Анатолий Чехов - Чёрный беркут
Она расцеловалась с сыном, отчим крепко пожал ему руку. Мордовцев выглядел все таким же крепким и статным. Время прибавило немного морщин-лучинок вокруг его глаз, но сами глаза по-прежнему смотрели молодо, а сейчас и благодушно. Но Яков не мог отделаться от впечатления, будто из зрачков Флегонта смотрел совсем другой человек: холодный и жестокий.
— Все-таки есть правда на земле, — весело произнес Флегонт. — Честно говоря, для нас с Глафирой это тоже большая радость.
Если Флегонта трудно было понять, какой смысл вкладывал он в свои слова, то мать от чистого сердца радовалась и встрече, и восстановлению сына в правах. Она была чем-то смущена. Яков даже подметил ее беспокойный взгляд, каким она окинула свой костюм, будто опасалась, что недостаточно хорошо одета.
Мать есть мать. Глаза ее лучились теплотой, она и тревожилась о чем-то, и явно гордилась сыном.
Почти все жители поселка уже разошлись по своим домам. Вместе с Яковом у поссовета остались мать, отчим, Карачун, Логунов, Барат и еще несколько самых близких друзей.
Барат, коренастый, широкий, крепкий, с толстыми, красными губами, выглядывавшими из черной бороды, с театральной торжественностью взошел на крыльцо, поднял над головой короткопалые руки, словно требуя тишины. Надув щеки, выкрикнул:
— Друзья! Пусть веревка будет длинный, а слово короткий! Последние известия! Балакеши убил архара. Большой шашлык жарим. Объявляется соревнование, кто больше съест!
— Вот здорово придумал Барат! Придется его поддержать. Пойду дам руководящие указания. Все-таки именинник я, а не он, магарыч с меня, — сказал Яков, обращаясь к матери и отчиму.
Он достал бумажник и направился к Барату. На виду у всех дал ему деньги, громко сказал:
— На вино. — Затем отвел друга в сторону, вполголоса добавил: — Я сейчас отлучусь. А ты не спускай глаз с Флегонта. Куда он, туда и ты. Запомни, с кем будет встречаться, на кого смотреть. За каждым шагом следи...
— Слушай, Ёшка! Савалан и Мамед шашлык жарят, надо еще мясо мариновать...
— Ты понял меня?..
— Ай, Ёшка, конечно понял! Вай, что за человек! В такой день и то шашлык поесть не дает!
Яков вернулся к Флегонту и матери, стоявшим рядом с Карачуном и Логуновым.
— Мама, мы с Федором Афанасьевичем хотим сходить на могилу отца. Может, ты пойдешь с нами?
— Да, Яша... Только... — она глянула на Флегонта.
— Сходи, Глаша, — тут же подхватил Мордовцев. — Григория Яковлевича надо уважить. Я где-нибудь тут побуду...
И снова безмятежное выражение карих глаз, ни тени на пышущем здоровьем, сухощавом лице.
Яков молча кивнул, как бы благодаря Флегонта за содействие.
— Пойдемте, мама!
Миновали последние дома Даугана, свернули к кладбищу. Вот и высокий дувал из сырца, до звона высушенного солнцем. Недалеко от входа обелиск:
«Григорий Яковлевич Кайманов — член Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов...
Вениамин Фомич Лозовой — врач...
Пусть земля будет вам пухом, дорогие товарищи.»
Тишина. Вечный покой над могилами. Здесь лежат те, которые когда-то жили на Даугане, любили и страдали, не жалели ничего, чтобы добиться лучшей жизни для своих детей. В скорбном молчании замерла мать. С фуражкой в руке молча стоял Карачун.
— Мама, — негромко сказал Яков, — поклянитесь прахом отца, что вы никогда не уйдете с нашей земли...
— Что ты, что ты, Яша! Бог с тобой! Такое сказать! — испуганно проговорила мать.
— Поклянитесь, мама... — он не спускал с нее взгляда, улавливая в ее лице и смятение, и тревогу, жалость к себе, может, и к Флегонту, к давно забытым дням, прожитым на Даугане, когда она была еще молода, не надломлена жизнью. Колени у матери подогнулись, и она рухнула на могилу, припав к ней грудью, сотрясаясь в тяжких рыданиях.
Яков не мешал ей. Карачун молчал, опустив голову, держа в руках фуражку.
Тихо посвистывал ветер в травинках. Ослепительно белый куст цветущего жасмина, свисая через дувал, покачивался на ветру.
ГЛАВА 4. «ТЫ ДОЛЖЕН БЫЛ СТРЕЛЯТЬ»
Не сразу они вернулись с кладбища. Долго не могла успокоиться мать.
Флегонт встретил их у крайних домов. Он едва сдерживал гнев.
Видно, догадался, зачем Яков приглашал мать на кладбище.
Тяжкому, очень тяжкому испытанию подверг Кайманов родную мать. Да ничего не поделаешь, иного выхода у него не было. Не мог же он допустить, чтобы мать ушла за границу. Не имел права и Мордовцева упускать из виду. Неопровержимых данных для обвинения отчима в том, что он виноват и в расстреле отца, и самого его опутывал сетью доносов, у Якова не было. Догадки — не доказательства. Чтобы иметь факты для обвинения, надо постоянно держать Флегонта под контролем.
— На твой праздник мы не пойдем, — в упор сверля пасынка глазами, сказал Мордовцев. — Расстроил ты мать, сам виноват.
Кайманов опустил голову, молча развел руками. Его нисколько не смутил грозный вид Флегонта. Напротив, как раз таким он и хотел его видеть. Обескураживало другое: то, что отчим оказался здесь, у околицы поселка. Видимо, никуда не уходил, пока они были на кладбище.
— Дело ваше, Флегонт Лукич, — как бы соглашаясь с Мордовцевым, проговорил Кайманов. — Не могу настаивать, чтобы вы оставались до конца, но зайти, по-моему, надо, иначе люди осудят. Пойдемте, мама, к Барату в дом. Отдохнете, выйдете к столу.
И этот удар попал в цель: больше всего, конечно, Флегонт не хотел обращать на себя внимания, вызывать о себе пересуды. В глазах других ему важно было оставаться любящим мужем, добрым отчимом.
— Ежели так, придем. Отдохнет мать — и придем. Такой день!.. — зло глянув на Якова, согласился он.
— Отойдет лицо-то от слез, и приходите, мама. На людях горе быстрее проходит, — сказал Яков. Сам он направился к пруду, возле которого, в тени деревьев, уже вовсю шла подготовка к пиру.
Неожиданно близко просвистал сыч. Кайманов остановился.
— Эй, Ёшка, иди сюда. Не хочу выходить, заметят, — позвал его Барат, сидевший под деревом.
Внимательно осматриваясь по сторонам, спросил:
— Скажи, дорогой, сколько лет может человек одни и те же чарыки носить?
— Говори, в чем дело.
— Не знаю, Ёшка. Барат или совсем с ума сошел, или счет времени потерял. Пойди, дорогой, к Змеиной горе, у крайнего колодца кяризов посмотри следы. От каменной колоды чарык с косым шрамом на пятке туда ведет. Помнишь, Ёшка, у родника Ове-Хури такой же след был? Ты потом видел его в ауле Коре-Луджё, когда Светлана-ханум тебе и мне по щекам надавала. Я тебя спрашиваю, Ёшка: может человек несколько лет одни и те же чарыки носить? Сам видел: чарык — новый, а косой шрам на пятке — старый.
— Не может, сам знаешь. А при чем тут следы? Я-то тебе велел за Мордовцевым смотреть!
— Как при чем? Вы только ушли, Флегонт вроде гулять пошел, да? Идет по дороге. Дошел до колоды, где поят скот, двинулся дальше, по тропе, мимо колодцев. Так за Змеиную гору вышел. А там уже и поселка не видать! У крайнего колодца присел на бугорок, посидел и обратно пошел.
— Все?
— Все!
— Не густо...
— Ты большой, глупый ишак, Ёшка! Ты думаешь, Флегонт дурак. А Флегонт — не дурак. Он смотрит: ага, Барат на трибуну вылез, всех приглашает шашлык кушать. А где теперь Барат? Нет Барата, пропал Барат. Куда пропал? По склонам ходит, ящериц пугает! Очень нужны Барату ящерицы!..
— Ну хорошо, предположим, заметил тебя Флегонт и вернулся. А следы-то куда девались?
— Откуда я знаю? След ни к одному колодцу не подходит, а вот пропал, и нет его. Все равно как под землю ушел.
— Ладно, Барат, спасибо. Иди теперь к гостям, скажи: мать моя немного прихворнула, попозже придет.
Осторожно пройдя огородами к Змеиной горе, так, чтобы его не было видно из окон дома, где остался Флегонт, Яков увидел то, о чем говорил Барат.
След с косым шрамом на пятке вел от бетонной колоды, из которой поили лошадей, до последнего колодца кяризов, дальше исчезал, будто и впрямь под землю уходил. Пройдя еще с десяток шагов, Кайманов увидел следы человека, обутого в красноармейские сапоги. Пограничники всегда ходят по два, здесь был кто-то один. А вот знакомые следы маленьких, почти женских ног. Именно этот след, след отчима, был у источника Ове-Хури. Наверняка Флегонт получил тогда крупную партию опия и передал деньги носчикам. А сюда он приходил либо на явку, либо за письмом. Может, из-за тех денег, что не достались Таги Мусабеку, а попали в руки пограничников, он и поспешил уехать на Мургаб? Боялся, что Таги Мусабек будет мстить: двое-то носчиков ушли за кордон. Кто им мог помешать сказать, что сам Флегонт подстрелил третьего, забрал деньги себе? А может, сегодня к Флегонту сюда приходил верный человек с известием, что все готово для перехода через границу? И все-таки это лишь предположения, а Мордовцева надо ловить за руку, с поличным.
