозь мрак и ужас к незримому еще, но уже ясно проступающему сквозь зловещую пустоту северному сиянию.
Июль — декабрь, 2002
