Пьер Нор - Двойное преступление на линии Мажино
Финал прозвучал совсем скорбно. Эта мелодия никогда не предвещает ничего хорошего, тем более в субботнее утро. Но то, что за ней последовало на этот раз, превзошло самые пессимистические ожидания.
Когда весь офицерский состав собрался в актовом зале, самый старший по возрасту капитан, временно командовавший батальоном, без всякого вступления сказал:
— Я только что получил приказ начать в полдень учения по боевой тревоге с занятием объекта. Нет, продолжительность учений не определена. Мне приказано: «Впредь до нового распоряжения». Очень оригинально! Тем не менее есть одна тревожная деталь: нам приказано действовать в максимально приближенной к боевой обстановке, оставить лошадей в лагере, увезти с собой кухни, снабдив их продовольствием согласно уставу, и т. д. Судя по всему, нелишне будет думать, что учения продлятся дольше, чем обычно.
Поскольку со всех сторон посыпались вопросы, командир добавил: — Вопросы мне задавать бесполезно. Я знаю не более того, что сообщил вам. Подождем прибытия нового командира. Да, он будет здесь сегодня вечером. Нет, я не знаю, кто это.
В спешке был поглощен дневной солдатский обед, и менее чем через полчаса батальон уже углубился в лес. Состояние духа его воинов было вполне в традициях французской армии, которая всегда ворчит, но шагает — этакая удивительная смесь хорошего настроения и «бузотерства», уверенности в себе и упования на Бога, метких суждений о скотстве своего ремесла и глупости начальства и плохо скрываемой гордости за приложенные усилия и исполненный долг.
Офицеры же демонстрировали перед солдатами невозмутимость либо веселость и не позволяли себе думать о горечи такого испытания и вслух сомневаться в его полезности, особенно в необходимости устраивать все это во второй половине дня в субботу. Ардан и сам пребывал в мрачном настроении. Перед этим он молча выслушал сетования окружавших его во главе ротной команды лейтенантов. В конечном счете он с ними был согласен.
— В самом деле, — сказал он, — если бы это была война. Тогда допустимо все что угодно, даже глупость. Но сейчас еще мирное время, а нам не дают хоть немного пожить по-человечески.
— По крайней мере ясно, — подал реплику Легэн, — что положение серьезнее, чем мы думаем, чем пишут об этом в газетах.
Все замолчали, задумались.
И действительно, даже официально подтверждалось, что дипломатическая атмосфера насыщена угрозами и готовыми разыграться бурями. В то время как, по последним данным, половина Австрии находилась в руках мятежников и сражения шли в предместьях Вены, фронт бывших союзников представал совершенно разобщенным и непрочным перед лицом грозной и таинственной, как сфинкс, Германии.
Италия все еще сражалась с кавалерией Святого Георгия в Абиссинии[32], а такие войны всегда бывают затяжными и кровопролитными. Победа лейбористов в Великобритании, не изменив ни на йоту имперскую политику страны, уменьшила надежды на ее твердую дипломатическую поддержку и автоматическое военное сотрудничество на континенте… Советы, пребывая то во власти панического ужаса перед военным поражением, то в надежде ускорить взаимоуничтожение так называемых капиталистических государств, кричали «караул!», хотя на них еще никто не нападал.
А Германия, наоборот, молчала. Даже Геббельс уже в течение недели не произнес ни одной речи. Ее пресса, явно выполняя указание блюсти осторожность, ограничивалась объективными сообщениями об австрийской гражданской войне. Жестокие полицейские меры, беспощадная цензура нависли над этой большой страной как непроницаемая маскировочная сеть. Однако в последовавших один за другим трех серьезных инцидентах на чешской границе пролилась кровь. Пражские газеты обвинили Германию в проведении мобилизации.
Невозмутимая французская пресса каждый день предрекала неизбежную победу австрийского правительства. Никто даже не пытался поднять по тревоге Лигу наций, ежегодное заседание которой должно было состояться через несколько дней при всеобщем безразличии.
Что это, беспечность? Или смирение перед неизбежной судьбой?
— В конце концов, — сказал Кунц, — мировой конфликт не вырастает вот так, за несколько дней, как сюрприз.
— Сюрприз лишь для вас и для меня, — возразил Ардан. — Думаете, в июле четырнадцатого мы знали, что будет война… А на этот раз, я уже говорил вам, все будет гораздо грубее, без объявления, можете мне поверить.
— Таким образом, то, что мы делаем, быть может, не так уж и бесполезно, — подал голос Легэн.
— Помолчи ты! — воскликнул Капель. — Я вот в спешке забыл зубную щетку. Вот это ужасно.
— Придется телеграфировать о вашей оплошности во все министерства иностранных дел, быть может, это заставит их повременить с принятием решения.
Они уже приближались к объекту. На фоне входа в главный туннель четко выделялся неподвижный приземистый силуэт. Передние шеренги первыми узнали своего прежнего командира — майора Малатра и автоматически, не дожидаясь команды офицеров, начали печатать шаг. Батальон перестроился в колонну и скрылся в чреве холма, держа на марше равнение на вновь вернувшегося командира. Тот был серьезен, даже важен. Он жестом подозвал к себе командиров рот и, когда скрылся последний человек, повернулся к ним и сказал:
— Подойдите ближе, я не собираюсь разглашать конфиденциальных и секретных сведений, но кое-что я вам должен сообщить. Германия скрытно проводит мобилизацию. Война возможна, если не вполне вероятна. То, что она начнется внезапным нападением, несомненно. То, что произойдет на нашем укрепленном участке границы, сомнительно, но возможно. Надо предвидеть все. С этого момента я снова беру на себя командование объектом. Немедленно приступайте к выполнению плана по его занятию под предлогом учебной тревоги. Доклад о выполнении на моем КП в восемнадцать часов. Благодарю вас.
Он отдал честь и ушел. И все.
Когда Ардан присоединился к своей четвертой роте, она уже сложила оружие и мешки с песком в ротонде Б. Кунц выстроил солдат по стойке «смирно». Капитан подошел к ним, улыбаясь но своему обыкновению: это было его отличительной чертой — он всегда улыбался на службе. Изменилось в его поведении сегодня лишь то, что он немного дольше обычного молча стоял под устремленными на него, застывшими взглядами трехсот пар глаз, что он гораздо внимательнее вгляделся в некоторых из них, прежде чем, удовлетворенно кивнув головой, скомандовать «вольно». Он заговорил в своей обычной манере:
— Да, тяжелая работа, парни, да еще увольнение сорвалось. Но это для нашей же пользы. Теперь, когда бетон просох, мы можем пожить несколько дней на нашем объекте, акклиматизироваться здесь, отработать мельчайшие детали службы и произвести последнюю «доводку», чтобы быть в полной готовности, когда мы придем сюда по-настоящему. Ведь в один из таких дней мы закроемся здесь, внутри, чтобы остановить немцев или умереть. Но мы остановим немцев. Впрочем, сегодня рано об этом говорить. Сегодня — за работу.
На лицах людей отражалось напряженное внимание. Когда Ардан умолк, рота, вместо того чтобы встрепенуться и загудеть, как обычно, чего-то выжидала, и молчание ее было многозначительным.
— Хм! — произнес Ардан. — Всем взводам — в распоряжение своих командиров!
Шум, поднявшийся в конце одной из шеренг, заставил его повысить голос. Там уже бушевал разозленный аджюдан:
— Флоре, четыре наряда, чтобы ты научился закрывать пасть, когда ее открывает… я хотел сказать — когда говорит капитан.
Ардан вздохнул. Он питал слабость к этому Флоре, имевшему решительно все недостатки: лодырь, бузотер, спорщик и нарушитель дисциплины. Но однажды, когда измученная за день рота брала приступом машину буфетчика и один только этот парень, сидя в кювете, делал вид, что его нисколько не мучит жажда, он понял истинную причину его постоянной озлобленности. Флоре был беден, несчастлив и крайне обидчив. А вот каким образом за несколько дней Ардану удалось, как он убедился, сделать из Флоре хорошего и преданного солдата — это уже другая история.
Во всяком случае, у него он ходил «по струнке». Ардан вздохнул и решил вмешаться:
— Если ты, Флоре, можешь добавить что-то умное, скажи это громко. Чтобы все мы попользовались, так будет честнее.
Послышались смешки. Здоровенный негр-аджюдан осекся и обиженно замолк.
— Ну? — настаивал Ардан.
— Я сказал… я сказал, что происходит что-то не совсем обычное и что если это война, то мы — мужчины, и не стоит от нас этого скрывать. И еще я сказал, что если это война, что ж! Я сказал, что мы им покажем, что такое смелые ребята.
Поднялся гул голосов. Активный борец-коммунист Флоре затеял провести патриотическую манифестацию, которую службист Ардан должен был пресечь.
