Анатолий Чехов - Чёрный беркут
— Прости меня, Оля. Я не хотел тебя волновать, — искренне произнес он. — Но если бандит с винтовкой приходит в мой дом, что я должен делать?
— Твой дом тут, — Ольга обвела глазами потолок и стены комнаты, — а не там, в горах...
— Хорошо, Оля. Только ты тоже пойми, здесь граница. Мне бы тоже очень хотелось заниматься лишь мирными делами: плотничать, дорогу мостить, книжки читать, на охоту ходить. Так не дают, проклятые! Баи да главари бандитов не дают! Пока всю погань не выгоним, мирной жизни не будет! Главное для нас — знать каждого человека по ту и по эту сторону кордона, знать, чем каждый дышит, о чем думает, пойдет или не пойдет через границу...
С удивлением Яков отметил, что говорит с Ольгой примерно теми словами, какими разговаривал с ним Лозовой.
— Делай как знаешь, — сказала она. — Устала я. Устала всего бояться. Устала оттого, что тебя никогда нет. Сына тебе родила. Может, теперь-то хоть больше будешь дома?
— Правильно, Оля. Надо мне побольше дома быть. Только не получается, работа такая. То дорога, то граница. Федор Карачун позовет — не откажешься. Но теперь обещаю: если уж только край, тогда пойду. У меня сын, ему и его мамке отец дома нужен.
Не отрываясь Яков смотрел на спящего малыша. Улыбка сама трогала его губы. Ну куда он пойдет от своего Гришатки? Никуда не пойдет. Ольге тоже тяжело. Надо отпуск взять, по дому ей помочь. Пусть пока Балакеши бригадой содействия командует. Справится...
На крыльце послышались приглушенные голоса, шарканье сапог о коврик. В дверь постучали, и в комнату вошли Светлана, Лозовой, Федор Карачун. Вслед за ними пограничники внесли два пакета, перевязанные голубыми лентами. В одном, как догадался Яков, детское приданое: пеленки, распашонки. В другом — питание для матери: консервы, сало, шпиг, масло. Еще два пограничника поставили на стол цветы, целую корзину инжира и яблок.
— А это от медицинской службы, — с улыбкой сказала Светлана и, открыв санитарную сумку, извлекла из неё белую клеенку, вату, детскую присыпку, вазелин, маленькую эмалированную ванночку, грушу-клизму, пачку марлевых косынок и другие не очень понятные Якову предметы: — Поздравляем вас с сыном, Оленька!
— Молодец, Яша!
— Так держать! — дружно подхватили Карачун и Лозовой.
Поднявшись с постели, Ольга, краснея от смущения, чинно поблагодарила за поздравления, радушно пригласила:
— Прошу к столу.
— Отдыхайте, отдыхайте, — замахали руками Федор и Лозовой. — Мы уж сами...
Светлана попросила мужчин удалиться, сама осталась с Ольгой, чтобы задать молодой мамаше некоторые интересовавшие ее, как врача, вопросы.
Кайманов, Лозовой и Карачун вышли, остановились в зеленом туннеле из сомкнувшихся ветвей, шагах в тридцати от уже изрядно подгулявших гостей.
— Мы к тебе, Яша, не только с поздравлением, но и по делу, — сказал Василий Фомич, положив на плечо Якову руку. — Рождение сына, конечно, большое событие. Не хотелось бы отрывать тебя сейчас от семьи. Но что поделаешь?.. Без твоей помощи не обойтись.
«Вот тебе и на! Только что обещал Ольге недельки две побыть дома!..»
— Люди пусть гуляют, — продолжал Лозовой, — но ты все-таки кое-кого предупреди. Тебе сегодня придется действовать на очень важном направлении.
Кайманову хотелось спросить, почему обо всем этом говорит ему Василий Фомич, комиссар части, а не Федор Карачун, как обычно. Он вопросительно посмотрел на Лозового. Тот пояснил:
— В городе проходит партийная конференция, помешать которой, как задумано за кордоном, должна группа террористов. Сам понимаешь, чем это пахнет.
— В общем, Яша, темнить нечего, — добавил Карачун. — На одной из застав задержан нарушитель, который сказал, что на прорыв собирается идти сам Шарапхан. Мы должны собрать все силы, встретить его.
Яков почувствовал, что ему стало жарко. Террористы с Шарапханом во главе — это не контрабандисты с терьяком, не Каип Ияс с мешком спичек. Как сказать Ольге? После того, что обещал, уходить из дому невозможно. Не идти тоже нельзя.
— Василий Фомич, — обратился он к Лозовому. — О том, что мне сегодня нужно идти, скажи Ольге сам.
Яков рассказал историю с запиской.
— Да... — неопределенно протянул Карачун. — Предупреждение серьезное.
— Послушай, Федор. Мне, может, не все полагается знать... Но Мордовцев все-таки мой отчим. Нашли у него что-нибудь или нет? Я уж себя кляну, что сказал тебе тогда. Вроде бы зря... Сегодня он, как видишь, опять приехал в наш поселок! Или сумел выйти сухим из воды?
— Проверяем, Яша. Но проверить — не значит пойти и сделать обыск. На проверку требуется время. Если Мордовцев связан с контрабандистами, от него не одна еще ниточка протянется к сообщникам. Распутывать надо все до конца.
— Боюсь говорить, опять совесть заест, — признался Яков. — Но вот как хочешь: второй раз Флегонт на Даугане и второй раз «обстановка». А задерживать вроде не за что. Может, просто совпадение, а я вот нутром чувствую: под шумок, пока будем Шарапхана ловить, придут к нему носчики-контрабандисты и терьяк принесут.
— За Мордовцевым, Яша, придется мне самому присмотреть. А ты все-таки свою бригаду содействия предупреди. Не всех, а по выбору. Если кто хватил на празднике лишнего, тех не надо. Алешке Нырку скажи, чтоб таких потом разбудил и на подсменку послал. Дело надо без шума делать. Какая-то сволочь здесь есть, через кого они связь держат.
— Точно, есть, — подтвердил Яков. — Я тебе уже говорил о следах возле нашей палатки и на дороге к аулу Коре-Луджё.
— Будем искать, смотреть, спрашивать. В наряд пойдешь с Дзюбой, — продолжал Карачун. — Знаю, что возражать будешь, скажешь, и медведь, и увалень. Но сила его в случае чего, может пригодиться.
— Да ведь убьют твоего Дзюбу, — с сожалением произнес Яков. — Пока он скажет свое «га», террористы в него десять пуль всадят.
— Никого другого, Яша, дать не могу, нет у меня людей. Сегодня все на границу идут.
— Мне бы с Галиевым... — попытался еще торговаться Яков, живо представив себе маленького, проворного и быстрого командира отделения.
— Ты не беспокойся, Яша. Кое-какой опыт у Дзюбы есть. Часто с собой беру. А Галиева не могу. Он старшим наряда идет на один из самых ответственных участков.
Яков бросил внимательный взгляд на Федора, подумал, что у этого, как и он сам, двадцатипятилетнего парня с голубыми, словно чистое небо, глазами и густым, выбивающимся из-под фуражки русым чубом забот куда больше, чем у него самого. На плечах Федора — застава. Людей не так много, а ответственности — с головой.
— Прошу к столу, — решив, что пора вспомнить и о своих обязанностях хозяина, пригласил Яков.
Дружными криками приветствий встретили гости появление комиссара и начальника заставы. Все наперебой звали к себе. Но Яков усадил их на самые почетные, заранее приготовленные места. При этом он заметил, как вспыхнуло и словно осветилось изнутри лицо матери.
— Глафира Семеновна! — воскликнул комиссар. — С утра торопился, чтобы по такому случаю чарку с тобой выпить. Прости, все дела за хвост держат.
— Что ж это за хвост такой у тебя, Василий Фомич? — с улыбкой спросила мать. — Больше десятка лет никак для меня часа не найдешь.
В словах матери, особенно в том, как она их сказала, Яков почувствовал и намек, и упрек, и радость встречи.
— Не хвост такой, Глафира Семеновна, а дела, — немного смутившись, поправил ее Лозовой. Он тоже понял игру матери, почувствовавшей себя вдруг снова молодой и привлекательной, словно сбросившей с плеч десятка два лет и ставшей прежней красавицей Глафирой, какой была в Лепсинске, куда под видом белогвардейского полковника приезжал Василий Фомич.
— Раньше ты не был таким смелым, — сказала мать. — Спасибо, хоть сейчас расхрабрился, когда бабкой стала.
Слушая пикировку Глафиры Семеновны и комиссара, Мордовцев молча покусывал ус. Ни тени улыбки не было на его лице. Но Кайманов видел: мать словно бы и не замечала его.
Все остается в человеке, что бы ни проходило через его жизнь. Яков смотрел на мать, на Лозового и понимал, что для них этот праздник по случаю рождения Гришатки не только праздник сам по себе, но и предлог снова пережить давно ушедшие, навсегда оставшиеся в памяти дни. Вспомнил, как, притаившись под окном, случайно услышал объяснение между матерью и «полковником». Тогда он раз и навсегда решил, что Василий Фомич нравился матери, а сам не любил ее. Сейчас же он видел, что это было не совсем так. Комиссар шутил с матерью и смеялся, но в его глазах таились грусть и задумчивость. Счастлив ли он? Где его семья? Почему, если человек командир или комиссар, все видят в нем прежде всего начальника, когда он такой же человек, только думающий и чувствующий за себя и за других.
Многое увидел Яков в этой короткой и внешне обыкновенной встрече. Изредка он поворачивался к Мордовцеву. И его мороз подирал по коже от немигающего взгляда Флегонта, устремленного на комиссара.
