Сергей Костин - Страстная неделя
— Спасибо тебе, Шанкар. То, что для тебя рутина, на самом деле очень важно.
— Вы забыли взять телефон, — такими словами встретила меня Тоня, разгружая меня с пакетами.
— Он звонил?
— Нет.
Мы выложили еду на столик перед матами. Бутылки с виски на нем уже не было. Я сел у стены, вытянув ноги в сторону. А Тоня расположилась на мате напротив, сев в похоже привычную для нее позу лотоса. Она раскрыла все пластмассовые плошки, достала палочки и теперь щелкала ими. Но не возбужденно, как голодный человек, а рассеянно. Она думала не о еде, хотя к виду ее и не была безразлична.
— Нас здесь не могут найти? — спросила она.
— Не думаю.
— А это, — она показала рукой на гарнитуру у меня в ухе.
— Это мои друзья.
В глазах у нее вспыхнул тревожный огонек:
— Русские?
— Нет.
— А стреляли в папу русские?
— Ну, не англичане же.
Какое-то время Тоня поклевала изо всех плошек, запила супом.
— А как все-таки вы меня обнаружили?
— Это важно?
— Это важно. Так же могут выйти и на папу.
— Не выйдут, если он сам не наделает глупостей. Кстати, как он вам может позвонить — телефон же я выбросил?
— Он знает, что я здесь.
Не побоялась привести меня в квартиру, которую ничего не стоит превратить в западню.
— Он не обрадуется, если узнает, что я здесь с вами.
— Я не скажу ему. Я не уверена, что он сейчас способен здраво мыслить.
— Тем не менее я хочу с ним переговорить. Вы должны это как-то организовать.
Тоня задумалась.
— И как это сделать?
— Пусть он просто приедет сюда.
Тоня с сомнением покачала головой:
— Не знаю.
Она отодвинулась от столика и закурила. Я подобрал из плошек все, что было вегетарианского, и залпом выпил суп из стакана. Это превращается в жор, вечером покончу с абстиненцией. Я встал.
— Извините, — сказала Тоня, рукой отмахивая от меня сигаретный дым.
— Ничего, мне надо проверить почту.
Проверка со всеми закачками и расшифровками заняла минут двадцать. Сообщений от Эсквайра было два.
Первое короткое: «Мать в безопасности. Спасибо за подсказку. Будьте осторожны. Э.». Что значит: «Спасибо за подсказку»? Они увезли ее в последний момент? И зачем напоминать то, что и так ясно? Что, ситуация еще обострилась?
Второе послание, с перерывом почти в час, было и вовсе тревожное: «Особо важно. Ситуация изменилась. Немедленно прекратите операцию. Жду у себя завтра. Это приказ. Э.»
Тревожным было не содержание сообщения. У нас с Бородавочником обусловлен код, который знаем только мы. Если меня раскроют и я сочту нужным вступить в какую-то игру, я отправлю ему сообщение, которое начнется словами «Особо важно» и завершится подписью «Ваш С.». Это будет значить, что все, что находится между этими фразами, написано под чужую диктовку, так как ни в каком другом случае я эти слова употреблять не должен. То же и со стороны Эсквайра. Неважно, что он под давлением каких-то людей или обстоятельств напишет мне между словами «Особо важно» и «Это приказ». Это просто означает, что ситуация в Лесу выходит из-под его контроля. И тогда я должен действовать по собственному усмотрению, но скорее наоборот, чем он мне предписывает.
— Какие новости? — спросила Тоня. Спокойно спросила, значит, на моем лице ничто не отразилось.
— Можете не беспокоиться за свою мать, — сказал я. — Ее отвезли в безопасное место. Не уверен только, что с ней там будет связь.
Тоня напряглась.
— Отвезли? Это вы просили об этом?
— Да. Абсолютно надежного человека. — Тоня по-прежнему смотрела на меня. — В каких-то вещах, Тоня, вам придется мне довериться. Теперь ваша мать в безопасности.
Я и сейчас, после второго сообщения, так думал. Даже если на Бородавочника надавили откуда-то совсем сверху, он это свое распоряжение не отменит и про него вряд ли заикнется.
— Кстати, а почему ваш отец хотел, чтобы вы с матерью срочно перебрались в Лондон? — спросил я. — Это же риск.
— Он после неудавшегося покушения решил, что нас возьмут в заложницы. Чтобы заставить его вернуться в Москву. Он был страшно расстроен, что мама не полетела вместе со мной. Он даже допускает, что ему придется вернуться, чтобы вызволить ее. Если ее еще можно будет вызволить. Он просил позвонить, чтобы мама никому не открывала дверь. — Я усмехнулся. Как будто в наши дни дверь может спасти! — Вы уверены, что маму увезли ваши люди, а не те?
— Уверен. Те люди мне бы об этом не докладывали. Да они и не знают, как со мной связаться.
«А что я существую, знают? — спросил себя я. — Получается, что да, раз Эсквайр написал мне под контролем. Но кто я и как меня разыскать, он, насколько я его знаю, не скажет и под присягой на суде. Что-нибудь придумает».
— Вы никуда не уйдете? — спросила Тоня.
— Нет. Только, чтобы нам всем продвинуться вперед, мне нужно поговорить с вашим отцом. А что?
— Мне вдруг стало страшно, — сказала она.
11
Да, я хотел поговорить с Моховым. А какие, собственно, у меня теперь были для него аргументы? Какой выход я мог ему предложить? Конечно, если бы Эсквайр сообщил мне, что Крот разоблачен и арестован и что все мы можем возвращаться к нормальной жизни, я был бы на коне. Но получается, что этот неприкасаемый предатель нашел управу и на такого суперсекретного, забаррикадированного от обычной жизни человека, как Бородавочник. Не только нашел управу, но и смог проконтролировать содержание сообщения, которое тот отправил своему суперсекретному сотруднику.
В лучшем случае это могло быть так. Кто-то позвонил с верхнего этажа всей конструкции на самый верх Конторы. Тот, руководитель, вызвал Эсквайра, спросил его, работает ли кто-то по Мохову в Англии помимо резидентуры. Своему начальнику, если его в этом могут уличить, Эсквайр откровенно врать не станет. Получив положительный ответ, руководитель потребовал немедленно отозвать этого вольного стрелка в Москву. А текст шифротелеграммы после отправки показать ему, чтобы он мог доложить наверх. Бородавочник так и сделал, только приказ дал мне противоположный: сиди и не показывай носа. Поразмыслив еще, я пришел к выводу, что это был не лучший вариант — единственно возможный.
Связь наша устроена так, что после получения сообщения фотография со скрытым текстом с «Пикасы» исчезает. То есть в Лесу известно, что я приказ получил. Какое-то время враги в Москве будут просто ждать, когда я там появлюсь. Так что до завтра я мог жить более или менее спокойно. А дальше как? Завтра — пятница, а к вечеру субботы я обещал Джессике вернуться в Нью-Йорк. Не очень понятно, как за это время все могло бы прийти в норму.
Теперь Тоня сидела в кресле под лампой, курила и смотрела, как я ходил взад-вперед по комнате.
— Вы чем-то встревожены, — сказала она наконец. Утвердительно так сказала.
— Нет-нет.
Видимо, прозвучало это не очень убедительно.
— Плохие новости из Москвы? Вы мне не все сказали?
— Я же сказал: за маму вашу не волнуйтесь.
— А за кого я должна волноваться? За нас с вами?
— Мы с вами глупостей не наделаем. Если уж это вам так необходимо — волноваться, — волнуйтесь за отца.
Не стала спорить — ну, что ее-то папочка глупостей не наделает.
— Когда он должен позвонить?
Тоня пожала плечами:
— Вечером.
Я посмотрел на часы: четверть шестого. Я хотел сказать что-нибудь банальное, типа, что время еще есть, когда в гарнитуре раздался голос Шанкара:
— Пол.
— Да, я слушаю.
— Похоже, за мной хвост.
— Они нас слышат?
— Нет, просто за нами едет машина.
— Ты сообщил на базу?
— Да, Радж не в восторге. Я сейчас уведу хвост подальше и попробую от него оторваться. — Пауза. — Что? Сейчас, Пол, минутку. — Еще пауза. — Пол, Радж просит вас пока с нами не связываться — пока ситуация не прояснится. Мы сами на вас выйдем, не отключайте гарнитуру.
Этого только не хватало!
— Но теперь-то неприятности? — спросила Тоня, не перестававшая наблюдать за мной.
— Неприятности, — вздохнул я, — это живая ткань бытия. А что, у меня это написано на лице?
— Нет. У вас лицо игрока в покер — по нему ничего нельзя определить. Что плохой признак — это может означать, что у нас сплошная череда неприятностей, только вы не хотите это показать.
Она сказала «у нас». Это хорошо.
— Хотя, — продолжала Тоня. — Хотя, возможно, у вас другого лица и не бывает при вашей-то профессии. Вы как выражаете тревогу? Или радость? Или грусть?
Я посмотрел на нее. Как, действительно, я это делаю?
— Не знаю, — честно сказал я.
— Но ваши близкие — у вас же есть близкие? Они как-то об этом догадываются?
— Хм. Не знаю, не задумывался. Да и зеркало с собой я не ношу, чтобы смотреться в него при возникновении каждой новой эмоции. А что, у меня лицо как маска?
