Чингиз Абдуллаев - День гнева

— Говорят, его тяжело ранило?

— У него не рана, скорее ожог. Он успел отскочить в сторону вместе с девочкой, оказавшейся рядом, которую он, в сущности, спас.

— Я буду ходатайствовать о его награждении, — взволнованно произнес Полетаев.

— Ничего не получится, — улыбнулась она, взглянув на него. Полетаев сидел совсем близко. — Он не штатный сотрудник нашего ведомства. Всего лишь эксперт-аналитик по вопросам преступности.

— Но он действовал вместе с вами.

— Моя роль была весьма скромной, — сказала она.

— Не скажите. Я видел, как вы действовали вчера в министерстве, как работали сегодня. Вы настоящий профессионал. Простите, но я хотел бы знать ваше отчество, а то не знаю просто, как обращаться к вам. Не называть же вас «товарищем» или «господином».

— Называйте просто Леной, — предложила она.

— У вас выдающаяся фамилия, — заметил Артем Сергеевич.

— Думаете, я родственница Суслова? Многие так считали. Но мы просто однофамильцы. Я думала, Суслова давно забыли, но, оказывается, помнят.

— Он был крупным государственным деятелем. Гречко или Громыко, например, знаменуют собой целую эпоху. Я уже не говорю о Брежневе, Андропове, Черненко.

— Но таких фамилий немало. У меня несколько знакомых с фамилией Горбачев.

— У меня тоже есть друг Горбачев. — Оба рассмеялись.

Сидевший позади них Руднев, услышав смех, недовольно посмотрел на них и снова углубился в бумаги. Видимо, писал рапорт о случившемся.

— Интересно, вы женщина, да еще такая красивая, и вдруг офицер ФСБ.

— Я уже привыкла, — призналась Елена, — не представляю себя на другой работе.

— А как относится к этому ваша семья?

— Вы хотели узнать, замужем ли я, — она посмотрела ему в глаза. Ее прямота поразила министра. Таких женщин он еще не встречал.

— Я просто спросил, — тихо ответил он, не отводя взгляда.

— Я не замужем, — сказала Суслова, — наша работа почти исключает личную жизнь. Честно говоря, эта проблема меня мало интересует. Мне не двадцать, чтобы увлекаться мужчинами. Пора уже бабушкой стать.

— Не кокетничайте, — улыбнулся Полетаев, — вы в идеальной форме. Не обидитесь, если приглашу вас завтра на ужин?

Она с укором посмотрела на него, и он отвел глаза.

— Не обижусь, только сделаем это после пятницы.

— Значит — нет.

— Завтра ни в коем случае. Мы обязаны позаботиться о вашей безопасности. В любой другой день. Позвоните мне. Я дам вам свой телефон.

— После моего выступления в Думе все будет кончено, — сказал Полетаев, — я ведь тоже кое-что понимаю. Они сделают все, чтобы не был утвержден бюджет. Как только его утвердят, покушения прекратятся. Я для них просто пешка. Им важно убрать все правительство, и в первую очередь премьер-министра. В общем, не исключено, что мы больше не увидимся. Вы согласны поужинать со мной завтра?

— Я не имею права. Если вы попытаетесь от нас оторваться, мы последуем за вами, независимо от того, пригласите вы на ужин меня или другую женщину.

— Не нужно шутить, — нахмурился он, — я серьезно вас спрашиваю.

— А я вам серьезно отвечаю. Завтрашний день, вернее, уже сегодняшний, слишком важен для меня, для вас. Для всей страны, Артем Сергеевич.

— То есть вы отказываетесь со мной ужинать в интересах страны, — сказал он не без иронии, — я так должен понимать ваши слова. Если я кажусь вам слишком назойливым, скажите честно. В конце концов, мы не дети, чтобы играть в такие игры.

— Я не играю, — печально отозвалась она. — Но сегодня ваш обед едва не кончился трагедией для десятков людей, которые вас окружали. И лишь благодаря Дронго мы остались живы и летим в Москву. Где гарантия, что то же самое не повторится во время нашего с вами ужина?

— Убедили, — кивнул он, — вообще-то странный у нас разговор. Я вас приглашаю на ужин, а вы говорите о бомбах. Может, мне действительно запереться на весь завтрашний день в бомбоубежище?

— Хотите знать мое мнение?

Его очень волновали ее глаза, ее прямые, резкие суждения. Он чувствовал ту лихорадочную возбужденность, какая бывает у мужчин, уже выбравших объект своей атаки. Он сам не ожидал, что в нем проснется самец. Что это вообще возможно. Жена сделала все, чтобы отбить у него охоту к женщинам, а мимолетные встречи с молоденькими проститутками не вызывали никаких чувств, кроме чувства опустошенности.

— Конечно, хочу, — кивнул он.

— Ни в самом надежном бомбоубежище страны, ни даже в бункере вам не обойтись без нашей помощи. Люди, которые охотятся за вами, не просто профессионалы. Это специалисты, натренированные на ликвидации людей. У вас не будет ни одного шанса, если вы попытаетесь от нас уйти. Ни единого, Артем Сергеевич.

Все это она произнесла тоном явного превосходства. Он долго молчал, не зная, что сказать, потом поднялся и пошел в кабинет. Больше он не появлялся до конца полета. Когда объявили посадку, полковник Руднев что-то ей сказал, но она не расслышала.

— Что? — переспросила она.

— Пристегните ремни, — сказал Руднев громко, — мы идем на посадку.

День третий. Москва.

0 часов 40 минут

Слепнев, переодевшись после вынужденного купания, сидел на кровати и с удовольствием пил горячий чай, когда вошел Старик и сообщил, что все готово. Стариком Арнольда Григорьевича стали называть, когда ему едва исполнилось тридцать. И он по непонятным причинам неожиданно начал седеть. Седина в столь молодом возрасте придавала ему определенный шарм, однако серьезно его беспокоила. Врачи утверждали, что такие феномены иногда случаются, но Арнольду Григорьевичу от этого было не легче. Он знал Слепнева давно, еще когда тот служил в КГБ. Старший лейтенант Слепнев и преподаватель политехнического института Арнольд Григорьевич Харчиков познакомились при весьма странных обстоятельствах: Слепнев ухаживал за сестрой Харчикова — Зоей.

Брату он нравился, но сама Зоя предпочла другого офицера — лейтенанта пограничных войск, с которым и уехала в Казахстан, а Слепнев перешел в отдел активных операций, где и проходил подготовку на «ликвидатора». Он уже тогда подозревал, что часто выезжающий за рубеж Арнольд Григорьевич не просто увлекается туризмом, а совмещает приятное с полезным, точнее, привозит из каждой поездки два-три чемодана дефицитного по тем временам женского белья. Именно поэтому Харчикова очень устраивал в качестве мужа сестры офицер КГБ. Он понимал, что выпускника пограничного училища могут послать к черту на кулички. Так все и получилось. Сестра с мужем уехала в Казахстан, а Харчиков остался один без всякой поддержки.

Спустя несколько лет Слепнева вызвали в милицию и сообщили, что на допросе Харчиков среди своих знакомых назвал и его, Слепнева, ставшего к тому времени уже капитаном. Слепнев поручился за своего знакомого, и того довольно быстро отпустили. Арнольд Григорьевич не забывал благодетеля и часто появлялся в холостяцкой квартире Слепнева со скромными подарками.

Кончились их странные отношения в середине восьмидесятых, когда Харчикова арестовали по обвинению в валютных операциях, и заступничество Слепнева уже не могло помочь. А сам он пострадал бы, назови его Арнольд Григорьевич в качестве свидетеля. Но Арнольд Григорьевич не стал этого делать: видимо, понимал, что может навредить бывшему жениху сестры.

Через несколько лет развалился Советский Союз, незадолго до этого Харчикова выпустили из тюрьмы. В августе девяносто первого не стало и КГБ. И вот однажды Слепнев встретил на улице уже сильно постаревшего Харчикова. Они посидели, поговорили. И с этого дня стали встречаться довольно часто. Слепнев приходил к Харчикову, много пил, зверел, ругал новую власть и новые порядки. Харчиков слушал, вежливо поддакивая. Однажды Слепнев передал Арнольду Григорьевичу несколько золотых монет, попросив обменять их на валюту, что Харчиков выполнил быстро и аккуратно. Слепнев доверял ему больше, чем коллегам по службе.

И сейчас он ломал голову над тем, как могли сотрудники ФСБ так быстро выйти на их квартиру. Практически за один день вычислить, где раньше проживала жена Марека. Точно установить, где они находятся. Слепнев долго размышлял над всем этим и решил завтра утром все лично проверить.

Арнольду Григорьевичу было уже шестьдесят пять, но он хорошо сохранился, не облысел, только волосы стали совсем седыми.

Он был высокого роста, худощавый, под глазами фиолетовые круги, признак болезни почек.

Слепнев окликнул его, Харчиков зашел в гостиную.

— Мне нужна твоя помощь.

— Что я должен сделать? Ты, Витя, лучше отдохни, горячего чая попей.

— Потом отдохну, — отмахнулся Слепнев, — оружие к тебе вчера Марек привез?

— Привез. Все как ты просил.

— Где оно?

— Не здесь, конечно. В надежном месте. А почему ты спрашиваешь?

— Марек мог остаться в живых. Тогда они его быстро расколют и сюда нагрянут.

— Кхе, кхе, — издал какой-то неопределенный звук Арнольд Григорьевич, то ли захихикал, то ли закряхтел, — не нагрянут. Я ведь тюрягу прошел, волк стреляный. Своего адреса я никогда никому не давал, только тебе и Семке. Семка — мой воспитанник, ему можно. Марек ко мне приезжал на другой конец города. Там у меня однокомнатная квартира, специально для гостей. Усек? Ты хоть и кагэбэшник, а что такое настоящая конспирация, не знаешь. Это когда волком живешь, никому не веришь. Мне иначе нельзя. Я с золотишком дело имел, с валютой. Мне нельзя светиться. Иначе заметут. А я помереть хочу в своей постели.