Курсант. На Берлин (СИ) - Барчук Павел
Все наше общение, естественно, прикрывалось ностальгией по России. Ностальгией Чеховой, естественно. Я-то ещё не успел соскучиться.
Ольга в первый же день попыталась расспросить меня о Родине. Но я решил сразу расставить все точки над «и». Поведал Чеховой печальную историю своей жизни.
Мол, сознательные, и не очень, годы провел в детском доме. Ничего толком не видел. Ничего толком не знаю. По сути это была чистая правда. Ну что я ей расскажу? Как прекрасно бегать кругами среди берёзок по территории секретной школы? Или блесну парочкой выражений Шипко из разряда «в рот те ноги»?
О жизни в Союзе образца 30-х годов мне особо нечем было поделиться. И тут память деда вообще не поможет. Он сам ни черта кроме детского дома не видел. Поэтому, я ненавязчиво передал инициативу в наших беседах Чеховой.
Вот ей действительно было о чем поведать. Она развлекала меня историями о юности, о театре, о своей тётушке, тоже Ольге и тоже Чеховой. Той самой, которая была супругой Антона Павловича. Вспоминала Российскую Империю, дворян, свой круг общения, театральные байки.
В общем, говорила моя спутница, а я слушал. Внимательно. Тем более, по сюжету мы вот-вот должны были перейти к тому периоду ее жизни, который уже связан с Германией. А это, пожалуй, крайне любопытный момент.
На самом деле, в случае с актрисой помогло покушение, устроенное Клячиным. Прямо не дядя Коля, а Дедушка Мороз. С Мюллером свел, с Чеховой свел. Пусть косвенно, но тем не менее.
Как оказалось, она узнала о случившемся и по этой причине явилась в номер, чтоб справиться о здоровье. Я не стал уточнять, у кого узнала. И без всяких вопросов понятно.
Просто Чехова вообще не интересовалась моим побегом из Союза. А это, как минимум, странно. То есть, левый, не имеющий отношения ни к сыскной полиции, ни к Мюллеру, человек, непременно спросил бы, Леха, а ты как вообще оказался в Хельсинки? Ни черта подобного. Чехова вела себя так, будто я вообще живу в Финляндии давным-давно. Соответственно, она прекрасно знала, когда и каким образом я попал в эту страну.
Именно поэтому, спустя три дня нашей дружбы, чудесных прогулок и милых бесед, я на сто процентов понял одно. Ее ко мне приставили. Так можно сказать. Ну или, если выражаться более мягко, убедительно попросили.
Думаю, с помощью актрисы Мюллер захотел понаблюдать за мной прежде, чем встретиться лично. Посмотреть ее глазами на потенциального «друга» Третьего Рейха.
Возможно, сильно посвещать Чехову в подробности он не стал. Просто обозначил, мол, есть вот такой загадочный тип, надо с ним пообщаться, разговорить. Вдруг что-нибудь выскочит интересненькое. Все-таки приятные беседы с красивой женщиной вполне неплохо развязывают мужские языки. Тем более, я в глазах окружающих выгляжу молодым, нахрапистым и горячим.
Единственное, что радовало, Ольга явно не из тех особ, которые поступают каким-либо образом вопреки своим желаниям. То есть, в данном случае «просьба» Мюллера совпала с личным интересом актрисы. Не будь я ей симпатичен, уверен, она послала бы господина оберштурмбаннфюрера к чёртовой матери без малейших сомнений. И это, конечно, было приятно. Имею в виду, приятно нравится столь привлекательной даме.
Впрочем, на данный момент меня весь расклад устраивал. Я улыбался, кивал, ухаживал, делал комплименты, периодически смотрел влюблённым взглядом. Тем более, с Чеховой вообще не сложно изображать увлечённость. Она действительно хороша во всех смыслах слова.
Ну и конечно, я планировал завербовать Ольгу, как и было велено Панасычем. Чуть позже. Как говорится, всему свое время…
К тому же, сейчас меня гораздо сильнее волновал Клячин.
Чем больше я думал о его воскрешении, тем поганее становилось на душе. Не в плане моральных терзаний. Нет. Из-за нехороших подозрений и столь же нехорошего предчувствия.
Ладно, Шипко сбрехал. Черт с ним. Не сказал правды о Клячине. Возможно, из-за опасений, что я вместо дела ударюсь в личную месть. Панасыч ведь не в курсе, мне как-то все равно на факт участия Клячина в гибели прабабки. Хреново, конечно, звучит, но так и есть. Я её не знал. Для меня она — мать деда. Не моя. Мы, конечно, с дедулей окончательно стали одной личностью, но с ума я не сошёл. Его предыдущую жизнь со своей не путаю.
Однако сам факт бодрого здравия Николая Николаевича нервировал достаточно сильно. Он знает о тайнике Сергея Витцке. Он знает, что я знаю о тайнике. Мы оба знаем, что Клячин преследует свои цели. А они вряд ли изменились.
Думаю, дядю Колю по-прежнему интересует архив, в котором имеется компромат на первых лиц Советского Союза, включая Бекетова и Берию. А там, чем черт не шутит, может, и на самое главное лицо.
Я помню, как в одном из снов Сергей Витцке разговаривал с высоким худым человеком. Создателем то ли мелафона, то ли кселафона. С тем, кто привез документы. И мужик отчетливо упомянул некое завещание Ленина. В оригинале. Может, с личной подписью, не знаю. Может с отпечатками пальцев. Не важно. Главное — суть. Если оригинал завещания спрятали, там явно что-то интересное.
Ну и, конечно, бриллианты. Подозреваю, если камешки перевести в денежный эквивалент, Клячин сможет не только скрыться из-под бдительного ока чекистов, но и приобрести себе личный остров где-нибудь на Карибах, окружить его охраной и благополучно жить до старости. Можно сколько угодно рассуждать, мол, времена сейчас не те, советские граждане не продаются, бла-бла-бла. Хрен там. Всегда деньги решали многие вопросы. Разница заключается лишь в обозначенном ценнике и сложности реализации.
Просто, когда я думал обо всей ситуации с дядей Колей, во мне крепла определённая уверенность. Он сотрудничает с НКВД, да. Это факт. Выполняет прямые приказы. Иначе его бы тут не было. Делает вид, будто хочет искупить ошибку кровью. Да и потом, там ошибка — такое себе. Подумаешь, хотел угробить Панасыча и меня. Это всегда можно объяснить желанием уничтожить вражескую гидру. Сейчас время такое. Слова «диверсант» и «шпион» оправдывают многое. Но в отличие от чекистов, я понимал самое главное.
НКВДшники думают, будто используют Клячина в своих целях, а это далеко не факт. Скорее всего, он сам использует их в своих целях. Как только получит архив и бриллианты, покажет своим «коллегам» такую Кузькину мать, что они охренеют.
В общем, гадать можно сколько угодно. Все равно по факту я понятия не имею, почему его оставили в живых, почему он оказался здесь, в Хельсинки, почему стрелял в Мюллера.
В любом случае, хорошего в этом мало. Если говорить конкретно — ни черта хорошего. Я теперь не так наивен и отлично представляю, на что способен дядя Коля.
Пусть чекисты его используют как пешку в своих планах. Ок. Но недооценивать Николая Николаевича нельзя. Чтоб спасти свою задницу он сделает, что угодно. Пойдет на любые условия. Однако, это закончится ровно в тот момент, когда дядя Коля увидит крохотную, маленькую, еле заметную лазейку, через которую сможет выбраться.
Но и это не столь важно. Меня интересует другое. Мне нужно знать правду. Как Клячин остался жив и на каких условиях он вписался в историю с Мюллером. Не ради самого дяди Коли. Хрен бы с ним. Ради себя. Потому как воскрешение Николая Николаевича заставило меня сомневаться в Панасыче. Ну и соответственно, во всем остальном тоже. А я не хочу больше бродить в темноте.
И еще имелся нюанс. Я чувствовал, Клячин где-то рядом. Кожей чувствовал. У меня прямо как у пса, холка вставала дыбом, едва выходил на улицу. Дядя Коля наблюдает за мной со стороны, могу поклясться в этом хоть на Библии, хоть на конституции СССР.
Естественно, пока рядом оттирается половина сыскной полиции, проявить себя он не сможет. Хотя, явно собирается. Иначе на черта чекисту, покушавшемуся на Мюллера, находящемуся в розыске по всей Финляндии, рисковать настолько сильно. Он просто ждёт удачного момента. Вот и все.
Соответственно, через три дня стало понятно, пора снова поговорить с Эско Риекки. Он, кстати, после того, как я бессовестным образом вызвал его в номер через слухача, взял и обиделся. Сначала, правда, прибежал, накричал, ногами потопал, слюной побрызгал. Мол, у него столько дел, столько дел! И какого черта я вообще не лежу в постели, как любой нормальный подстреленный человек⁈
