Рафаэль Сабатини - Венецианская маска
— Несчастная мать мальчика почти обезумела, и Изотта немногим лучше. Я хвастал, что готов без малейшего колебания отказаться от всего ради Республики. Не думайте, что я хвастал больше, чем, как доказал этот случай, мог выполнить. Чтобы спасти Венецию, я отдал бы и сына и дочь, и жизнь, и богатство. Но это… Это — совершенно напрасное и бесполезное жертвоприношение, а такое никогда не входило в мои планы.
Он уронил голову на руки со слабым стоном бессилия и страдания и сидел так, а Марк-Антуан стоял с поникшей головой и смотрел на него. Воцарилось молчание. Затем, резко поднявшись, граф Пиццамано заговорил вновь.
— Простите меня, Марк. Я не вправе беспокоить вас всем этим.
— Мой дорогой граф! Вы думаете, я не разделяю вашу печаль? Вы забыли, что я тоже люблю Доменико?
— Спасибо, друг мой. Теперь, когда вы освобождены, расскажите мне, чем я могу служить вам, если в моих силах помочь кому-нибудь. Теперь, когда мы пришли к концу, ничто не удерживает вас в Венеции. И в самом деле, пожалуй, вам даже небезопасно мешкать.
Марк-Антуан ответил ему почти механически:
— Это несомненно так, раз французы уже идут. Никому не будет пользы от того, что я закончу свои дни перед командой для расстрела.
— Я слышал этим утром, что в Пуле стоит английская эскадра, — сказал граф. — Адмирал Коррер находится в Сан-Джорджо на Алдже и по моему распоряжению отправит вас туда на самой быстрой из своих галер.
— Ах! — взгляд Марка-Антуана в этот момент блеснул воодушевлением.
С минуту он стоял, погруженный в раздумья, обхватив рукой подбородок. Затем он, наконец, устроился в кресле и попросил графа рассказать вкратце все, что произошло за эти последние недели. Граф рассказал ему, но не вкратце, потому что сам Марк-Антуан нарушал краткость, о которой просил. На каждом этапе повествования он перебивал графа вопросами о подробностях.
Но к исходу получаса повествование было закончено, и Марк-Антуан вновь встал, теперь уже полностью проинформированный о всех событиях последних недель.
Граф поднялся вместе с ним и сказал:
— Попробуйте найти во всей истории более прискорбную страницу.
Затем, предупреждая вопрос, который Марк-Антуан более всего хотел задать, граф заговорил об Изотте.
— В обстановке этого краха я, по крайней мере, могу благодарить бога, что моя дочь избавлена от брака с этим бесчестным негодяем.
Глаза Марка-Антуана внезапно загорелись. И все-таки его единственным замечанием, на самом деле вовсе не отражавшим его душевного подъема, было:
— Так! Вы разобрались в нем.
Он не стал углубляться в детали. В данную минуту уже сам чудесный этот факт удовлетворял его. Его голос дрогнул.
— В таком случае еще может оказаться, что моя поездка в Венецию будет не совсем бесполезной.
Он продолжил, не давая графу вставить даже слово:
— Возможно, спасение вашего сына еще состоится. Тогда я еще смогу взять его с собой на эти британские корабли в Пуле.
Граф широко открыл глаза от неожиданности.
— Взять Доменико? Вы с ума сошли!
— Возможно. Но разве вы не замечали, что сумасшедшие часто одерживают победу в этом мире?
Он протянул руку на прощание.
— Если я не подведу вас, вы очень скоро получите от меня известие.
— Подведете? Но что вы задумали?
Марк-Антуан улыбнулся этим уставшим глазам.
— Отложите ваше отчаяние на завтра до такого же часа, что и сейчас, сэр. Если вы не услышите объявления о моем приходе к этому времени, можете оплакивать меня вместе с Доменико. Вот пока и все. Бесполезно говорить о том, что, может быть, никогда не свершится. Я отправляюсь разобраться в том, что можно предпринять.
Он быстро вышел.
Получасом позже Баттиста, хозяин гостиницы «Шпаги», удивленно глазел на потрепанную небритую личность, которая появилась перед ним и спросила Филибера.
— Пресвятая дева! — воскликнул маленький человечек с брюшком. — Это же наш англичанин вернулся с того света.
— Вовсе не из такой дали, Баттиста. Где мой плут и где мой багаж?
И то и другое было предоставлено. Филибер оставался служить в гостинице. При виде своего хозяина он едва не упал на колени в пылу благодарностей, посылаемых Небесам. Марк-Антуан торопливо оборвал эти восторги и прошел с Филибером в свои прежние комнаты, которые оставались незанятыми.
К исходу часа с ним произошла очередная метаморфоза. Выбритый, с аккуратно уложенной прической, он облачился в якобинском стиле, насколько позволял его гардероб: штаны из оленьей кожи и ботфорты; длинный коричневый редингот с серебряными пуговицами; белый шарф, весьма нарядный и броский; и коническая шляпа, на которую, словно в противоречие всему остальному, он прицепил желто-голубую венецианскую кокарду.
Из оружия он положил в каждый из просторных карманов своего долгополого костюма по пистолету и прихватил в руку трость.
Гондола, перевозившая его в темноте ночи, неслась сквозь нежный благоуханный аромат раннего мая. Темными маслянистыми каналами, в которых мерцали отблески освещенных окон, он добрался до Мадонна дель Орто, откуда по узкой аллее, где два месяца назад он едва не лишился жизни, прошел на Корте дель Кавалло к французской миссии.
Глава ХХХVII. ПРИКАЗ ОБ ОСВОБОЖДЕНИИ
Привратник делла Вечиа, которого поразило внезапное появление Марка-Антуана, в свою очередь поразил прибывшего сообщением, что гражданина Лальманта уже нет в миссии. Марк-Антуан некоторое время не мог прийти в себя, когда услышал, что обязанности посла исполняет гражданин Виллетард. У него было предчувствие, что в лице Виллетарда, который являлся ставленником Бонапарта, он встретит более жесткое противодействие, чем то, которое мог оказать Лальмант.
Поэтому, когда вскоре под изумленными взорами поверенного в делах и секретаря Жакоба, которые работали в этот час вместе, он прошел, не снимая шляпы, в комнату, которая раньше принадлежала Лальманту, вид его выражал всю агрессивность якобинского деятеля, какую только он смог напустить на себя.
Пораженный Виллетард вскочил на ноги.
— Лебель! Где, черт возьми, вы были эти недели?
Никакой иной вопрос не мог так вдохновить Марка-Антуана. Он отмел последние сомнения в своей душе, решив, что единственная опасность, с которой он мог столкнуться в этом волчьем логове, отсутствует.
Он холодно взглянул на спросившего и отвел взгляд, словно вопрос был слишком дерзким.
— Разумеется, там, где мне было необходимо быть, — сухо ответил он.
— Где вам было необходимо быть! А вы не подумали, что нужны были здесь?
Он бросился открывать сумку для официальных бумаг и извлек пачку депеш.
— Взгляните на эти письма, пришедшие к вам из Директории и ожидающие вашего внимания. Лальмант говорил мне, что вас не было видно с того самого дня, когда я отбыл в Клагенфурт. Он начал опасаться, что вас убили.
Виллетард недовольным жестом бросил пачку на стол перед Марком-Антуаном.
— Вы объяснитесь?
Марк-Антуан вяло пересчитал письма. Их было пять, все были запечатаны и все адресованы гражданину уполномоченному представителю Камилю Лебелю. При последних словах его брови взметнулись над холодными светлыми глазами, остановившимися на Виллетарде.
— Мне объясниться? Кому вы это говорите, Виллетард?
— А, проклятье! Что делает эта кокарда на вашей шляпе?
— Если при исполнении своих функций я сочту необходимым украсить ее цветами венецианского флага — так же, как я предпочел назваться мистером Мелвилом — какое вам до этого дело? Вы знаете, что я нахожу вас дерзким?
— Я думаю, вы заважничали.
— Это положение поверенного в делах, кажется, ударило вам в голову. Я спросил вас только о том, с кем, по-вашему, вы разговариваете? Я был бы рад услышать ответ.
— Тысяча чертей! Я знаю, с кем разговариваю.
— Рад слышать это. Я бы удивился, если бы мне пришлось показывать свои бумаги, чтобы ответить вам, что в Венеции я — полномочный представитель Директории Французской Республики.
Испугавшись, наглец изменил тон. Он решил теперь мягко настаивать.
— И все же, Лебель, что же это за необходимость?
— Вот чему я удивляюсь: почему мне необходимо напоминать вам, что я здесь для того, чтобы отдавать приказы, а не получать их.
— Отдавать приказы?
— При необходимости. Вот почему я и пришел этой ночью.
Он огляделся в поисках стула, пододвинул один из них к столу и сел нога на ногу.
— Садитесь, Виллетард.
Виллетард механически подчинился ему. Марк-Антуан взял из пачки одно из писем, сломал печать и развернул лист. Прочитав, он прокомментировал:
— Баррас запоздал. Здесь он приказывает мне сделать то, что уже сделано.
Он вскрыл второе письмо и пробежал его глазами.
— Те же самые инструкции. Ей-ей, они, должно быть, капризничают в Париже в выборе предлога для объявления войны. Я уже говорил Лальманту, что в качестве предлога считаю достаточным вновь использовать дело бывшего графа де Прованс. Надо сказать, что я придаю важное значение этому предлогу. Мы становимся так сентиментальны, словно представляем надменный аристократический режим. Мы чрезвычайно предупредительно относимся к мнению деспотов, которые продолжают править в Европе. К черту всех деспотов, говорю я. Когда я умру, Виллетард, это чувство будет запечатлено в моем сердце.
