Сергей Донской - Если завтра не наступит

Гванидзе засмеялся своим резким неприятным смехом, но смеялся он очень осторожно, оберегая от сотрясения сломанную ключицу:

– Я не дурак. Вряд ли ты вернешь мой пистолет и оставишь меня одного минут на пять, как об этом пишут в книгах.

– «Вряд ли» слишком мягко сказано, – подтвердил Бондарь.

– Но немного поиграть в благородство не откажешься, верно?

Глаз Гванидзе впился в глаза Бондаря, выискивая там ответ. Тот ответил ему прямым немигающим взглядом:

– В благородство не играют, Чака. Оно либо есть, либо его нет.

– У тебя должно быть.

– Допустим.

Бондарь продолжал внимательно смотреть на Гванидзе. Тот держался неплохо, учитывая, что через несколько минут все будет кончено. Может, у него в запасе имеется какой-то коварный трюк, который он собирается продемонстрировать? Но Гванидзе просто лежал на спине, лежал устало и расслабленно, не проявляя ни малейших признаков агрессии.

– Хочу попросить тебя о маленьком одолжении, – угрюмо сказал он, уронив голову на землю. – Я мусульманин, понимаешь? Дай мне произнести свою последнюю молитву перед тем, как выстрелишь. – Тон Гванидзе сделался просительным. – Хорошо? Это продлится недолго, потом можешь стрелять. Каждому предстоит когда-то умереть. Тебе тоже.

Бондарь взглянул на равнодушную луну и пожал плечами:

– Хорошо, Чака. Я дам тебе пять минут. Но если ты вздумаешь выдвинуть еще одно условие, то у тебя не останется даже пяти секунд. – Он многозначительно прикоснулся к рукоятке пистолета. – Поэтому хватит морочить мне голову. Приступай к исповеди.

И Гванидзе заговорил…

Приговор окончательный и обжалованию не подлежит

Громады горных хребтов тянулись к недосягаемым звездам. Пустынная дорога вызывала в памяти лермонтовский кремнистый путь. Стоящий на ней «Лендровер» выглядел неуместно, как лоток мороженщика или игровой автомат. Автомобиль не имел никакого отношения к вечности, которой дышало все вокруг. Вечными были небо, горы и лунный лик, изъеденный космической проказой. Все люди, которые когда-либо смотрели на них, давно обратились в прах. Та же участь ожидала ныне живущих и еще не родившихся. Осознание этого факта настраивало на мрачный и торжественный лад. Казалось, вот-вот зазвучит органная месса Баха.

Услышав почти все, что он хотел услышать, Бондарь медленно распрямился во весь рост. Оставался еще один маленький, но важный нюанс. Напустив на себя маску полнейшего равнодушия, Бондарь произнес:

– Хочу, чтобы ты узнал, как я собираюсь покончить с твоими сообщниками, Чака. Перестрелки не будет, не надейся. Джип набит взрывчаткой. Я заминирую его и оставлю на шоссе. Парни, которые едут сюда, наверняка опознают твой «Лендровер». Они остановятся, чтобы поздороваться. И вы поздороваетесь. – Бондарь поднял глаза к небу. – Там.

– Скажи, ты действительно желаешь их смерти? – спросил нахмурившийся Гванидзе.

– Зачем бы еще я тратил время на болтовню с тобой?

– Тогда тебе придется принять бой.

– Почему? – удивился Бондарь, ничем не выдавая своих истинных чувств.

– За оружием должны приехать новенькие, – пояснил Гванидзе. – Они понятия не имеют, какая у меня тачка. Трюк со взрывчаткой не сработает. Ты будешь вынужден вести честный бой.

Он сказал: честный. И это после того, как Бондарь услышал от пленного, что в ожидаемом микроавтобусе будет не меньше троих боевиков! Следовательно, их окажется там минимум в два раза больше. Просто Гванидзе не хотел допустить, чтобы противник избежал возмездия. Охваченный этой идеей-фикс, он не заметил, как проговорился. Бондарь, в свою очередь, выяснил очень важную для себя вещь.

Боевики не знают, какая машина у поставщика оружия. Следовательно…

Бондарь усмехнулся.

– Тебя это не касается.

– Не тебе решать, что меня касается, а что нет, – спесиво заявил Гванидзе.

– Ой ли?

Бондарь качнул стволом пистолета. Рука не поднималась. Не поднималась она убить безоружного человека. Пусть не человека – нелюдь. Заклятого врага.

– Для тебя все в прошлом, – буркнул Бондарь, собирая волю в кулак. – Будущего у тебя уже нет. Да и настоящего осталось совсем ничего.

Направив «ТТ» на Гванидзе, он заставил себя вспомнить, как выглядели несчастные жертвы этого живодера. Что они должны были испытывать, когда их кромсали скальпелем? Стоит проявить малодушие, пощадив пленника, и этот кошмар повторится снова и снова. Здесь, в Грузии. В Чечне. В Краснодарском крае. Где угодно. Когда угодно. Разве Бондарь вправе допустить такое? Нет, конечно же, нет, тысячу раз нет, нет и нет.

Отчего же онемел палец, обхвативший спусковой крючок?

Стреляй, мысленно приказал себе Бондарь. Убей гадину. Уничтожь врага. Лежачего, раненого, беспомощного. Прямо сейчас. В упор. За тебя этого никто не сделает, капитан.

Палец согнулся на доли миллиметра.

Не сводя взгляда с его побелевшего сустава, Гванидзе крикнул:

– Эй! А моя молитва?

– Молись, – кивнул Бондарь, стараясь говорить самым ровным тоном, на который был способен. Пятиминутная отсрочка смертного приговора принесла невероятное облегчение. Как будто Гванидзе намеревался убить Бондаря, а не наоборот.

– Молись, – повторил он, становясь к пленнику вполоборота.

– Лучше бы ты совсем отвернулся, – проворчал тот.

– К тебе? Спиной?

– Ладно, как знаешь, только не перебивай меня, – сказал Гванидзе. – Я дам знать, когда закончу. И стреляй не в лицо, а в сердце, договорились?

– Десять секунд прошло, – произнес Бондарь деревянным голосом.

Зыркнув на него, Гванидзе принял сидячую позу, подогнул ноги и поднес ладони к лицу, беспрестанно оглаживая ими бороду. Послышалась невнятная скороговорка, изредка прерываемая заунывными завываниями. Бондарь не выпускал пистолет из руки, но держал его дулом вниз. Он смотрел вдаль. Гванидзе, находящийся на периферии его зрения, выглядел как бесформенное пятно. Если бы он сделал резкое движение, Бондарь бы среагировал моментально. Но никаких резких движений не было. Просто из рваного рукава Гванидзе миллиметр за миллиметром выдвигалось стальное жало.

Он извлекал скальпель из специального браслета, когда делал вид, что бьет низкие поклоны. Медленный, монотонный ритм молитвы при этом не менялся, усыпляя внимание противника.

Наконец скальпель, прижатый большим пальцем к ладони, был готов к броску. Не прерывая бормотания, Гванидзе занес руку.

Неуловимое движение – и вот уже серебристая полоска стали рассекает темноту, а вскочивший на ноги чеченец бежит на Бондаря, намереваясь сшибить его на землю, чтобы воспользоваться преимуществами в весе и внезапности нападения. Расчет был верен. Скальпель не мог убить противника, но должен был ошеломить его, парализовать, заставить позабыть о пистолете. Сумей тот увернуться – он все равно терял драгоценные мгновения. Вздрогни он от боли – его выстрел будет неточен. Одного не учел Гванидзе. Ему противостоял не просто абстрактный противник. Ему противостоял капитан Бондарь.

Не моргнув глазом, он принял скальпель левым плечом, одновременно открыв огонь из-под приподнятой руки, от пояса. Пули дырявили набегающего Гванидзе снизу вверх, прошивая его насквозь. Указательный палец Бондаря безостановочно нажимал на спусковой крючок, торопясь реабилитироваться за свою недавнюю неповоротливость.

Паф-паф-паф-паф-паф!

Все пять пуль вошли Гванидзе в сердце, как тот и просил. А потом Бондарь сделал шаг в сторону, пропуская бегущую по инерции тушу. Подобную грацию демонстрируют тореадоры, уворачивающиеся от быка. Но после этого они не лезут в карман за сигаретами и не закуривают, глядя на агонизирующую жертву.

А Бондарь закурил. И посмотрел.

Свалившийся ничком Гванидзе мелко подрагивал, вытекающая из него кровь была на вид черной, как лужа дегтя. Вырвав скальпель из плеча, Бондарь перебросил сигарету в угол рта и, прищурившись, полюбопытствовал, какого же цвета его собственная кровь? Она была привычно красной.

Значит, все в порядке.

Хмыкнув, Бондарь скинул куртку и занялся изготовлением повязки. Его лицо не выражало ровным счетом ничего.

Ваше слово, товарищ «Калашников»!

До рассвета он просидел в трофейном «Лендровере», не позволяя себе вздремнуть даже на пять минут. Неудобная поза помогала справляться с сонливостью. Тонированные стекла джипа затрудняли обзор, поэтому Бондарь наблюдал за шоссе позади себя, высунувшись из открытого окна. Ему был виден отрезок дороги длиной в полкилометра. Автомобиль, идущий со средней скоростью, мог преодолеть открытое пространство примерно за тридцать секунд. Это не давало возможности расслабиться. Вытянув ноги на обеих передних сиденьях, Бондарь сидел, опираясь спиной на дверцу, и почти неотрывно глядел назад.

От непрерывного курения горчило во рту. Свои сигареты закончились, поэтому пришлось перейти на слабенький «Парламент» покойного Гванидзе. Непривычный фильтр и травяной привкус табака раздражали Бондаря. Докурив сигарету, он давал себе слово не прикасаться к следующей, но всякий раз поступал вопреки здравому смыслу.