Норман Мейлер - Призрак Проститутки
— А что будет тому человеку из Госдепартамента?
— Ничего особенного. Возможно, мы замедлим его рост, поговорив с одним-двумя людьми из Госдепа, но это чудовищно, верно? Наш парень лишился жизни из-за того, что кому-то понадобилось дать сноску в своей докторской диссертации.
— Мне показалось, что ты расстроен.
— Нет, — поспешил опровергнуть отец, — это не так.
Тут он взял свой мартини, слез с табуретки, взмахнул рукой, словно останавливая такси, и метрдотель тотчас подскочил и повел нас к нашему столику, который, как я уже знал, находился в излюбленном месте отца, у задней стены. Отец посадил меня спиной к залу. За столиком слева сидели два седых мужчины с красными лицами и таким видом, точно их прихватила подагра, а справа сидела блондинка в маленькой черной шляпке с длинным черным пером. На ней было черное платье, жемчуга и длинные белые перчатки. Напротив нее сидел мужчина в костюме в узкую полоску. Я упоминаю об этом, чтобы обрисовать поведение отца: он умудрился, садясь, кивнуть двум подагрикам, словно, будучи человеком светским, готов был вступить с ними в беседу, и совершенно заморозил человека в полосатом костюме, так что тот съежился до ширины своих полосок, а блондинке в черном дал понять, что она звезда среди блондинок в черном. В такие моменты у отца появлялся огонек в глазах, наводивший на мысль о Касбе[6]. Мне всегда казалось в Касбе, что прохожий сейчас остановит тебя и покажет, что у него зажато в руке. Раз — и на тебя смотрит бриллиант. Мне вспомнилась сцена на ковре, когда Кэл Хаббард и Мэри Бейрд катались по полу, и я поспешил опустить взгляд в тарелку.
— Херрик, что-то я последнее время черт знает сколько недель не видел тебя, верно? — сказал отец, разворачивая салфетку и окидывая взглядом зал.
Я не слишком обрадовался, когда отец посадил меня спиной ко всем, но он поспешил подмигнуть мне, как бы намекая, что у него есть на то свои основания. Такая уж у него профессия, как-то раз пояснил он, что ему нужно оглядывать заведение. Я думаю, он подцепил это слово у Дэшилла Хэмметта[7], с которым частенько выпивал, пока не пошел слух, что Хэмметт — коммунист. Тогда отец, считавший Хэмметта умнее себя, тут же прекратил знакомство. Это была потеря. По словам отца, они с Дэшиллом Хэмметтом могли в течение часа выпить каждый по три двойных порции виски.
— В общем, есть причина, по которой я не мог видеть тебя, Рик. — Он был единственным, кто звал меня не Гарри, а Рик. — Я путешествовал до одурения. — Это было сказано не только для меня, но и для блондинки. — Они до сих пор никак не решат, быть мне одним из главных винтов в Европе или на Дальнем Востоке.
Теперь мужчина в костюме в полоску перешел в контрнаступление. Он, видно, что-то лихо загнул, потому что женщина тихо, интимно рассмеялась. А отец в ответ перегнулся ко мне через столик и прошептал: — Ты представляешь, они поручили Бюро координации политики проводить операции из-за угла!
— Как это — из-за угла? — также шепотом спросил я.
— Я имею в виду операции настоящие. Ничего похожего на контрразведку, когда ты пьешь из моей чашки, а я из твоей. Это война. Хоть и необъявленная. — Он повысил голос, чтобы женщина слышала последние две фразы, затем снова понизил до шепота, будто считал, что лучший способ привлечь ее внимание — доводить какие-то слова до ее слуха, а какие-то скрывать.
— Наш устав предписывает вести экономическую войну, — шепотом, но отчетливо произносит он, — а также создавать подпольные группы сопротивления… — И громко: — Ты же знаешь, как мы сработали на итальянских выборах.
— Дассэр.
Ему понравилось мое «дассэр». А я специально протрубил это для блондинки.
— Если б не наша маленькая операция, коммунисты захватили бы всю Италию, — заявил он. — Они рады плану Маршалла, но не это сыграло решающую роль. Мы победили в Италии, невзирая на деньги, которые были туда брошены.
— В самом деле?
— Можешь не сомневаться. Тут надо учитывать итальянское эго. Странный они народ. Половина крутые, а половина как кисель.
По тому, как мужчина в полосатом костюме стал поглядывать на нас, я заподозрил, что он итальянец. Если отец и заметил это, то не подал вида.
— Видишь ли, сами римляне — вполне цивилизованный народ. Ум острый, как стилет. А вот итальянский крестьянин такой же отсталый, как филиппинец. Поэтому нечего и пытаться слишком рассчитывать на их эгоистический интерес. Для них важнее чувство собственного достоинства, чем потребность набить себе живот. Они всегда были бедны, поэтому не боятся голода, а вот честь терять не хотят. Эти итальянцы действительно хотели нам противостоять. Они получили бы куда больше удовольствия, плюнув нам в лицо, чем изливаясь в фальшивой благодарности. Я ничего дурного не хочу о них сказать. Просто таковы они, итальянцы. Если коммунизм когда-либо победит в Италии, красные итальяшки доведут до сумасшествия Советы, как доводят нас.
Я чувствовал, как закипает за соседним столиком итальянец.
— Папа, если ты так считаешь, — вырвалось у меня в стремлении спасти мир, — почему не дать итальянцам самим выбрать свой путь? Они ведь древний и цивилизованный народ.
Отец призадумался. Аллен Даллес, возможно, сказал, что самой счастливой в жизни Кэла Хаббарда была та неделя, когда он крутил с секретаршами, я же считаю, что в его жизни не было периода, равного тому году, который он провел среди партизан. Если бы в 1948 году Италия стала коммунистической, отец скорее всего был бы организатором антикоммунистического подполья. В глубинах своего мозга, столь затаенных, что они не приоткрывались ему даже во сне, я полагаю, он был бы в восторге, если бы коммунисты победили в Америке. Какое бы он помог тогда создать американское подполье! Самая мысль подпалить американцам хвост, развязав подпольную войну по всей стране против сил тирании, была бы для него омолаживающим тоником.
Итак, мой отец был на грани того, чтобы сказать: «Еще чего!» — но он ничего не сказал. Вместо этого он, как и следовало, произнес:
— Ну не можем же мы пустить туда русских. Как знать? Эти подопытные свинки могут ведь и столковаться с русскими.
Тут в нашей беседе наступил перерыв. Наш сосед неожиданно попросил счет; отец мгновенно прервал наш разговор и глазом знатока оглядел даму.
— Нас с вами не знакомили этой осенью в Форест-Хиллз? — спросил он ее.
— Нет, не думаю, — тихо ответила она.
— Назовите мне, пожалуйста, ваше имя, и я уверен, что вспомню, где нас знакомили.
— Нигде вас не знакомили, — сказал мужчина в костюме в полоску.
— Вы что, лучше меня знаете? — спросил отец.
— Я слышал, любопытному нос прищемили, — сказал мужчина.
— Эл! — окликнула его блондинка.
Резко поднявшись, Эл стал расплачиваться по счету, выкладывая деньги на стол. Каждую бумажку он с треском опускал на столешницу — так банкомет сдает карты после того, как один из игроков попросил новую колоду.
— А еще я слышал, — продолжал Эл, — бывает, что человек оступится, сойдя с тротуара, и сломает ногу.
В глазах моего отца засверкал тот бриллиант из Касбы. Он тоже поднялся. Они долго смотрели друг на друга.
— Малый, — веселым хриплым голосом сказал отец, — не играй мускулами!
Дело решил его веселый тон. Эл хотел было ответить, затем передумал. У него свело челюсти. Он сложил салфетку, словно складывал палатку, прикинул, нельзя ли исподтишка двинуть отца, не нашел такой возможности и подал руку блондинке. Они ушли. Отец расплылся в улыбке. Если ему не удалось завязать интрижку с ней, то по крайней мере пару яиц он разбил.
Теперь отец разговорился вовсю. Любая победа над незнакомцем была равносильна победе над ордами противника. Эл был тут же объединен с русскими.
— В Красной Армии шесть миллионов солдат, — сказал отец, — а у нас всего миллион. Это включая НАТО. Русские за два месяца могут захватить всю Европу. Такое положение дел существует уже три года.
— Так почему же они ее не захватили? — спросил я. — Папа, я читал, что в войну было убито двадцать миллионов русских. Зачем им начинать новую войну?
Он допил вино.
— Откуда мне, черт побери, знать. — Официант подскочил, чтобы наполнить ему рюмку, а отец, пригнувшись, продолжил: — Я скажу тебе зачем. Коммунизм — это как чесотка. Что значит подцепить чесотку? Это значит, что тело у тебя вышло из строя. Любая мелочь разрастается до гигантских размеров. Таков коммунизм. Сто лет тому назад у всех было свое место. Был ты бедняком — значит, Господь решил, что ты должен быть бедняком. И тебе сочувствовали. Человека богатого мерили более суровой меркой. В результате классы мирно сосуществовали. Но тут на нас обрушился материализм. Материализм пропагандировал идею, что мир — это всего лишь машина. В таком случае каждый имеет право улучшать ту часть машины, какой он является. Такова логика атеистов. И вот теперь нам прожужжали этим все уши, и ничто больше не имеет прежнего вкуса. Все живут в напряжении, а Бог превратился в абстракцию. И поскольку ты не можешь наслаждаться жизнью в своей стране, то начинаешь поглядывать на страну соседа.
