Анатолий Чехов - Чёрный беркут
В комнату, отчаянно ругаясь, вбежал Алексей Нырок, Схватил валявшийся у порога наган, трясущимися руками стал выбивать из барабана патроны.
— Ты это брось! — орал Алексей. — Ишь чего вздумал! Сегодня же дадим одну телеграмму Калинину, другую Сталину. Нет твоей вины! Пусть разбираются!
Толстое лицо Алешки раскраснелось, на лбу и висках блестела испарина. Всю жизнь незаметный, не спеша делавший свое дело, он никогда не выступал на собраниях, ни с кем не спорил, а дошло до серьезного, сразу встал грудью за Якова.
— Оклемался? — снова смачивая платок и прикладывая его к ссадине на виске Кайманова, спросил Лозовой. — Вот была бы радость Шарапхану и всякой сволочи. Закатили бы они праздник для всех контрабандистов. А свои что сказали бы? Застрелился — значит, виноват... Вот тебе и председатель Совета...
Взяв из рук Лозового мокрый платок, Яков сам придержал его у виска. Слова Лозового его озадачили. Он привык, что к нему обращаются все запросто, по-домашнему, но ведь он не только Ёшка Кара-Куш, но и представитель Советской власти в поселке. «Ну нет, — подумал он, — рано мне в покойники. Не позволю всякой сволочи праздновать мою гибель».
— Что здесь произошло? — убедившись, что Яков окончательно пришел в себя, спросил Лозовой. — Мне Антос и двух слов не успел сказать, как я — на машину и сюда.
Коротко Яков рассказал о ходе событий, со злостью добавил:
— Вот так и получается, Василий Фомич. Павловскому все сходит с рук... А может, он и есть самая настоящая контра?
— Никакой он не контра. Просто присосавшийся к армии карьерист. Павловский — наше зло. Позволяет себе все что угодно, надеясь на своего заступника. К сожалению, этот заступник оказался сильнее комиссара части.
— А что же секретарь райкома Ишин? Кто, как не он, должен был во всем разобраться? Или тоже боится покровителя Павловского?
— Не знаю, может, ты прав. Головотяпов и перестраховщиков у нас достаточно. Но Ишин — еще не все бюро райкома. Ты должен хорошо подготовиться к разбору дела на бюро. Кстати, позвонить Ишину и сейчас не поздно. Обычно он сидит у себя до вечера.
Комиссар снял телефонную трубку, покрутил ручку. С райкомом его соединили неожиданно быстро.
— Товарищ Ишин? — спросил он. — С вами говорит полковой комиссар Лозовой. Хочу знать, по какому праву снят с поста председателя поселкового Совета Кайманов? Почему вы безо всяких оснований поверили Павловскому?.. Да, да, комиссар Лозовой говорит... Почему вы своевременно не предупредили участковую избирательную комиссию о новом кандидате в депутаты?.. Через Павловского, говорите? А вы проверили самого Павловского или до вас не дошло еще мое письмо?.. Значит, получили давно и не придали значения?.. А я считаю виновниками всего случившегося прежде всего вас и Павловского. Вы допустили противозаконные действия, вы и понесете ответственность... Товарищ Ишин, я не позволю вам говорить со мной в таком тоне!.. Хорошо, объяснимся на партийной комиссии!
Комиссар повесил трубку, повернулся к Якову:
— Черт знает что творится. Ишин с перепугу орет на меня, чувствует, что не прав. В общем, Яша, на бюро райкома вместе пойдем. Будем отбиваться.
Яков молча, с благодарностью кивнул головой: такая поддержка могла стать решающей при разборе его дела.
— Алексей, — попросил он Нырка, — погляди в медпункте, чем кровь унять. Наган сюда давай.
— Наган не дам!
— Давай сюда! Патроны тоже. Не бойся, все прошло...
Лозовой молча слушал их препирательства. Якову вдруг стало стыдно перед комиссаром за все то, что случилось. Отводя в сторону глаза, он решил шуткой несколько сгладить свою вину, глухо проговорил:
— Неаккуратно ты, Василий Фомич, окошко открыл. Эвон сколько стекол убирать.
— Всыпал бы я тебе, да боюсь, здоровый, сдачи дашь, — только и сказал комиссар.
Дверь распахнулась, вбежал Нырок с бинтами и йодом в руках.
— Яшка, Василь Фомич, чего делается-то! Со всего поселка бегут. Кричат: «Ёшка застрелился!» — Он второпях упустил бинт, развернувшийся лентой до пола.
— Убери бинт, — сказал Яков. — Что, ты мне его на башку хочешь намотать? Нашел героя! Там погляди в медпункте пластырь был. Йодом помажь, пластырем заклей. Под фуражкой не видно будет.
Минуту спустя Алексей принес пластырь, передал Лозовому, уже смачивавшему рану йодом, сам выскочил на крыльцо, откуда донесся его крик: «Ну, чего напираете? Кто вам сказал? Никто не стрелялся!.. Брехня это...»
Лозовой едва успел наложить на рассеченную кожу пластырь и осторожно надеть на Якова фуражку, как в коридоре послышалась возня, вслед за тем в комнату влетел Барат, тесня впереди себя Нырка.
— Покажи мне Ёшку, покажи Ёшку! — кричал он. — Ёшка! Живой! Совсем живой! А Фатиме прибежала, кричит: «Иди, Барат, скорей! Твой Ёшка сам в себя стрелял!..»
— Погоди, — остановил его Яков. — Где Аббас-Кули? Вы догнали его?
— Нет Аббаса, Ёшка. Нигде не могли найти. Как в воду упал, в песок ушел. Я уж начальнику заставы сказал: «Смотри, начальник, уйдет Аббас-Кули за кордон!..»
Барат и огорчался, что не догнал Аббаса-Кули, и в то же время искренне радовался, тиская в объятиях своего друга. В комнату набилось полно народу, люди все прибывали, заполняя коридор, площадку перед поселковым Советом.
— Жив, что ли?..
— Говорят, жив...
— Весь в крови...
— Пять раз стрелял, такой здоровый.
— Комиссар его спас...
— А ему все ништо, пуля не берет...
— С карниза падал и то ничего. Другой бы богу душу отдал...
— Надо в город!.. Ёшка не виноват!..
Толпа продолжала расти. Что-то надо было делать.
— Василий Фомич, — сказал Кайманов. — Я вылезу через окно, хоть покажусь, что живой.
Он быстро выбрался на задний двор, обошел вокруг поссовета. Не доходя до крыльца, остановился, поплотнее надвинул фуражку, чтобы ее были видны ни ссадина, ни прикрывавший ее пластырь.
Неожиданно из-за угла налетела на него Ольга, бросилась на грудь, не сдерживая сотрясавших ее рыданий.
— Да что ты, — оторопело проговорил Яков. — Перед людьми-то не срами. Подумают, и правда чего.
— Яшенька-а-а! Живо-о-ой!.. Да как же ты о нас-то не поду-у-ма-ал!
— Замолчи!.. Чего плетешь?.. С чего ж мне не живым-то быть?
Ольга отстранилась, недоверчиво поглядела на него. И он понял, что она пережила в эти минуты. Обнял жену, крепко прижал к груди.
— Люди сказали...
— Люди, люди! Сорока на хвосте принесла, а не люди. И так дел невпроворот, а ты — «люди»...
Кажется, Ольгу не очень убедила его грубоватая ласка. Она видела — на нем лица нет. Но главное — жив, только от переживаний не в себе. А как же иначе? С работы-то сняли! Попробуй не переживать!
Кое-кто из бежавших к поссовету дауганцев заметил Якова и Ольгу. Увидели их и толпившиеся у крыльца. В этот момент словно из-под земли перед Яковом появился Гришатка, ревевший в голос и размазывавший слезы по лицу.
Сначала Яков никак не мог понять, что стряслось еще и с Гришаткой. Руки и ноги целы, на лице — ни царапины, следов укуса змеи или скорпиона нет.
— Ты что? Что такое? — подхватив сына на руки, стал допытываться он.
— На-а-а-чаль-ник ска-а-аза-ал, что мы-ы-ы... вра-а-ги на-ро-о-о-да... Ми-и-и-тька дра-аз-нит!
— Какой начальник?
— На по-о-о-чте... По те-ле-фо-ну!..
Яков и вышедший на крыльцо Лозовой переглянулись.
— Алексей, поди глянь, что там за начальник, — попросил Кайманов Нырка. Стараясь успокоить сына, негромко произнес: — Он, сынок, неправильно сказал. А Митька твой дурак. Какие же мы враги народа?..
Но Гришатка не умолкал. А Яков, успокаивая сына, думал: «Кто же еще мог звонить по телефону с почты? Ясно, Павловский. И этот карьерист назвал его врагом народа? Его, Якова Кайманова, сына погибшего от рук белоказаков революционера?»
Вся кровь, хлынувшая в лицо, отлила теперь куда-то к сердцу и давила его, точно железным обручем. Бледный, он стоял, высоко подняв голову, наблюдая сухими, сузившимися глазами за обступившими его, гомонившими и выкрикивавшими что-то дауганцами.
К площадке перед поселковым Советом один за другим подкатили четыре грузовика с дорожными рабочими. Толпа сразу увеличилась втрое. Дело принимало серьезный оборот. Яков заметил, как побледнел комиссар.
— Яша, — сказал он, — надо успокоить людей, нельзя допускать стихийного бунта.
Из кузова последней машины выпрыгнули Мамед Мамедов, Савалан, Нафтали Набиев. Стали пробираться через толпу. У всех возбужденные лица, каменная пыль на рабочей одежде.
Увидев их, Барат громко предложил:
— У нас четыре машины, семьдесят лошадей. Надо всем ехать в город. Привезем тех начальников, что Ёшку снимали. Пусть поживут, как Ёшка живет. Если два раза с нашего Карахара упадут, поднимать один раз будем!
— Погоди, Барат, что ты плетешь? — попытался урезонить его Яков, но Барат продолжал:
