Джозеф Кэнон - Хороший немец
— Само собой. Он знает, кто я. Да и сам захочет прийти. Я пустил слух, что мне кое-что известно. Такой шанс он не упустит. И придет.
— И вы в его руках.
— Это он будет в моих руках. Все, что вам нужно будет сделать, — привести его ко мне.
— Стать вашим грайфером, — тихо сказал Гюнтер.
— Это может сработать.
Гюнтер перевел взгляд на карты и снова приступил к игре.
— Жаль, что до войны вы не служили в полиции. Иногда смелый ход…
— Это может сработать, — снова повторил Джейк.
Гюнтер кивнул.
— Но есть один момент. Я с русскими не ссорился. И, как вы говорите, я не хочу терять свои возможности. Если у вас получится, где окажусь я? Обрублю для себя все концы. Русские узнают, что их предал я. Обратитесь к кому-нибудь другому.
— Больше не к кому. Вам они поверят. Это ваше дело тоже.
— Нет, ваше. Помогать вам было интересно — способ провести время. Теперь же вырисовывается нечто иное. Я не хочу светиться. Только не сейчас.
Джейк посмотрел на него:
— Верно. Вы никогда и не светились.
— Верно, — сказал Гюнтер, отказываясь от участия.
Джейк протянул руку и накрыл ладонью карты, не давая ему играть.
— Уберите руку. — Джейк держал ее, не убирая, еще с минуту, глядя на него в упор. — Оставьте меня в покое.
— Сколько вы еще намерены быть живым трупом? Годы? Слишком долго, чтобы ходить с опущенной головой. Вы же коп. Речь идет об убийстве.
— Нет, о выживании.
— Таким образом? Однажды вы уже так пробовали выжить. Хороший немецкий полицейский. Вы не поднимали головы, а люди гибли. Теперь вы хотите сунуть ее в бутылку. Ради чего? Ради возможности стучать русским? Вы будете работать на таких же людей. Думаете, они чем-то отличаются? — Огорченный, он оттолкнул стул и подошел к карте на стене. Берлин, каким он был.
Гюнтер, окаменев, сидел неподвижно секунду, затем почти машинально выложил еще одну карту.
— А вы думаете, американцы гораздо лучше?
— Ну, может, и не так, чтобы очень, — сказал Джейк, переводя глаза влево, в сторону Далема. — Но тут иное. Тут выбор. — Он отвернулся от карты. — У вас есть выбор.
— Работать на американцев.
— Нет, снова стать полицейским. Настоящим.
Минуту оба молчали, так что, когда дверь содрогнулась от резкого стука, он показался еще более громким в плотной тишине. Джейк встревоженно поднял глаза, ожидая русских, но это был Берни. Он ввалился в дверь с папками под мышкой, как и в тот первый вечер на Гельферштрассе, когда столкнулся с тарелкой. На сей раз вид Джейка остановил его на середине броска.
— А вы где были? Вас все ищут.
— Слышал.
— Хорошо, что вы здесь. Меньше беготни, — сказал он, ничего не поясняя, и направился к столу. — Ви геец, Гюнтер? — Он бросил взгляд на карты. — Семь из восьми. Дела не слишком ясные? — Он поднял бутылку, измерил взглядом уровень жидкости и отставил в сторону.
— Достаточно понятные.
— Я принес копии по Бенсхайму, которые вы просили. Но я их заберу обратно. Нам не полагается…
— Если верить герру Гейсмару, уже не нужно.
— А что в Бенсхайме? — спросил Джейк.
— Там Талли служил до Крансберга, — сказал Берни.
— Чтобы поставить точки над/, — сказал Гюнтер, открывая одну из папок, и затем посмотрел на Джейка. — Не наскоками, а методично. Поэтому часто вырисовывается определенная схема. Я думал, кому он продает персилшайны? Каким немцам? Может, тому, кого я знаю. Всего лишь идея.
— Так вот как они выглядят. — Джейк подошел и взял один из документов.
Обычная темно-желтая бумага, рваный шрифт в рамках, внизу что-то нацарапано чернилами. Наверху фамилия неизвестного ему человека — Бернхардт. Формат страницы другой, но все же знакомый, как и у всех оккупационных анкет. Он быстро пробежал листок взглядом и отдал. Безвредная бумага, но репутацию Бернхардту обеспечивает.
— Но, как я сказал, уже не нужны, — сказал Гюнтер.
— А почему? — спросил Берни.
— Гюнтер выходит из дела, — сказал Джейк. — Хочет продолжить пьянствовать в другом месте.
— И все же не возражаете, если я взгляну? Раз уж вы их принесли? — спросил Гюнтер, забирая папки.
— Ради бога, — сказал Берни, наливая себе. — Я прервал вашу беседу?
— Нет, мы закончили, — сказал Джейк. — Я ухожу.
— Подождите. У меня есть новости. — Он опрокинул в себя содержимое стакана и проглотил, слегка передернувшись. Жест настолько ему несвойственный, что привлек внимание Джейка.
— А я думал, вы не пьете.
— Теперь понимаю, почему, — сказал Берни со все еще искаженным гримасой лицом. Он поставил стакан. — Рената умерла.
— Русские…
— Нет, повесилась.
Никто ничего не произнес, в комнате наступила мертвая тишина.
— Когда? — непроизвольно спросил Джейк — лишь бы звук заполнил паузу.
— Ее нашли сегодня утром. Я никак не ожидал…
Джейк отвернулся к карте. Его глаза оживились, как будто в них вспыхнула искорка.
— Нет, — произнес он, но не в ответ, а просто очередной звук.
— Никто и не думал, что она… — Берни замолчал и взглянул на Джейка. — Она что-нибудь сказала вам, когда вы с ней разговаривали?
Джейк покачал головой:
— Если и сказала, я этого не слышал. — Он шарил глазами по карте — Алекс и этот возмутительный суд; Пренцлауэр, где она прятала ребенка; вокзал «Анхальтер», где она стрельнула сигаретку на платформе. Жизнь, как и улицы, можно проследить по карте. Старый офис «Коламбии», куда она поставляла сюжеты, выхваченные острым глазом.
— Итак, конец, — сказал безучастно Гюнтер.
— Начиналось совсем по-другому, — сказал Джейк. — Вы ее не знали. Какой она была. Такой милой, — сказал он не к месту, как о живой. Он повернулся к ним. — Она была милой.
— Все умирают, — сказал бесстрастно Гюнтер.
— Не понимаю, мне-то к чему горевать, — сказал Берни. — С учетом того, что она натворила. Еще и еврейка. И все же. — Он помолчал. — Но я пришел сюда не за этим. Не за тем, чтобы еще кто-то умер.
— Она была частью всего этого, — по-прежнему безучастно произнес Гюнтер.
— Как и многие другие, — сказал Джейк. — Они просто жили, не поднимая головы. Может, и они ничего бы не сделали, учитывая, что тут творилось.
— Ну, может, теперь она нашла другой путь, — сказал Берни. — Хотя до него ох как далеко.
— А что есть «другой путь»? — спросил Гюнтер.
— Полагаю, зависит от ваших жизненных установок, — сказал Берни, беря фуражку. Гюнтер быстро посмотрел на него, затем отвел глаза. — В любом случае, я полагал, что вам будет интересно. Вы идете? — спросил Берни Джейка. — У меня еще есть дела. Два дня на это, хорошо, Гюнтер? — Он коснулся папок. — Мне нужно отослать их обратно. Успеете?
Гюнтер не ответил, вместо этого взял папку, открыл ее и сделал вид, что занят чтением документов. Джейк стоял и ждал. Но Гюнтер лишь перевернул страницу, как полицейский, просматривающий снимки подозреваемых. Они были у двери, когда он поднял голову.
— Герр Гейсмар? — сказал он, медленно встал и подошел к карте, спиной к ним. Постоял секунду, изучая ее. — Выберите место. И сообщите мне до похорон.
Лина сидела в большом кресле, подобрав под себя ноги, в дыму, что кольцами вился из пепельницы, пристроенной на широком подлокотнике. В комнате царил полумрак — лампа, накрытая шарфом, горела тускло. Было похоже, что она просидела так несколько часов, уйдя в себя, оцепенев настолько, что даже не пошевелилась, когда Джейк подошел и коснулся ее волос.
— Где Эмиль?
— В постели, — сказала она. — Говори тише, Эриха разбудишь. — Она кивнула на диван, где, свернувшись калачиком под простыней, лежал мальчик. Ответ на вопрос Брайана, как мы тут спим, — посменно.
— А ты?
— Ты хочешь, чтобы я разделила с тобой постель? — спросила она, неожиданно сухо, прикуривая новую сигарету от окурка. — Наверное, мне лучше пойти к Ханнелоре. Так жить… — Она взглянула на него. — Он говорит, ты его никогда не отпустишь. Он хочет уехать в Крансберг.
— Уедет. Мне он нужен еще на один день. — Джейк взял стул у стола и поставил рядом с ней, чтобы можно было разговаривать шепотом. — Еще один день. И потом все закончится.
Она стряхнула пепел, постучав сигаретой о пепельницу.
— Он считает, что ты использовал меня.
— Было дело, — сказал он, пытаясь развеселить ее.
— Но он прощает меня, — сказала она. — Он хочет простить меня.
— Что ты ему сказала?
— Неважно. Он не слушает. Я оказалась слабой, но он прощает меня — вот как он себе это представляет. Так что, видишь, я прощена. Все то время, перед войной, когда я думала… А в конце — так легко.
— А он знает? Про то, что было до войны?
