Лен Дейтон - Секретное досье
Не торопясь, я пошел к дальнему концу дома. Вероятно, я слишком уж положился на свою остроконечную фуражку. Упав на мягкую землю и выбираясь оттуда, я угодил в колючий кустарник. Залаяла собака, слишком близко, чтобы не обращать на нее внимания. Теперь я видел заднюю стену, она была не выше меня. Я осторожно провел по ней пальцем — ни колючей проволоки, ни битого стекла. Я ухватился за нее обеими руками, но у меня не было сил подтянуться. Проклятая собака снова залаяла. Я оглянулся на здание тюрьмы. Кто-то уже находился в оранжерее, вооруженный мощными переносными фонарями. Им достаточно было провести лучом по стенам. Возможно, мне следовало залечь в траве, но когда появился большой луч, мне удалось закинуть одну ногу на стену. Я напряг мышцы ноги и, когда свет коснулся стены, перевалил свой пустой живот через стену и упал по ту сторону. Я знал, что не должен лежать, хотя с наслаждением вдыхал полной грудью пахнувший травой влажный ночной воздух. Я чувствовал, что промок насквозь и голоден, свободен и напуган, но, сделав первые шаги, угодил в затейливое сооружение из тонких деревянных прутьев и бечевок, опутавших мою голову и конечности. Чем сильнее я пытался освободиться, тем больше запутывался. Узкая полоса света передо мной расширилась и превратилась в прямоугольник; в центре его появился мужской силуэт.
— Эй! Есть там кто-нибудь? — крикнул он, потом, когда его глаза привыкли к темноте, добавил: — Эй, оставь в покое мои проклятые «ползучки», тупой…!
Я услышал, как часы пробили десять вечера.
26
Легко было бы теперь сделать вид, что на том этапе я знал все ответы. Легко притвориться, будто знал, что они с самого начала держали меня в большом доме в лондонском Вуд-Грине. Но я не знал. Я отчасти догадался, но день за днем уверенность покидала меня. По мере того как я чахнул от недоедания и тоски, становилось все труднее думать о чем-нибудь, кроме моей маленькой камеры и К.Х. Еще десять дней, и предположение, что Лондон находится всего лишь за садовой стеной, оказалось бы абсолютно вне моего понимания. Поэтому мне и удалось сбежать. Вопрос стоял так: тогда или никогда.
Выбраться из дома мистера Китинга, «Альф Китинг меня зовут, пишется, как порошок», было сравнительно легко. Я сказал ему, что подрался с шурином: тот напился и крупнее меня. Когда сосед позвонил в полицию, я полез через садовые стены.
— Ух! — промолвил Альф, обнажив зубы, похожие на ржавые гвозди.
Он считал бегство от полиции столь ужасным, что не мог заподозрить ничего худшего; мои слова о том, что противник был физически сильнее и смелее, сообщали истории правдоподобность. Видимо, я представлял собой впечатляющее зрелище. Я в кровь разодрал ладони о ежевичные кусты и с головы до ног заляпался грязью. Я увидел, что Альф смотрит на форменную куртку старика.
— Мне нужно на работу, — сказал я. — Я швейцар в Шелл-Мексе. — Альф вытаращил глаза. — По ночам, — неуклюже прибавил я. — Почему-то не могу спать днем. — Альф кивнул. — Я заплачу за подпорки для фасоли.
— Да, думаю, вам следовало бы это сделать, — проворчал Альф.
Из засаленного жилета Альф извлек громадные часы, чтобы добраться до маленькой помятой жестянки с нюхательным табаком, отполированной за годы использования. Он предложил мне понюшку, но чихни я, и моя голова с большой долей вероятности оторвалась бы и закатилась под газовую плиту Альфа. Я не рискнул.
Я пообещал Альфу нефтяную печь по себестоимости. Он позволил мне умыться. Не пройдется ли Альф со мной по дороге? Мой шурин не станет затевать ссору, если я буду не один.
Альф разразился потоком слов:
— Мне наплевать, если и затеет, приятель! Я-то не полезу через садовые стены, чтобы отделаться от него.
Мне устроили подходящий к случаю выговор. Это очень любезно со стороны Альфа, и не мог бы он подождать до пятницы денег за подпорки.
— Пятница сегодня, — заметил Альф. Тут он меня подловил.
— Да, до следующей пятницы, — сказал я, решая нарисовать ему полную картину. — Конверт с зарплатой за эту неделю я отдал жене. Ночным служащим платят первым в пятницу утром.
— Вот ведь невезуха! — воскликнул Альф.
В последнюю минуту Альф дал мне шестипенсовик и немного мелочи и наградил поистине испепеляющим взглядом, когда я сел в автобус. Я олицетворял то, к чему нынче катится мир.
27
Водолей (20 января — 19 февраля). Если вы безынициативная личность, то ничего не добьетесь. Расширьте ваши социальные горизонты. Поезжайте куда-нибудь повеселиться и расслабиться.
Я услышал, как телефонистка спрашивает, ответит ли Чарли на звонок за счет вызываемого абонента. Он согласился.
— Это друг Рэджа, — сказал я.
— Я узнал голос.
— У меня серьезные неприятности, мистер Кавендиш.
— Это верно, — согласился Чарли. — Ты получил ее? — Он имел в виду телеграмму в Токве.
— Да, спасибо.
— Не за что. Что я могу сделать для тебя, мой мальчик?
— Не могли бы вы встретиться со мной? Сейчас?
— Конечно. Где?
— Спасибо.
— Не за что. Где?
Немного помолчав, я произнес:
— «Он оглядел пустынную страну…»
Я умолк, и Чарли завершил фразу из «Потерянного рая» Мильтона.
— Совершенно верно, — сказал я.
— О’кей. Я понял тебя. Буду там через тридцать минут. Войду первым и заплачу за тебя. Нужно тебе что-то особенное?
— Да, работа.
Издав скрипучий смешок, Чарли повесил трубку.
Внутри света нет, но в огромное окно, которое образует стену маленькой комнаты, безжалостно светят два фонаря, сделавшие бы честь средней зенитной батарее. Вид из окна импрессионистический; внешний мир размыт горячей водой, постоянно капающей и стекающей струйками по стеклу. Бесконечные потоки воды, обрушивавшиеся на красные камни пола, обеспечивали потогонному жару фон из жутких звуков. Сквозь густой пар едва виднелось тело Чарли в бледно-розовых и белых пятнах, обернутое небольшим хлопчатобумажным полотенцем в полоску.
— Отличная идея, — сказал Чарли. Он был на шесть дюймов ниже и смотрел на меня яркими близорукими глазами, сейчас блестевшими больше обычного. — Просто отличная! — Энтузиазм Чарли мне льстил. — Я принес тебе кое-что из одежды. Белую рубашку… это Рэджа. Я подумал, что у вас с Рэджем приблизительно один размер. Носки и старые парусиновые туфли десятого размера. Мне они велики.
Кто-то с громким всплеском прыгнул в бассейн с холодной водой.
— Турецкие бани, — проговорил Чарли, — и поспи здесь, если хочешь.
Боль начинала выходить через поры. Я сказал:
— Понимаете, мистер Кавендиш… — влажный жар обжег заднюю стенку легких, когда я открыл рот, — мне не к кому больше было обратиться.
— Все нормально. Да я бы не знаю что с тобой сделал, если б ты не пришел к своему дяде Чарли.
Это была наша шутка, точно такая же, как и строки из «Потерянного рая», процитированные Чарли в парной во время наших прошлых посещений. Чарли смотрел на порезы на моем лице и щеку в кровоподтеках. Вероятно, из-за пара они проступили отчетливее.
— Такое впечатление, будто ты попал в уборочный комбайн, — мягко заметил Чарли.
— Да, а теперь они прислали мне счет за повреждения.
— Продолжай. Какая наглость, — серьезно проговорил Чарли, потом издал свой скрипучий смешок.
Мою ночевку в другом месте, а не у него, Чарли даже не рассматривал. Хотя турецкие бани — прекрасная терапия, я все еще был слаб, как нахлебавшийся воды котенок. Я позволил ему усадить меня в его «хиллман» 1947 года, запаркованный прямо у двери на Джермин-стрит.
Утром в субботу я проснулся в кровати Чарли — сам он провел ночь на диване. Стоял запах свежемолотого кофе, слышалось шкворчание жарящегося бекона, а большой камин, топившийся углем, достиг той степени совершенства, которой стремились подражать производители пластмассовых фасадов для электрических каминов.
Я не очень силен в угадывании чисел, поэтому, по самой грубой возможной оценке, сказал бы, что маленькая квартира Чарли вмещала три тысячи книг. В этом убеждало то, что ни в одной из комнат практически не просматривались стены. И однако мне не хотелось бы, чтобы у вас создалось впечатление, будто все это книжки в бумажной обложке типа «Бродяги из ущелья Покойника». Нет, именно из-за этих чудесных книг Чарли Кавендиш не приобрел после 1947 года новой машины.
— Ты проснулся, — сказал Чарли, входя в гостиную с большим белым кофейником. — Континентальной обжарки. Подойдет?
Я надеялся, что не превращаюсь в ту разновидность фанатиков, у которых, прежде чем предложить им чашку кофе, осведомляются, годится ли такая смесь.
— Отлично, — ответил я.
— Музыка тебе не помешает?
— Нет, она пойдет мне на пользу.
Чарли подошел к стереосистеме. Она представляла собой массу всяких устройств и разнообразных составляющих, соединенных между собой петлями провода, лейкопластырем и обломками спичек. Чарли поставил огромный сияющий долгоиграющий диск на тяжелую вертушку и осторожно опустил алмазную головку. Странно, что выбрал он 41-ю симфонию Моцарта, ибо вторая часть вернула меня прямиком в тот вечер, когда я сидел с Адемом, слушая пение славки-черноголовки. Сколько же прошло времени?
