Владислав Браун - Наследник семейного проклятья

Самое непростое в жизни

— понять, какой мост

следует перейти,

а какой — сжечь.

Эрих Мария Ремарк

Ад пуст. Все черти здесь.

Уильям Шекспир

Маме посвящается! Ты лучшая!

Je suis désolé pour tout!

ПРОЛОГ

Лунный свет освещал весь небольшой кабинет придворного ювелира. Он прошел к столу, на котором царил полный бардак. В этом бардаке были различные эскизы разных ювелирных украшений для императорской семьи. Но его волновали не какие-то там эскизы и украшение, а конкретные. Он поискал эскизы нужного ему украшения на столе, но ничего не нашел. Он очень громко дышал, руки тряслись. Он начал кашлять.

Он сел за стол и поискал эскизы в ящиках стола. Их там тоже не было. Руки еще сильнее задрожали, кашель еще сильнее стал мучать, дышать стало еще труднее.

– Я должен.… Я должен найти их, – сквозь кашель бормотал он себе.

Он вышел из-за стола и подошел к стеллажу с книгами. На самой высокой полке лежали эскизы. Среди них он нашел нужный, а остальные кинул на кресло, стоящее возле этого самого стеллажа.

Теперь он должен найти само украшение. Оно где-то здесь. Вдруг в кабинет кто-то вошел. Эскизы он сложил и положил в карман своего черного фрака. Его не должны здесь найти. Он стал за этот стеллаж и высунул из другого кармана фрака револьвер. Он даже и не думал, как трус, прятаться. И, тем более, по плану он должен выйти к хозяину кабинета. Когда в кабинет вошел силуэт высокого человека, он положил палец правой руки на курок.

Когда силуэт подошел к столу, он вышел из-за стеллажа и направил револьвер на этого человека. Это был тот самый придворный ювелир.

– Ты? – удивился ювелир. – А что тебе здесь надо?

– Где оно? – с трудом выговорил он и закашлял. Руки еще сильнее затряслись. Сердце еще сильнее заболело. Дышать стало еще труднее.

– Ты пожалеешь, – выговорил ювелир, попытавшись не показать своего страха.

Он молчал.

– Ты пожалеешь! – не скрывая страха, отчаянно, сказал ювелир.

Он еще сильнее закашлял.

– В стене, – ювелир указал пальцем на стену напротив стеллажа с книгами, – есть тайник. Нажми на кирпичик и тайник откроется…

Рука дрогнула, и он выстрелил этому ювелиру прямо в сердце. Он положил пистолет в карман своего фрака и, подойдя к стене, сделал все, что сказал ему ювелир. Тайник действительно был, а в нем действительно лежала золотая подвеска с различными камнями. Он забрал его и не спеша ушел. Был 1851 год, Санкт-Петербург.

ЗАПИСЬ ИЗ ЕГО ДНЕВНИКА

С самого начала моя жизнь была не очень хорошей. Я прекрасно учился в школе (с этим у меня проблем не было). Проблемы были в семье. Мой отец умер когда мне едва исполнилось два года. Он оставил имение, ювелирные украшения, которые он не успел продать (он был ювелиром) и эскизы к ним своей жене, то есть моей матери. Но мама совершенно не знала, как управлять имением и вести хозяйство и ничего не смыслил в ювелирном деле. После смерти отца наша семья потеряла практически все свои деньги. Клиенты, когда-то заказавшие у отца украшение и заплатившие аванс, возмущенно забирали деньги обратно, так и не получив свое украшение. Что бы хоть как-то прожить, мама влезла в ужасные долги. Что бы нас не выгнали из имения, и мы не остались бездомными, мать, переступив через себя, вышла замуж за состоятельного графа. Он обеспечивал нас деньгами, регулярно платил за мою учебу, управлял хозяйством. Главное, что меня настораживало в той ситуации – он относился ко мне и матери, будто мы его семья, хотя это не так. Мы даже жили не в одном доме. Основным местом его пребывания был Париж, а домой он приезжал максимум на неделю, чтобы разобраться со всеми нашими делами. По сути, он не имел никакой выгоды от того, что помогал нам. Я долго решительно не понимал, зачем ему мы, а мама, перекрещиваясь, неустанно повторяла: « Не перевелись еще добрые люди!» Но уже в раннем детстве я не верил такому бескорыстию. Так не бывает! Не с нами! Не с нашей семьей!

Годы шли, а понять план бескорыстного графа мне все еще не удавалось. Я уже давно окончил школу и весьма успешно учился в университете. Наша семья снова стала состоятельной и уважаемой. А мой отчим по-прежнему не давал никаких причин для подозрений. Но ни смотря на это я был уверен: тут что-то не так!

ЭЛЕОНОРА

Она вошла в огромный холл и ахнула. В свои восемьдесят пять лет она уж было думала, что не способна удивляться. Но оказалось – это не так. Пыль летала в воздухе

Поставив чемоданы возле лестницы, она стала на крыльцо и окинула глазами территорию усадьбы. Некоторые кусты были без листьев и их ветки уныло тряслись на ветру. На больших же кустах, еще с большей унылостью, по осеннему, развивались на ветру желтые листья. Газон был не острижен и трава иссохла и пожелтело. Было не красиво.

Вот, позорище! Да что бы в моем саду царил такой ужас! – думала она. Я, Элеонора Борисовна Краснова, могу простить пыль в доме, но не могу простить неухоженной территории на улице.

Это в ней воспитали ее родители – Борис и Арина Красновы. Они объясняли это так – если к вам придут нежданные гости, если в доме грязно, их всегда можно отвести в сад в большую и красивую беседку или на веранду. И так как на улице у вас порядок и чистота, никто и не подумает, что в доме у вас полный бардак.

Она прошла в сад. Беседка была под массивным слоем виноградных листьев. Газон был ужасным и неухоженным, а деревья вызывали странное чувство: тоску, смешанную со стыдом. Тоска была из-за голых веток деревьев. А стыд был из-за сухих листьев, которые лежали по всему периметру сада. Больше всего их было на скамейке и в беседке.

– Где эта чертова служанка! – выкрикнула Элеонора, сняв свое фиолетовое пальто.

Элеонора снова вбежала в дом с криками:

– Настька! Настя! А-ну, бегом сюда! Тихонова, иди сюда, кому говорят!

По лестнице спустилась молодая светловолосая девушка в сером платье с серебряным подносом в руках. На подносе стояли бокалы. Элеонора подбела к прислуге и ударила ее по плечу. Та с трудом удержала в руках поднос.

– Осторожно! – кричала Элеонора. – Этот поднос – единственное, что осталось от прабабушки Агрипины! Да, ты хоть знаешь, кто такая Агрипина?!

Настя молчала, потому что прекрасно знала, что лучше молчать и терпеть, тогда Элеонора быстрее замолкнет.

– Агрипина Краснова-Рудникова – Ева для нашей семьи! – послышался ироничный женский голос.

Элеонора яростно развернулась. На пороге стояла ее дочь со своей дочерью.

– Дашка! Не смей так говорить о ней! – кричала Элеонора, в пути к своей дочери. – Ты должна уважать своих предков!

Дарья все с той же иронией смотрела на Элеонору. Та за прошедшие десять лет хорошенько набрала лишнего веса. Такое отношение дочери к их роду Элеонору жутко злило.

– Мамочка, я тоже рада тебя видеть, – выговорила Дарья и, пошла к лестнице. – Роза, пошли за мной. – Роза последовала за матерью. У них обоих были по два чемодана.

– Как только я могла воспитать такую дрянь! – прошипела Элеонора и прошла в кухню.

Дарья и Роза поднялись на второй этаж, и там был просторный круглый зал. В нем было девять дверей. На каждой двери висела табличка с их именами (для каждого была определенная спальня). Между дверьми было десять окон в полный человеческий рост. Золотые узоры на дверях смотрелись очень красиво, и когда смотришь на всю эту красоту, кажется, что ты не в старинном поместье под Петербургом, а в волшебном замке. Золотые люстры с хрустальными плафонами в форме зажженных свечей придавала этому залу статусности и красоты.

– Слишком вычурно, – промычала Роза и пошла к двери, на которой висела табличка с ее именем.

Дарья завороженно смотрела на этот зал. Она подошла к круглому дивану в центре зала села на диван.

Резко все оборвалось. Она перестала о чем-либо думать и больше не видела ничего – только темноту.

– Мам, мам проснись! – послышался взволнованный голос дочери во тьме.

Она с трудом подняла тяжелые веки и увидела смазанное, не четкое изображение реальности.

Она лежала в своей кровати. На краю кровати сидела Элеонора со счастливым выражение лица. Возле нее, на противоположенном краю кровати сидела Роза. У нее-то было испуганное лицо и было видно, что она плакала.

Сама комната была в форме восьмиугольника. Кровать Дарьи тоже была круглой, как и все в этой комнате. Стоял стол и шкаф из массива красного дерева. Потолок был в форме купола, а в центре висела роскошная люстра, как в том зале. Окна были во весь человеческий рост и были в форме арок. Из окон бил солнечный свет, который придавал бежевым стенам и полотку с золотыми узорами и картинам уличных художников Франции неописуемой красоты и роскоши.

Она лежала, укрытая мягким пуховым одеялом и пыталась придумать хоть одну фразу, чтобы сказав ее, не выглядеть нелепо. Роза, когда умер Алексей, поплакала, полгода и успокоилась, а Дарья каждое утро просыпалась с мыслями о том, что единственный человек, которого она любила больше никогда не обнимет ее, не поцелует и не скажет, как сильно любит ее. При жизни он каждый день – утром и перед сном всегда повторял «Я люблю тебя!» И она знала, что он говорит всегда искренне, она чувствовала ту любовь, которую несли его слова.