на поверхность, откроется люк и ты выйдешь на борт, поднесёшь к отвыкшим от солнечного света глазам бинокль и взглядом исследователя пройдёшься по очертаниям берегов страны, тайно предоставившей тебе убежище. Ты, Ева плюс 50 мужчин – вот и весь экипаж второй из трёх межокеанских субмарин, что всплывут в середине этого лета в заливе Попугаев. В целях конспирации две из них необходимо будет затопить, а третья, для отвода глаз, со всем экипажем сдастся в плен местным властям. На раму песчаного берега, где обретается поместье, сядет гидросамолёт, на котором тебя привезут после высадки на сушу, и ты временно скроешься от любопытных взоров, канешь в безвестность. Патагония! Место тихое и неприметное, с гористым берегом. Находится, что немаловажно, в стороне от большой политики. О ней мне много рассказывал недавно казнённый адмирал Канарис! Он, каналья, разведчиком ходил этими тропами! С высоты птичьего полёта, – мне вспоминаются его слова, – эта земля кажется земным раем. Взгляда сверху достаточно, также уверял меня и Рудель, – мой пилот, – чтобы думающий человек понял, почему эти места приглянулись нам, немцам. Изменник из абвера лично указал мне на карте места, где можно спрятаться без риска быть найденным. Природа вокруг местечка Иналько, где предстоит тебе начать новую жизнь, точь-в-точь такая же, как в Баварских Альпах. Территория с большим поместьем, как уверяют меня в своих письмах супруги Эйхгорн, – главные субподрядчики моего бегства, – окружена колючей проволокой. Ни один вражеский лазутчик, появись он в том месте, не проникнет через неё. Как мне помнится, строить её начали в 1943 году, когда я, руководствуясь в своих поступках не только чувством солидарности, но и опасением выхода Италии из войны, попытался помочь Муссолини, отвёл войска с Курской дуги и перебросил их на выручку дуче. Я всегда старался обращаться с ним, как равный с равным. Законы жизни, увы, продемонстрировали мне, что это была ошибка – обращаться как равный с тем, кто на самом-то деле равным не являлся. Голос разума предписывал мне водить с дуче жестокую дружбу, но я не прислушался к нему, о чём теперь очень сожалею. Это послужило началом конца. Войну я проиграл. Но плох тот полководец, кто не подготовил пути к отступлению. Я это скрытно, но осуществил. Эйхгорны писали мне, что там одна пустошь. Ни домов, ни дорог. В те места, остудившие моё недоверие к ним, каждый мешок цемента специально доставлялся на гидросамолёте. И вот этот дом, крытый красной черепицей, построен и ждёт, когда ты в нём вернёшься к призванию художника. Неограниченная для тебя возможность созерцать действительное под знаком вечности! И жить без сожалений! Я стану изображать красками разрушения войны и понемногу отходить от живой памяти о ней. Пусть она навечно останется на холсте, как кошмар, а я лучше займусь там светской жизнью. Фасадом он стоит на юг. В том полушарии это означает, что в моём доме будет мало света. Я ведь с раннего детства не выношу яркого света. Есть и другое поместье. Сан-Рамон. Там есть своя железнодорожная станция, свой кусок федеральной трассы и свой полицейский КПП. И всё это находится на частной территории, вход на неё запрещён, что меня вполне устраивает. Как и два паспорта – британский и итальянский. Шесть аргентинских чиновника из иммиграционной службы за крупное вознаграждение помогут тебе обзавестись паспортом и гражданством этой страны. С какой стороны ни смотри, выходит, что для Аргентины будет большой удачей присутствие на её земле немцев. Мы вложили огромные деньги в её экономику, построили фабрики и заводы, поместили в их банки миллиарды золотом. Весьма выгодное для такой бедной страны приобретение! В обмен на твою жизнь и гарантии твоей безопасности. Подводники дали клятву хранить тайну твоего спасения и прибытия в Аргентину, они не сделали ничего неправильного и, будучи верными лично, выполняли приказы, сражаясь за нашу любимую Германию. За выживание фюрера. С помощью гестапо я наведу русских на ложный след. Мюллер всегда воплощал в плоть и кровь мои невысказанные пожелания. Все же будут считать, ну и пусть, что ты погиб в Берлине, в бункере, и никто не усомнится в этом, не проведёт тщательного расследования обстоятельств, повлекших за собой твою мнимую смерть, не станет искать тебя в этом медвежьем углу!»
Усилием воли размечтавшийся Гитлер возвратил свои мысли к действительности. Интуиция прошептала очнувшемуся от перспективных грёз фюреру взглянуть на дверь. Он не ошибся. К нему неслышно, но вошли. Так оно и есть. Он не постучал в дверь. Адмирал Фосс.
– Мой фюрер? – предварив своё появление этим вопросом, Фосс остановился в дверях. Он прислушался к своим ощущениям, вспомнив слова гросс-адмирала Дёница: «Я сознательно как можно реже посещал Ставку фюрера, так как чувствовал, что мне достаточно пробыть всего пару дней в обществе Гитлера, чтобы его энергия подавила мою силу воли». И не почувствовал ничего, что говорило бы в пользу этого замечания.
– Входите, Ганс! – вежливо пригласил фюрер. С его лица, вдруг ставшего серьёзным, исчезла задумчивость. Молчаливый Гитлер, сидя за прямоугольным канцелярским столом, смотрел на него с сомнением, не зная что и сказать.
– Извините за вторжение, мой фюрер, но я больше так жить не могу! – оказавшись рядом, произнёс Фосс.
– Я согласен с вами, адмирал! – кивнул Гитлер. Доверительная нотка в голосе фюрера привлекала внимание. – Дела неважные, вражеские снаряды рвутся всё ближе и ближе, но кто за нас окончит эту какофонию войны? Никто.
– Как долго мы продержимся, мой фюрер? – немного подавшись вперёд, спросил Фосс.
– Не больше трёх дней, адмирал! – дал свой прогноз Гитлер. Фюрер понимал, что от этого вопроса уйти нельзя, но он сам хотел бы знать, когда это свершится. – Это – катастрофа! Все пути к спасению отрезаны, а мы оказались в огромном котле. Капитуляцию я не позволю, ноябрь 1918 года не повторится, всем нам остаётся только пустить себе пулю в лоб, как в такой ситуации поступают настоящие солдаты. Налицо и промедление с помощью нам. Сегодня в восемь утра Борман отправил телеграмму Дёницу в Плён. Я надеюсь, что морской волк не подведёт Отважного волка. Хотите с ней ознакомиться, Ганс?
– С вашего позволения, мой фюрер!
Фосс
