Джон Ле Карре - Наша игра
– Видишь ли, в таких ситуациях людей не посылают ко всем чертям. Для них дают обеды. Беседуют с ними о старых временах. Говорят им, что надо подумать, посоветоваться с правлением. Я сказал им, что у нас возникли проблемы, частично практические, частично этические. Сказал, что было бы чудесно, если бы они сообщили мне, кто их клиент, в какое дело он собирается вкладывать деньги и каков будет их статус с точки зрения налогообложения. Что было бы полезно некоторое официальное подтверждение. Я предложил, чтобы они предприняли некоторые шаги через посредство министерства иностранных дел – на достаточно высоком уровне, конечно. У них оказалась некая бумага из советского посольства в Лондоне. Подписанная каким-то чиновником. Не послом. Возможно, это была подделка, а возможно, нет. Никто этого просто не мог сказать.
Он исследовал клеймо на обратной стороне своей чайной ложки и сравнил его с клеймом ложки с соседнего места.
– Разрозненный сервиз, – пробормотал он. – Возмутительно.
Он был просто убит.
– Невероятно, как это могло случиться? Надо будет спросить мамашу Питерс. Невероятная халатность.
Ты сказал «они», Джейми?
Прости, старина, ты что-то сказал? Я положил ладонь на его рукав.
– Извини меня, Джейми, я, может быть, ослышался, но мне показалось, что ты сказал «они». Ты хотел сказать, что Ларри пришел не один? Мне кажется, что я не совсем тебя понял.
– Правильно, они. – Он все еще изучал ложки.
Мои мысли бешено скакали. Чечеев? Партнер из Макклсфидда? Или приятель Ларри из Гулльского университета?
К моему удивлению, Джейми улыбнулся снисходительной и очень сальной улыбкой.
– Петтифер привел помощницу. Куколку, так я назвал бы ее. Он сказал, что эта помощница будет его посредником. Все детали будут ее делом. Ларри в арифметике не силен, но эта девочка была просто зубр. Когда дело доходило до цифр, Ларри ей в подметки не годился.
Я был немало удивлен. Наверняка удивлен, потому что весело хихикнул, хотя внутри у меня все напряглось в тревоге.
– Ладно, Джейми, если хочешь, я угадаю, кто она была. Это была русская, и на валенках у нее был снег.
Его снисходительная улыбка так и осталась на месте. Возмутительные ложки он наконец положил на стол.
– Не угадал. Приличная английская девушка, насколько я могу судить. Прилично одета. По-английски говорит, как лорды или вот как мы с тобой. Я не удивился бы, если бы она оказалась движущей силой всей этой затеи. Если бы она пришла ко мне проситься на работу – взял бы не задумываясь.
– Хорошенькая?
– Нет. Не хорошенькая. Красавица. Ей-Богу, я редко употребляю это слово. Почему она связалась с таким дерьмом, как Петтифер, одному Богу известно. – Тут он сел на своего любимого конька. – За такую фигуру полжизни не жалко. Маленькая красивая попка. Ноги – прямо из шеи. Она сидела тут передо мной и устроила мне из них феерическое представление.
Тут он ударился в философию:
– Одна из самых больших загадок жизни, Тим, и я наблюдаю такое снова и снова. Хорошенькая девчонка может иметь кого захочет. И кого же она выбирает? Самое что ни на есть дерьмо. Ставлю фунт против пенни, что Петтифер колотит ее. А ей, наверное, это нравится. Мазохистка. Совсем как моя свояченица Анджи. Денег куры не клюют, красавица писаная, а переходит от одного дерьма к другому. И обращаются они с ней так, что удивительно, как у нее еще все зубы целы.
– Она назвала себя?
– Салли. Салли не помню как дальше. – Один из углов его рта опустился в отвратительной ухмылке. – Иссиня-черные волосы зашпилены на макушке, так и ждут, что ты распустишь их. Моя слабость, обожаю черные волосы. В них вся женственность. Потрясающе.
Я ничего не видел, ничего не слышал, ничего не чувствовал. Я действовал, как автомат, собирая и регистрируя сведения. Только это, а Джейми, печальный и старый, кивал мне и глотал свой портвейн.
– После этого что-нибудь слышал о нем?
Ни звука. И о ней тоже. Думаю, они поняли намек. Нам уже случалось указывать на дверь уголовникам. И их девкам.
Корабельные часы давали мне еще пять минут.
– Ты направил их к кому-нибудь? Скажем, намекнул, куда они могли бы обратиться?
Страшная гримаса, из последних запасов.
– Мы в «Братьях Прингл» не очень сведущи в таких делах. Это больше по части отдела полиции, занимающегося финансовыми мошенничествами. Там сразу подыскали бы адресок.
Перед своим предпоследним вопросом я изобразил дурацкую улыбку, отражающую, кроме того, мои дружеские чувства и мое восхищение портвейном.
– А тебе не пришло в голову, Джейми, когда он ушел – или они ушли, – снять трубку, набрать номер тех, на кого я работал, и намекнуть им про Ларри? Теперь, когда я больше у них не работаю… Про Лари и его девочку?
Глаза Джейми Прингла смотрели на меня с бычьим гневом.
– Настучать на Ларри? И как у тебя язык повернулся? Я же банкир. Вот если бы он придушил свою дорогую мамашу и бросил ее в ванну с кислотой, тогда, я думаю, мне было бы простительно снять трубку и кое-кому позвонить. Но когда однокашник приходит ко мне, чтобы обсудить финансовое предложение, пусть даже такое, от которого за милю несет мошенничеством, то это тот случай, когда я связан клятвой абсолютного и полного молчания. Вот если ты захочешь сообщить им, то это будет твое дело. Налей себе.
Моя цель была почти достигнута. Оставался только один страшный барьер. Наверное, это мой внутренний палач решил, что, вымотав себя вопросами про полицию и про Пью с Меррименом, этот пунктик я должен оставить напоследок. А может быть, просто ищейка решила, что сперва надо собрать мелочи, а уж потом подбирать главное.
– Так когда, Джейми?
– Ты что-то сказал, старина?
Он почти спал.
– Когда они свалились на тебя, Ларри и его деваха? Я так понимаю, что ты назначил им день, раз у вас был обед, – предположил я, надеясь таким образом побудить его заглянуть в записную книжку или по телекому спросить Пандору.
– Куропаткой, – громко объявил он, и мне показалось, что он уже начал рассказывать мне свой сон. – Угостил их куропаткой. Мамаша Питерс приготовила. Однокашник, старые времена. Не видел его четверть века. Принял по высшему разряду. Счел своим долгом. Последняя неделя сентября, последняя куропатка. В этом доме, во всяком случае. Чертовы арабы их всех перестреляли. С ними теперь хуже, чем десять лет назад. К середине сентября не подстрелишь уже ни одной. Главная вещь – самодисциплина. Держаться традиций, что бы ни делали чертовы иностранцы. И не назови их чурками теперь. Не говоря уж об обезьянах.
Мой рот онемел. Мне словно сделали обезболивающий укол у дантиста, от которого нёбо онемело, а язык провалился в горло.
– Так значит, в конце сентября, – переспросил я, словно обращаясь к глухой старухе. – Так? Правильно, Джейми? Они были у тебя в последнюю неделю сентября? Очень великодушно с твоей стороны было угостить их куропаткой. Надеюсь, они оценили это. Особенно с учетом того, что ты мог бы и показать им на дверь. Я хочу сказать, что я был бы благодарен. И ты – тоже. Так значит, в конце сентября? Да?
Я бормотал все это, но не уверен, что Джейми ответил мне: он давал представление с ужимками, гримасами и невнятным бормотанием чего-то вроде «не-а» и «ссов-верно». Я уверен только в том, что часы пробили. Помню, что кошачья мордочка Пандоры появилась в двери и промяукала, что карета Золушки подана. Помню, что тысячеголосый хор ангелов грянул гимн в моей голове, празднуя мой выход из черного света, и что шум в ней двух бутылок «Шваль Блан» 1955 года и изрядного количества портвейна «Грэхем» 1927 года был ему подходящим аккомпанементом.
Джейми Прингл тяжело поднялся на ноги и явил миру страсть, которую я не видел в нем нигде, кроме как на поле регби.
– Пандора, девочка. Посмотри, пожалуйста, сюда. Это просто возмутительно. Сейчас же ступай к миссис Питерс, ты слышишь, дорогая? Набор ложек перепутан. Это разбивает весь сервиз! Выясни как, выясни где, выясни кто.
А я свое «когда» уже выяснил.
Даже если в одном углу моей головы эйфория и сохранилась, в остальных она быстро улетучилась. В белом свете, который ко мне вернулся, я яснее, чем когда-либо прежде, мог видеть чудовищность их совместного предательства. Да, я взял с собой револьвер. Да, я тайно обдумывал свой план, брал в аренду машину и ехал в ночь, чтобы намеренно убить моего друга и старого агента. Но он заслужил это! И она тоже заслужила!
Я шел пешком.
Эмма.
Я был пьян. Не от вина. За двадцать лет службы в Конторе я научился пить, не пьянея. Но все равно я был пьян. Пьян в стельку.
Эмма.
Кто ты или кем ты кажешься, со своими зачесанными наверх волосами, когда соблазняешь ножками Джейми Прингла? Что ты обо мне выдумывала, когда за моей спиной смеялись – вы двое смеялись – над Тимбо, старым дуралеем Тимбо, запоздавшим в развитии Тимбо с его дежурной улыбкой?
