Рафаэль Сабатини - Венецианская маска
Доменико взглянул на своего отца с кривой усмешкой, после чего ответил:
— Ваша дуэль произошла через два дня после праздника Святого Теодора, не так ли?
— Возможно. Разве это важно?
— Думаю, да. Не расскажете ли вы моему отцу, где вы раздобыли такую значительную сумму денег?
Это был губительный вопрос, которого Вендрамин боялся. Но он приготовил ответ — хитрый способ защититься. Он скрестил руки на груди, чтобы подчеркнуть полное самообладание, которое старался продемонстрировать.
— Понимаю, — произнес он с горечью. — Вы рассчитываете смутить меня перед своей сестрой. Чтобы у нее сложилось предубеждение против меня. Пусть так. Да и имеет ли это значение теперь? Я получил деньги от дамы; от дамы, с которой, следовательно, я очень дружен. Должен ли я назвать ее? Но почему бы нет? Я одолжил эти деньги у виконтессы де Сол.
Ответ Доменико был подобен удару в переносицу.
— Она говорила мне, что вы не получили от нее этих денег.
В полной растерянности Вендрамин развел сложенные на груди руки, и они безвольно упали по бокам. Он огляделся вокруг с глупо раскрытым ртом, обводя взглядом поочередно Доменико, графа и Изотту, которые с непроницаемым видом наблюдали за ним. Наконец он обрел дар речи.
— Она сказала вам… Она так вам сказала? Вы спросили ее, и она так вам сказала?
Он запнулся и с внезапной яростью добавил:
— Тогда она лжет!
Граф покачал головой.
— Получается, что она лжет, чтобы аннулировать долг в тысячу дукатов. Мне никогда не приходилось слышать более странной причины для фальши. Однако мы вынуждены принять ваши слова. Скажите мне вот что: знает ли эта дама, для какой цели она ссужала вам деньги?
— Я не знаю. Не помню.
— Тогда позвольте мне помочь вашей памяти, — сказал Доменико. — Она должна была знать, потому что присутствовала в тот момент, когда Марк-Антуан выдвинул свое условие о том, что не встретится с вами до тех пор, пока вы не выплатите свой долг, вы не потрудитесь отрицать это?
— Нет. Зачем же?
Ответить ему взялся граф.
— Если бы вы больше знали о виконтессе де Сол, вам было бы известно, что для каких бы целей она ни ссужала вам деньги, на определенно не ссудила бы их, чтобы сделать возможной дуэль между вами и… между вами и мессером Мелвилом.
Затем крайне сурово граф закончил:
— Ваша ложь подтверждает подозрения, к которым меня приводят сведения, добытые моим сыном.
— Ложь, сэр! Это слово относится ко мне? Мне в лицо?
Тон графа стал сухим и презрительным.
— Я не знаю, какое еще слово относится к вам. Ваша дуэль с мессером Мелвилом состоялась через два дня после праздника Святого Теодора. В день Святого Теодора вы пришли сюда ко мне с басней о том, что на нужды нашей патриотической кампании вам требуется тысяча дукатов. Вы требовали их для раздачи среди некоторых из наиболее необходимых ваших сторонников барнаботти, чтобы обеспечить нам их голоса на заседании Большого Совета, который должен был тогда состояться. Что можно сказать человеку — венецианскому патрицию! — который может унизиться до столь отвратительного обмана?
Вендрамин сцепил руки.
— Погодите выносить приговор! Подождите, пока не разберетесь в том, что служит мне оправданием…
— Ничто не может оправдать джентльмена, если он занимается воровством и обманом, — последовал ответ. — Я не буду слушать вас ни сейчас, ни когда-либо еще. Вон дверь, сэр. Я прошу вас уйти.
Но у Вендрамина еще оставалась карта в этой игре — последняя карта между ним и гибелью, между ним и нуждой и долговой тюрьмой. Повсюду мгновенно разлетится молва, что он не женится на Изотте Пиццамано, и его кредиторы набросятся на него, словно коршуны на тушу.
Он мог еще преуспеть в том, чтобы так взорвать пузырь их надутой гордости, что они были бы рады выдать девчонку за него — за вора и лжеца, как они его назвали.
Но судьба решила вмешаться, чтобы помешать ему разыграть эту грязную карту.
— Вы думаете, что меня можно прогнать таким образом? — театрально начал он.
Доменико резко оборвал его.
— Слуги могут вышвырнуть вас, если вы это предпочитаете.
В этот момент дверь отворилась и вошел лакей. Он пришел доложить о приезде майора Санфермо. Но, к их удивлению, майор появился непосредственно вслед за докладом, не ожидая приглашения.
Он обнажил голову и почтительно поклонился графу, который был изумлен и, нахмурившись, взирал на него с непониманием, недовольный таким вторжением. Выпрямившись, офицер, облаченный в красный костюм со стоячим воротником, официально обратился к Доменико:
— Капитан Пиццамано, я прибыл сюда, чтобы выполнить приказ Совета Десяти о вашем аресте.
Глава XXXV. ГЕРОЙ ЛИДО
Этот приказ об аресте героя Лидо, который несколько дней назад принимал благодарности Сената за свою храбрость, был одной из последних уступок, которую потребовали от умирающей Республики.
Это произошло из-за нерешительного поведения руководителей Венеции, которые, с одной стороны, превозносили патриотическую преданность и верность долгу Доменико Пиццамано, а с другой — униженно приносили французскому главнокомандующему свои извинения за действия, в которых выражалась эта верность.
Чтобы успокоить Бонапарта, были отправлены инструкции двум посланникам, которые уже находились в пути к генералу с покорным ответом Сената на его ультиматум, представленный Юнотом. Эти посланники нашли генерала в Пальма-Нуова и испросили аудиенции. Ответом на просьбу было письмо, в котором Бонапарт характеризовал гибель Логера как убийство и далее писал напыщенным слогом, что революционеры воспринимают это как «событие, не имеющее аналогов в истории современных наций». В том же духе было выдержано и обращение к посланникам:
«Вы и ваш Сенат забрызганы французской кровью».
В конце письма было согласие принять их только в том случае, если им есть что сообщить по поводу Логера.
Эти два делегата — мужчины средних лет из старых патрицианских династий — смиренно предстали перед молодым несдержанным гениальным выскочкой, который командовал Итальянской Армией.
Они увидели худого молодого коротышку, выглядевшего достаточно утомленным. Его черные слипшиеся волосы свисали к путались на выпуклом бледном лбу, а ореховые глаза, широкие и блестящие, пристально и враждебно рассматривали вошедших.
Он грубо оборвал традиционную речь, в которой один из них пытался выразить дружеское отношение Венеции. Он обрушился с пылкой обличительной речью на вероломство Самой Светлой Республики. Французская кровь пролита! Армия требует мести!
Он непрестанно расхаживал по комнате, произнося свою речь с южноитальянским акцентом, распаляясь не то в действительности, не то притворно, и энергично жестикулируя руками.
Он говорил о жестоком убийстве Логера и требовал арестовать и передать ему офицера, который приказал открыть огонь по «Освободителю Италии». От этого он перешел к требованию о немедленном освобождении всех, кто был заключен в венецианские тюрьмы за политические преступления, среди которых, как ему было известно, немалую часть составляли французы. На напыщенном театральном жаргоне, принятом в среде политиканов его страны, он призвал души убитых солдат объявить о мести. Кульминацией его тирады стало объявление им своей воли.
— У меня не будет инквизиторов. У меня не будет Сената. Я буду Аттилой для государства Венеции.
Так гласил отчет, который посланники доставили домой.
В то же время Виллетард вернулся с письмом от Бонапарта Лальманту, в котором французскому послу было приказано уехать, оставив Виллетарда в качестве поверенного в делах.
«В Венеции пролилась французская кровь, — писал генерал, — а вы все еще там. Вы ждете, когда вас вышибут? Напишите короткую записку, соответствующую обстоятельствам, и немедленно оставьте город».
Отчет посланников был столь ужасающим, а уверенность в скором объявлении войны столь очевидной, что Совет Десяти, не теряя времени, согласился с этими требованиями непримиримого республиканца.
Политическим заключенным тюрьмы для особых преступников была возвращена свобода, государственные инквизиторы были арестованы, а на долю майора Санфермо выпало привести в исполнение приказ о заключении под стражу человека по имени Доменико Пиццамано.
Для графа Пиццамано, который не был на своем месте в Совете Десяти, когда был принят декрет об этих мерах, арест его сына был последним испытанием мужества. Когда майор Санфермо сообщил ему, что, насколько он понял, этот приказ стал результатом требования французского главнокомандующего, граф не сомневался, что жизнь Доменико потеряна, что его сын должен стать козлом отпущения за трусость и слабость правительства.
