Олег Сидельников - Нокаут
Джо начал:
«1957 года от рождества Христова, июня 4-го дня, вторник.
Видит бог, я никогда в жизни ничего не писал, даже, писем. Исключение составляли прошения (до революции) и заявления (после революции). Какое слово — заявление!.. Да и сейчас пишу не я, а некий Сопако… Пишите, пишите, Лев Яковлевич, все пишите… он совсем не джентильом[2] и далеко не комильфо[3]… какое замечательное слово — хам! Крайне редко рисковал я произносить его вслух, но за последние сорок лет оно стало моим альтер эго, вторым «я». Какое другое слово может точнее характеризовать все то, что делается вот уже почти сорок лет вокруг меня!.. Кухаркины дети — министры; мужики и туземцы — доктора, инженеры, ученые; мастеровщина управляет государством! Хамы. Хамство. Хамеж!
Для чего, собственно, пишу я эти записки? Сам не знаю. Мне попросту страшно, и разливается желчь… А помню годы… 1913 год. Я достиг совершеннолетия, которое справлял с друзьями (кавалергард барон фон-Сукен, поручик-преображенец Иванов-Иванов, э сетера[4]) в парижском ресторане «Ша нуар»… Шампанское, шантеклеры, шансонетки!.. Вдруг телеграмма… от отца. Вернее, об отце. Скончался от паралича!.. Я наследник: несколько домов, два хлопкоочистительных завода, 200000 в банке. И впридачу невеста с имением в Орловской губернии.
Жизнь была прекрасна. И вдруг все полетело прахом. И стал бухгалтером, членом профсоюза. Я мстил, как мог, ждал, страдал… тяжело думать!.. Но вот появился синеглазый хам. Машина, сверхчеловек, такие люди спасут Россию! Верно…
Вчера он уехал. Вечером грянул ливень. С градом. Я ликовал. Сколько погибнет хлопка!.. У меня было такое чувство, будто бы ливень — дело рук синеглазого. А наутро сияло солнце. И я пошел… я мечтал распустить слух о том, что скоро якобы введут хлебные карточки. Жога этот синеглазый!.. На рынке у овощного ларька стояла старушенция в белом платочке и ругала продавца: «Грязно, овощи плохие, дорого!» Она костерила продавца и порядки.
Я слушал и наслаждался. Потом подошел к старушенции и сказал о карточках. Она ахнула и не поверила.
— Врешь, старый хрыч! (Хамка. Какая хамка!) Обычно я никогда не пытался доказывать свою правоту (так учил меня синеглазый). Пусть не поверит, но ведь не удержится, сболтнет кому-нибудь. А там… слушок поползет змейкой, разыщет кого надо, тех, кто поверит. Но тут я разозлился, стал доказывать,
Она посмотрела мне в глаза. Не знаю, что она в них увидела, только хамка схватила меня за руку и закричала на весь базар:
— Провокатора пымала! («Пымала!» Хамка.) Мне стало страшно. Я пошел на шантаж.
— Не орите, сударыня, — сказал я уничтожающим тоном. — Вы ведь сами только что крыли порядки. Она не испугалась.
— Ну и крыла! А тебе какое дело, ехидина? Это моя власть, понял? Моя. За непорядки я обязана ее ругать. Это критика. А ты… у меня муж с Гражданской инвалидом пришел. Обоих сыновей в прошлую войну… Это моя власть! Дети завещали блюсти в чистоте. А ты!..
Собралась толпа. И все хамы. Руки в мозолях, в глазах злоба. Они стояли и молча смотрели мне в глаза. А один пожилой в спецовке полоснул меня по душе медвежьими глазами и прохрипел:
— И из какого только гардероба ты выскочил, контра?
Кто-то ударил меня по затылку… А я смотрел, смотрел на пожилого хама, еще раз скрестил с ним взгляд и вдруг почувствовал, что в душе моей что-то оборвалось… Мне захотелось поскорее попасть в милицию, в кагебе. Но милиционер не забрал меня. Пожилой хам сказал ему: «Оставь. Сам скопытится, гад».
И я, шатаясь, пришел домой. Пришел и лег. Это все. Конец. Что могло оборваться у меня в душе? Доктора, наверное, будут страшно удивляться: отчего это умер человек? Все цело, здоров. А вот перестал дышать!
…Тяжело!.. А я знаю в чем дело. Я испугался. За себя, за синеглазого, за синеглазых… Не одолеть им кухаркиных детей… Боже!.. Что за взгляд… Все. Кажется, конец!..
…Хам-мы!!..»
В комнате стало тихо, как на кладбище. «Викинг» с ужасом почувствовал, что под сердцем у него повеяло холодком. Он кинул взгляд на Джо. Молодой человек сидел понурившись. Сопако уставился бессмысленными глазками в чернильное пятнышко на полу. Наконец Фрэнк стряхнул с себя оцепенение и сказал чересчур веселым тоном, который вовсе не подействовал успокоительно на слушателей:
— Мир праху твоему, Эфиальтыч. Ты попросту выжил из ума. Зажжем тебе костер бессмертия.
Стенли подошел к плите, разорвал тетрадь, взял книгу записей заказов.
— Оставь книгу, она пригодится, Фрэнк, — воскликнул пришедший в себя Тилляев-младший.
— Зачем? Мне надоело вербовать всякую шваль. Будем разборчивы и взыскательны.
В плите пылал костер бессмертия. Все сидели молча. Казалось, огонь сжигает самого Златовратского, столбового дворянина и домовладельца. Лев Яковлевич вдруг заговорил, будто в бреду:
— И когда он сказал «Ха-амы!», было все. Он закрыл глаза и забился в судорогах. В этот момент дворник заглянул в дверь, вытаращил глаза и с криком «Кончается!!» побежал в домоуправление… и вот я здесь… о боже!.. Как мне было страшно.
— Довольно! — почти крикнул «Викинг». — Вечер воспоминаний окончен. Воскликнем же: «Лё руа э мор, вив лё руа!» — так когда-то во Франции возвещали о смерти старого короля и воцарении его наследника. Эфиальтыч мертв, да здравствует новый Эфиальтыч! Завтра мы отправимся в поиски наследников покойного, наследников, не страшащихся суровых взглядов пожилых рабочих. Выбросьте из памяти бред Златовратского. Все это сплошная мистика и мистификация. Плюньте на философский камень преткновения усопшего. Улыбнитесь, джентльмены! Берите пример с шефа.
«Викинг» широко улыбнулся. В глазах его заблестели веселые искорки.
Часть третья
ВО ВЛАСТИ СОМНЕНИЙ
Глава XXV. Человек со странностями
В гостиничном номере было душно и жарко, как в духовке.
Винокуров и молодой Тилляев лежали в одних трусах на кроватях и, чертыхаясь, отгоняли от себя мушиные эскадрильи.
— Тридцать пять градусов по Цельсию! С ума сойти можно, — проговорил слабым голосом Сергей Владимирович.
— Можно, — согласился Джо. — И ты, Фрэнк, по-моему, уже начинаешь это делать. Ну, какого черта сегодня ночью ты болтал по-английски? Нервы пошаливают, а? Я понимаю состояние этой размазни Сопако. После того, как Эфиальтыч дал дуба, Лев Яковлевич только и знает, что проделывает новые дырочки в поясе…
— О чем я распространялся… во сне? — смущенно спросил Винокуров.
— А я почем знаю. Что-то доказывал… Энди, Дейв. Дейв, Энди — это я понял. Что это за парни?
— Со временем ты с ними познакомишься, малыш. Это боссы твоего босса… Однако куда же провалилась старая развалина Сопако, проворовавшийся казначей?
«Викинг» поднялся рывком с постели, налил себе в стакан минеральной воды. Потом подошел к окну. Перед ним раскинулась панорама молодого города, города химиков и машиностроителей. Все в нем напоминало о молодости: ряды новеньких свежеоштукатуренных домов, шпалеры деревьев-подростков, башенные краны над коробками строящихся зданий… Вдали виднелись трубы комбината минеральных удобрений. Из труб валил желтый дым. Рядом с гостиницей неунывающая даже в тридцатипятиградусную жарищу молодежь — человек сорок — с шутками, смехом и песнями, неумело орудуя лопатами и кетменями, копали ямки и высаживали какие-то прутики.
— Политехническое обучение! — фыркнул Стенли. — Поздновато спохватились сажать деревья.
…Комсомольцы! Беспокойные сердца!Комсомольцы все доводят до конца…
Лилась в окно бодрая жизнерадостная песня.
Внимание Фрэнка привлек вихрастый рыжеватый парень в очках. Он сердился, всем мешал, кричал что-то, поминутно подбегая к копающим, и вообще затрачивал массу энергии. Несмотря на изнурительную жару, вихрастый не расставался со своим черным куцым пиджачком.
— Комсомольский вожак, заводила, запевала, — комментировал Фрэнк. — Как бездарно тратит он силы, отпущенные ему для строительства коммунизма в отдельно взятой стране! Душа радуется.
Однако мысль о том, что вихрастый энтузиаст нерационально тратит свои силы, пришла в голову не одному Винокурову. Юноша в белой финке поймал за руку очкастого распорядителя и под дружный хохот товарищей торжественно вручил ему лопату. Винокуров зевнул и отошел от окна. Джо лениво читал в старом номере журнала «Вокруг света» статью «об ужасном снежном человеке», якобы обитающем в зоне вечных снегов у Эвереста.
— Чем же он там питается этот «Снежный человек», а, Фрэнк? — поинтересовался Джо.
— Наверное, альпинистами, — предположил «Викинг».
В коридоре послышались шаркающие шаги, дверь номера растворилась, и вошел Сопако. Физиономия его напоминала цветом спелый помидор, чесучевый китель прилип к телу. Лев Яковлевич повалился на свою кровать и долго лежал, тяжело поводя глазами и отдуваясь.
