Вадим Кожевников - Щит и меч. Книга вторая
Вайс с исключительной дисциплинированностью выполнял все правила распорядка тюремной жизни и даже снискал себе этим уважение надзирателей. Он щеткой до лакового сияния доводил каменный пол, надраивал тряпкой и стены. Его тюремное имущество — миска и ложка — блестело. Он трижды в день делал физическую зарядку, обтирался смоченным в кружке с водой полотенцем, совершал по камере длительные прогулки в несколько тысяч шагов; занимался чтением любимых книг, восстанавливая в памяти некогда прочитанное.
Университетом тюремного бытия служили для Вайса любимые его книги о подвигах революционеров. И еще рассказы отца, просидевшего до революции много лет в одиночке. Свою камеру отец обратил в подобие класса: он изучал иностранные языки по самоучителям и прочел то, что ему было некогда прочесть в другое время.
Давая волю воображению, Вайс мысленно перебрасывал себя в то прошлое, с которого начался подвиг старшего Белова. Он как бы продолжал этот подвиг здесь. Гестаповская тюрьма виделась Вайсу царским застенком.
Но для полноты реальности этого ощущения ему не хватало одного: Вайс не мог избавиться от сознания, что он лишь ученически повторяет подвиг старших — идет по изведанному пути, уже обученный нравственным правилам, нарушение которых было бы подобно измене.
Тревожило его то, что, отторженный заключением от внешнего мира, очутившись наедине с самим собой, он начинал утрачивать черты Иоганна Вайса. Облик Александра Белова все явственнее проступал в нем, все его недавнее немецкое бытие рассеивалось, как мираж, как нечто вымышленное, никогда не бывшее.
И Белов вынужден был начать самоотверженную, кропотливую работу над своей волей, всеми силами стремясь сохранить в себе Вайса. Он заставил себя отказаться от столь отрадных для него воспоминаний Саши Белова и ограничиться сферой воспоминаний немца Иоганна Вайса — сотрудника германской секретной службы, незаконно и беспричинно арестованного гестапо.
Только на втором месяце заключения Вайса вызвал следователь, лысоватый, сутулый человек в штатском. С равнодушной вежливостью он задал ему лишь несколько общих анкетных вопросов.
Протесты Вайса против необоснованного ареста следователь выслушал с некоторым вниманием, ковыряя при этом в ушах спичкой, потом, аккуратно положив спичку обратно в коробок, осведомился:
— Есть ли жалобы на тюремную администрацию?
Вайс сказал:
— Пока нет.
— Тогда подпишите, — и следователь подтолкнул к Вайсу печатный бланк, в котором было сказано, что заключенный не имеет претензий к администрации тюрьмы.
Вайс ядовито улыбнулся.
— Я сказал пока. — И, наклонившись к следователю, спросил: — Я с этими нашими методами достаточно хорошо знаком: сначала заключенный подписывает такую штуку, а потом мы спускаем с него шкуру, верно?
Следователь молча положил бланк в папку, приказал охраннику:
— Уведите заключенного!
На следующий день Вайс снова был вызван на допрос.
На этот раз следователь выглядел совершенно иначе. Но его преобразил не только мундир гестаповца. Он был явно воодушевлен чем-то. Оглядев Вайса с ног до головы, потирая с довольным видом руки, следователь прочел его показания и спросил, подтверждает ли он их.
Вайс сказал:
— Да, подтверждаю.
Лицо следователя мгновенно обрело жестокое и властное выражение.
— Лжешь, ты не Вайс! — крикнул он.
— Так кто же я?
— А вот это мы из тебя еще выбьем! — Помедлив, наслаждаясь тем, что уличил преступника, торжественно объявил: — Обер-лейтенант господин Иоганн Вайс — тот, за кого вы выдавали себя, — мертв. Он погиб в автомобильной катастрофе! — Следователь порылся у себя в папке, достал два фотоснимка и протянул Вайсу.
На первом были сняты обломки автомашины, лежащий ничком, пронзенный рулевой колонкой знакомый Иоганну курьер и рядом с ним другой труп, с размозженным о ветровое стекло лицом.
На втором снимке был запечатлен только труп человека с размозженным лицом. Увидев на нем свой костюм, отобранный в первый день заключения в тюрьме, Вайс испытал чувство облегчения. Значит, все это подстроено гестапо и он взят не как советский разведчик, а как сотрудник службы Шелленберга.
Вайс небрежно бросил оба снимка на стол, сказал:
— Жаль парня!
— Какого именно? — поднял брови следователь.
— Курьера, которого вы убили. Второго, на которого вы надели мой костюм, вы так отделали — не только я, родная мать не опознала бы. Ну что ж, узнаю традиционные методы службы гестапо. — Наклонился, спросил: — Так чем вызваны эти ваши хлопоты?
Следователь сохранял на лице невозмутимое выражение, будто Вайс говорил на неведомом ему языке и он ничего не понял. Помедлив, следователь спросил:
— Теперь признаете, что вы не тот, за кого себя выдавали?
— Не валяйте со мной дурака, — сказал Вайс.
— Вы на что-то еще рассчитываете? — поднял на него глаза следователь.
Достал третью фотографию, подавая ее, улыбнулся. — Вот, взгляните — и вы поймете, что вам не на что больше надеяться. Сделайте из этого разумный вывод.
На снимке — траурные носилки с урной, на урне табличка: "Иоганн Вайс", другие надписи на табличке мельче, их разобрать нельзя. Носилки несут Генрих Шварцкопф, Густав, Франц. Четвертого человека Вайс не знал.
Позади носилок — сам Шелленберг, рядом — Вилли Шварцкопф.
— Ну? — спросил следователь. — Теперь вам все ясно? Обер-лейтенант Вайс мертв, и прах его замурован в урне. Иоганн Вайс больше не существует.
— Скажите, — осведомился Вайс, — а этот бедняга, которого вы укокошили вместо меня, он в самом деле заслуживал такого почетного эскорта? Если бригаденфюрер когда- нибудь узнает, что стал игрушкой в вашей комбинации, многим из вас несдобровать, и вам в том числе.
На следователя эти слова, видимо, произвели впечатление, в глазах его мелькнул испуг. Он приподнялся и объявил официальным тоном:
— Заключенный номер две тысячи шестнадцать, ваша вина усугубляется дачей ложных показаний, в чем я вас сейчас и уличил посредством неопровержимых фотодокументов.
Спустя несколько дней следователь опять вызвал Вайса. Но теперь на допросе присутствовали еще двое в штатском. Следователь вынул из папки новую фотографию, где Вайс был снят возле машины, на которой он ездил в Швейцарию в качестве курьера — перевозчика ценностей.
Следователь спросил:
— Вы можете подтвердить, что на снимке именно вы?
— Кажется, похож.
— Да или нет?
Вайс промолчал.
Следователь заявил:
— Это, несомненно, вы.
На второй фотографии Вайс был заснят в швейцарском банке, а на третьей был запечатлен документ с подписью Вайса и чиновника банка, свидетельствующий о том, что от него, Вайса, принято десять килограммов золота в двадцати слитках.
— Это ваша подпись? — спросил следователь.
— Но вы сказали, что Иоганн Вайс мертв, а я неизвестно кто.
— Нашим расследованием установлено, что вы Вайс — однофамилец погибшего во время автомобильной катастрофы обер-лейтенанта Иоганна Вайса. — И крикнул: — Встать!
Вайс нехотя поднялся.
Двое штатских тоже встали со своих мест. Один из них надел очки и прочел по бумажке:
— "На основании статей законов (следовало перечисление) чрезвычайный народный суд Третьей империи Иоганна Вайса, уличенного в незаконном вывозе золота за пределы рейха, приговаривает за совершенное преступление к смертной казни через повешение. — Добавил: — Примечание.
Руководствуясь неопровержимыми уликами и в связи с тем, что преступник не мог быть доставлен в суд из тюремного госпиталя, где он находится, приговор вынесен судом заочно".
— Но, мне кажется, я абсолютно здоров, — сказал Вайс.
— Сейчас это для вас уже не имеет значения, — сказал человек в штатском, укладывая очки в футляр.
Следователь снова обратился к Вайсу:
— Я снял с вас обвинение в лжесвидетельстве, поскольку установлено, что вы действительно носите фамилию Вайс.
Вайс поклонился и шаркнул ногой.
— Вы имеете что-нибудь сказать? — спросил следователь.
— Только два слова, — усмехаясь, заявил Вайс. — Одному из наших агентов в Берне я оставил письмо на имя Вальтера Шелленберга, в котором высказал предположение о возможности подобной комбинации со мной и об опасности, грозящей мне со стороны господина Мюллера. Об этом меня предупредил агент абвера майор Штейнглиц.
— Ну что ж, — сказал человек в штатском, — тем скорее, значит, вам придется последовать за господином Штейнглицем.
Но Вайс заметил, что при этом его заявлении все трое "судей" украдкой переглянулись.
Сколько Иоганн ни пытался не думать о казни, сознание не повиновалось ему.
Он смог лишь вынудить себя не представлять подробностей, отсечь их.
Он знал, что может быть казнен немцами как советский разведчик. И все поведение перед смертью было им продумано до мельчайших подробностей. Он был уверен в себе и знал, что до последней минуты сумеет сохранить достоинство советского человека, чекиста. И эта борьба до последнего мгновения за свое достоинство должна была поглотить его целиком, заслоняя мысль о самой смерти.
