Василий Ардаматский - Сатурн почти не виден
— По-моему, они на Сорок втором, сидят на перроне, вторая скамейка от начала платформы по ходу поезда из Москвы. Сядем вместе в следующий поезд. Ты там выйдешь, а я проеду до Раменского и буду возвращаться следующей электричкой. Я сяду в последний вагон и буду стоять на задней площадке. Если они останутся на платформе, ты этот поезд пропустишь, а я доеду до Отдыха и оттуда пришлю Загорского, он тебя сменит. Сам я буду ехать с Загорским и снова проеду до Раменского и обратно. Если они сядут в поезд, следуй за ними неотступно…
Вот так они челночили возле платформы Сорок второй километр вплоть до двух часов дня, когда Зилов и Леонов поднялись со скамейки и отправились обратно на свою дачу. За ними пошел Весенин. В военное время поселок был безлюдным, и идти незамеченным за двумя предельно настороженными вражескими разведчиками было нелегкой задачей. Но Весенин провел их до самого дома. Теперь отсюда и воробей не вылетит, не замеченный наблюдением…
Леонов налаживал рацию, а Зилов писал донесение. До двадцати часов, когда они по расписанию должны были сегодня выйти в эфир, оставалось около часа. Зилов торопился, а сообщение у него не получалось: выходило каким-то излишне длинным и малоконкретным. За то время, что они пробыли на платформе, мимо них к Москве промчалось девять товарных составов, но только на одном они ясно увидели прикрытые брезентом танки и орудия. У Зилова чесались руки все составы заполнить вполне конкретным грузом, но на этот раз он все же решил выполнить главное требование инструкции о донесениях: " ни слова домысла. Ничего, даже простое перечисление поездов выглядело вполне эффектно. Он стал зашифровывать донесение.
Ровно в двадцать ноль-ноль Леонов послал в эфир позывные «Зилле». Передача радиодонесения была закончена в двадцать десять. Потом Леонов принял ответ «Сатурна».
«Поздравляем с началом успешной работы. Будьте активны и осторожны. Ждем ежедневно. Крепко жму руку. Доктор».
Зилов схватил Леонова за плечи и принялся его трясти.
— Порядок, Костька, порядок! Пусть Доктор знает наших!
— Погоди ты, — отбивался Леонов. — Дай спрятать рацию.
— Снова трусишь? Да брось ты, ей-богу!
В этот момент Аксенов постучал в кухонную дверь их дачи.
Вырвавшись из объятий напарника, Леонов схватил рацию и стал запихивать ее под раскладушку. Зилов совершенно спокойно дождался, пока он это сделал, и неторопливо пошел на кухню.
— Кто там? — спросил он уверенным хозяйским голосом.
— Дмитрий Петрович дома? — спросили из-за двери.
— Он уехал в Москву, — ответил Зилов. — Будет завтра часам к двенадцати.
Голос за дверью помолчал и спросил:
— Вы не можете передать ему письмо от сына?
— Лучше сделайте это сами завтра, — сказал Зилов.
— Это невозможно, — послышалось из-за двери. — Я ночью улетаю за границу.
Зилов вспомнил, что хозяин дачи ждал письма от сына, подумал, что не взять письмо нельзя — это будет подозрительным хамством, — и поднял крючок.
В кухню вошел хорошо, даже щеголевато одетый мужчина лет тридцати пяти. Зилов чуть посторонился, чтобы пропустить его и прикрыть дверь, но в следующее мгновение он уже лежал ничком на полу с вывернутыми за спину руками. Через кухню какие-то люди пробежали в комнату, где был Леонов.
«Что в таких случаях рекомендует делать инструкция самбо? — лихорадочно вспоминал Зилов. — Ага, удар ногами». Собрав все свои силы, он наугад резко двинул ногой в сторону. Но удар пришелся по воздуху, и тотчас нога его оказалась больно прижатой к полу.
— Сопротивление бесполезно, — услышал он спокойный голос. — Весенин, обыщи его и свяжи.
Чьи-то проворные умелые руки ощупали его, вынули из кармана брюк пистолет.
Спустя час их уже доставили в Москву, и Аксенов приступил к допросу.
Первым он допрашивал Леонова, который показался ему более податливым. И он не ошибся. Леонов сразу рассказал все: и про беглого своего отца, и про маму-портниху, и даже о своей несостоявшейся свадьбе в Витебске. Рассказал он и о том, как их завербовали и как Зилов ударил его по физиономии, когда после приземления он предложил ему уехать в Сибирь и спрятаться. Он откровенно заявил, что без Зилова вообще пропал бы сразу.
— Зилов, он знает всякого побольше меня, — сказал он. — Он еще в школе был на первом месте, и начальство его уважало.
— Откуда он, Зилов, из пленных?
— Нет, родом из города Осиповичи, это километрах в ста от Минска.
— Кто его родители?
— Он говорил, что его отец — железнодорожник и будто в первые дни войны добровольно ушел в Красную Армию, а про мамашу его ничего не знаю.
— Она жива?
— Кажется, жива. Я раз видел, как он отправлял по почте деньги кому-то в Осиповичи, может, как раз матери и отправлял.
— Кто готовил ваши документы?
— Есть там такой спец, Щукин его фамилия.
— Он из пленных?
— Не знаю… — Леонов хотел было рассказать о Щукине то, что он рассказывал Зилову, но сообразил, что это не говорит в его пользу, и промолчал.
— Кто такой Доктор?
— Старший лейтенант Фогель, начальник школы и начальник связи.
Аксенов с брезгливым любопытством смотрел на сидевшего перед ним парня, у которого от страха отвисла нижняя губа, и он поминутно подправлял ее рукой. «Туго у них с кадрами, — думал Аксенов, — если они вынуждены полагаться на такую шваль». И продолжал допрос:
— Диверсии в вашу задачу входили?
— Про них говорили, но задания не дали. Пока мы проходим по первому отделу — только разведка.
— Зилов на рации сам работает?
— Может, но плохо. Радистом при нем официально числюсь я.
— Шифр знаете оба?
— Да, только я шифрую очень медленно. Когда Леонова уже уводили, он вдруг обернулся и крикнул:
— Нас расстреляют?
Аксенов ему не ответил. Леонова так качнуло, что конвойный вынужден был подхватить его под локоть.
— Сопляк! — вслух произнес Аксенов, когда дверь за Леоновым закрылась.
Привели Зилова. Он сел на стул, спокойно оглядел кабинет и остановил холодный, выжидательный взгляд на Аксенове. Но тот начинать допрос не торопился. Сколько уже их, таких вот, разных и всяких, за войну побывало перед ним! Были и сильные натуры, с которыми приходилось немало возиться, прежде чем они, внутренне опустошенные, превращались в покладистых и трусливых, клянчащих пощады. Аксенов уже знал, что сила таких держится только на их личном характере и важно отыскать в этом характере главную слабину, и тогда вся фанаберия слетает с человека, и он оказывается голым перед самим собой. За всю войну только один раз ему пришлось иметь дело с вражеским агентом, который действительно руководствовался совершенно ясными и твердыми идейными побуждениями. Это был выкормыш из белогвардейской эмигрантской семьи, которому, что называется, с молоком матери привили звериную ненависть к советской власти, к большевикам, ко всему, что выбросило на задворки мира семью блистательного офицера свиты его величества. И как ни был опасен тот тип, Аксенов обращался с ним, если можно так выразиться, с уважительным любопытством. Глядя сейчас на Зилова и еще не начав допрос, Аксенов уже знал, что этот парень всего лишь с характером, и, очевидно, сильным, и что ему предстоит повозиться с ним терпеливо и долго, чтобы «взорвать» его изнутри.
— Фамилия, имя, отчество? — спросил Аксенов.
— Зилов Сергей Петрович, — последовал спокойный ответ.
— Это все настоящее или производство господина Щукина?
Зилов понимающе улыбнулся.
— Нет, все настоящее. А по господину Щукину я имею все другое.
— Как звали вашего отца?
— Петр Михайлович.
— Вы не хотите его повидать? Лицо Зилова дрогнуло. Именно только лицо. А глаза испуганно метнулись сверху вниз.
— Не-ет, — с запинкой ответил он.
«Так, — подумал про себя Аксенов, — здесь уже имеется первая щелочка, попробуем ее расширить…»
— Каким же трусливым ничтожеством должен быть сын, не желающий видеть своего родного отца — заслуженного фронтовика, который ушел на войну, чтобы защищать свободу и честь своего сына!
— Поэтому и не хочу, — тихо, но твердо произнес Зилов.
— Значит, вы знаете, что в отличие от отца — защитника Родины — вы стали ее изменником, предателем, врагом, батраком у гитлеровских бандитов?
— Это вопрос очень сложный, — глядя Аксенову в лицо, ответил Зилов. — Как вы про немцев говорите, так же они говорят про вас. А ведь и они такие же люди, только у них свои задачи, а у вас — свои. А такие, как я, во всех случаях являются только мелкими исполнителями.
— Мелкий подлец вы, Зилов, а не исполнитель.
— Возможно, — индифферентно произнес Зилов, пожав плечами.
— Чем вы занимались до войны?
— Всякой всячиной. Главное, пожалуй, киномеханик. Сперва в осиповичском клубе, потом — на передвижке.
