Вадим Кожевников - Щит и меч. Книга вторая
— Так, — сказал он непреклонно. — Выходит, операцию ты продумал, выполнил и теперь как бы в умственном отпуску?
— Отдыхаю, — согласился Зубов.
— Чтобы на пустяке провалиться?
Зубов вздохнул, сказал, жалобно моргая:
— Ты сказал: "Поговори", — ну, я и ответил: "Поговорю". А у тебя лицо такое, будто я в чем- то виноват!
— Да в том виноват, что себя не бережешь! — И, не давая Зубову оправдаться, Иоганн приказал: — Ты этих немцев в тодтовский строительный отряд пристроил. Так вот, есть у тебя там Клаус, надежный антифашист.
Пусть он с ними и побеседует.
— Правильно! — обрадованно согласился Зубов. — Он их до костей прощупает.
— А кто мне расскажет об этой беседе?
— Ну, я же! Клаус мне расскажет, а я — тебе.
— Нет, — возразил Вайс. — Надо, чтоб информация была точной.
— А я сам не смогу запомнить, что мне Клаус скажет? — изумился Зубов.
— Надо, чтобы во время самой беседы, помимо Клауса, кто-нибудь еще мог составить мнение об этих немцах.
— Значит, чтобы двое с ними разговаривали?
— Да нет, разговаривает пусть один Клаус. Но надо, чтобы кто-нибудь другой, не принимающий участие в беседе, мог бы объективно судить о них со стороны. Говорить и одновременно наблюдать — трудно.
— Ну хорошо, я помогу — послушаю, как они будут разговаривать.
— Тебе нельзя.
— Почему?
— Любой из них может тебя выдать.
— То есть как это — выдать, когда я их спас?! — возмутился Зубов.
— Тебе бы, Алеша, не во вражеском тылу работать, а на фронте батальоном командовать.
— А здесь я плохо воюю? — обиделся Зубов.
— Ну, вот что. — Вайс встал. — Поручаю тебе присутствовать при беседе, но никто из них не должен тебя видеть.
— Здрас-сте! Да что я, человек-невидимка?
— Хорошо, — досадливо поморщился Вайс. — Допустим, ты прикажешь, чтобы Клаус побеседовал с ними возле дощатой кладовой, где у вас хранится инструмент. А в этой кладовой окажется кто-нибудь и услышит весь этот разговор. Что тогда?
— Возле кладовой нельзя. Я бы такой глупости не допустил.
— Ты пойми, — взмолился наконец Вайс, — пойми, прочувствуй до конца: самое вредное в тебе, самое опасное — что ты не хочешь бояться, ну, попросту трусить.
— Что я, хлюпик какой-нибудь? — возмутился Зубов.
— Так вот, — серьезно сказал Вайс. — Ты ведь хорошо знаешь, что не только собой рискуешь, но и мной и всеми, кто входит в твою группу. И как бы ты там героически ни погиб, твоя смерть по отношению ко всем нам будет предательством. Потому что тебя убьют не как немца, а как советского боевика-разведчика и ты всех нас потянешь за собой. Понял?
Кстати, учти: Бригитту тогда тоже повесят. Повесят из-за какой-нибудь дурацкой оплошности, вроде этой... — Вайс передразнил: — "Побеседую". А если один из четырех спасенных немцев вздумает потом покаяться и предаст своего спасителя?
Зубов не удержался от улыбки.
— Правильно. Даже в библии подобные факты записаны. И в связи с тем, что не извлек уроков из священного писания, я тоже влипнуть могу.
Вайс не поддержал шутки.
— Запомни еще одно. Если ты погибнешь, другой должен будет занять твое место. Ты знаешь, как это непросто. Пока это произойдет, многие наши люди, гораздо более стоящие, чем мы с тобой, погибнут. И мы с тобой будем виноваты в их гибели.
— Понятно, — печально согласился наконец Зубов.
Вайс улыбнулся и, смягчаясь, произнес с воодушевлением:
— Жизнь дается один раз, и хочется прожить ее бодро, осмысленно, красиво. Хочется играть видную, самостоятельную, благородную роль, хочется делать историю, чтобы последующие поколения не имели права сказать про каждого из нас: "То было ничтожество". Или еще хуже...
— Кто это сказал? — жадно спросил Зубов.
— Чехов.
— Вот не ожидал!
— Почему?
— Ну, он такой скромный, задушевный — и вдруг... — Зубов на мгновение задумался. — Ладно, — твердо сказал он, — теперь как в шашки: на три хода вперед все буду продумывать.
Через два дня Зубов обстоятельно информировал Вайса о беседе Клауса с освобожденными немцами и о своих впечатлениях от этой беседы.
Вайс решил, что для встречи с Генрихом из этой четверки наиболее подходит Хениг.
Клеменсу Хенигу, степенному и малоразговорчивому, было уже за сорок.
Демонстративно отказываясь участвовать в казни советских военнопленных, он рассчитывал, что его поддержат другие солдаты, но этого, увы, не случилось. Он винил в этом себя: значит, недостаточно активно вел антифашистскую пропаганду в батальоне, и поэтому его поступок не вызвал того эффекта, на который он рассчитывал.
— Серьезный немец, — одобрительно заключил Зубов, передав слова Хенига.
— Правильно, — согласился Вайс. — Лучшего человека и не придумаешь. — И обстоятельно объяснил Зубову, какое поручение Клаус, будто бы от своего имени, должен дать Хенигу.
Встреча Генриха с Клеменсом Хенигом состоялась в ближайший же день, но Вайс не стал расспрашивать о ней Генриха. И Генрих, в свою очередь, не счел нужным поделиться с Вайсом своими впечатлениями об этой встрече.
Спустя несколько дней Зубов сообщил, что в назначенный Хенигом тайник Генрих Шварцкопф положил копии довольно ценных документов.
Теперь Вайс счел возможным спросить Генриха о том, какое впечатление произвел на него Хениг.
Генрих ответил скороговоркой, что этого немца спасла партизанская группа противника. По-видимому, он отказался казнить военнопленных не по политическим мотивам, а из чисто гуманных побуждений.
Эта внезапная скрытность Генриха обрадовала Вайса.
И вообще поведение Генриха изменилось. Он стал неразговорчив, совсем перестал пить: даже в ресторане, окруженный эсэсовскими офицерами, наливал в свой бокал только минеральную воду.
Как-то один из офицеров позволил себе пошутить по этому поводу. Генрих с уничтожающей надменностью уставился шутнику в глаза и так зловеще осведомился, не адресована ли эта шутка одновременно и фюреру, который являет собой высший образец воздержания, не пьет ничего, кроме минеральной воды, что лицо эсэсовца стало серым и он долго извинялся перед Генрихом, испуганно заглядывая в его неумолимо строгие глаза.
Теперь, когда они оставались вдвоем, роли их поменялись: уже не Вайс допытывался у Генриха, в чем тот видит цель жизни, а Генрих настойчиво выспрашивал об этом Вайса. И если раньше Генрих гневно обличал мерзостные повадки берлинских правящих кругов, то теперь, когда Вайс пытался рассказывать о нравах старших офицеров абвера, Генрих обрывал его, утверждая, что рейх не рай, а государство, которое открыто провозгласило насилие своей политической доктриной. И те, кому поручено осуществлять политику рейха, должны обладать крепкими нервами и такой же мускулатурой. Что касается морали и нравственности, то безнравственно применять эти понятия к людям, которые освобождают жизненное пространство для установления на нем нового порядка.
Вайс слушал разглагольствования Генриха, радуясь той стремительной метаморфозе, которая произошла с его приятелем. С каждым днем Вайс проникался все большим уважением к нему. Генрих стал необыкновенно осторожен, не хотел откровенничать даже с ним, с Вайсом. В Генрихе теперь ощущалось нечто совсем иное, он стал целеустремленным, собранным.
Исчезло дряблое, колеблющееся, мучающееся существо, которое совсем недавно называли Генрихом Шварцкопфом.
И Вайс с удовольствием заключал, что Генрих словно бы удаляется от него, поглощенный "особо секретным поручением Берлина", как он сказал.
Но вот однажды Зубов сообщил Вайсу: Генрих требует, чтобы Хениг устроил ему встречу с советским разведчиком. Генрих объяснил, что располагает весьма важными сведениями и считает возможным передать их не через кого-либо из посредников, а только в руки советскому разведчику.
— Хорошо, — согласился Вайс, — я с ним встречусь. — И назвал наиболее подходящее для этого место.
— Давай я пойду, — предложил Зубов. — Может, еще рано тебе раскрываться?
Не стоит все же рисковать.
— Спасибо.
— За что? — спросил Зубов.
— Ну, за осторожность.
— Да я за тебя волнуюсь.
— А я думал, за всех нас.
— Зря ты ко мне цепляешься, — обиделся Зубов. Но долго обижаться он не умел и тут же похвастал: — А я недавно речугу двинул перед отрядом тодтовцев — не хуже самого фюрера. — Признался: — Правда, по бумажке.
Сплошные цитаты. Но снайперски в стиль попал. Воодушевил всех до полного обалдения.
— Молодец, — похвалил Вайс.
— Блевотина, — махнул рукой Зубов.
Хениг сообщил Генриху день, час, место встречи с представителем советской разведки, связанным с немецкой антифашистской группой, а также пароль, отзыв.
Вайс еще издали увидел Генриха.
Набережная Вислы была пустынной. И хотя погода выдалась солнечная, жаркая, на пляжи высыпали только немецкие солдаты. Самые пожилые из них терпеливо сидели с удочками.
