Эхо северных скал - Александр Александрович Тамоников
У Шелестова в автомате магазин почти пуст. Еще один последний он отдал Когану. Двое из убитых бандитов были вооружены автоматами «ППШ», но магазины «ППШ» невозможно было использовать с автоматами «ППС», которыми были вооружены оперативники. Оставалось лишь бросить свое оружие, брать трофейные «ППШ» и бежать в поселок, но Шелестов хорошо знал, как может подвести в бою чужое оружие, как могут подвести дефекты механизма. Они же не знали, что это за автоматы и каким образом они попали в руки банды. Может, это как раз списанные дефектные автоматы, предназначенные для утилизации.
– Касьян Иванович, – Максим схватил участкового за руку. – Бегите с Яшкиным в поселок. Если мы вас не догоним, то действуйте по обстановке. Не мне вас учить, вы опытный милиционер. Мы с Борисом сейчас зарядим свое оружие и будем вас догонять. Главное, не подставляйтесь сразу под пули. Оцените обстановку, силы банды, ее цели.
Шелестов не надеялся, что Игнатов с Яшкиным успеют добежать до поселка раньше них. Участковый был не самым лучшим бегуном: и возраст, и курение – все это сказывалось на его физических возможностях. Но выхода иного не было. Они с Коганом стали разбирать барабанные магазины «ППШ» и набивать коробчатые магазины своих «ППС». Работали быстро, сбивая пальцы о плохо обработанные края деталей оружия. Наконец у каждого набралось по два с небольшим магазина. Вдалеке мелькали фигуры бегущих, и оперативники бросились догонять их.
Игнатов отстал, когда его товарищи, разделившись, подбежали к крайним домам и огородам. Никто в них не стрелял, в поселке вообще было удивительно тихо, и Шелестов с надеждой подумал, что им звуки стрельбы померещились. Но когда он увидел тело убитого местного охотника рядом с сараем на окраине, сомнения исчезли. Это был один из часовых, наблюдавших за окрестностями. Максим поднес дуло охотничьего ружья к носу и почувствовал запах сгоревшего пороха. Значит, стреляло ружье. Да вот только бандиты стреляли лучше. Удивительно, но, скорее всего, к охотнику просто подобрались с нескольких сторон или перехитрили, и он не успел выстрелить первым. Не привык в людей стрелять. И тут недалеко поднялась стрельба. Сначала хлестнули два револьверных выстрела, потом сухим треском стал бить «шмайсер». Снова два выстрела из «нагана». И автомат захлебнулся. Шелестов попытался сориентироваться, понять, где идет перестрелка, и, решив, что где-то в районе дома участкового, побежал по переулку, стараясь держаться забора слева от себя.
Сергей Иннокентьевич Белецкий лежал, стараясь убедить себя относиться ко всем событиям, что разворачивались в поселке, философски, как к нему лично не относящимся. Он снова попытался думать о себе равнодушно, как о человеке, у которого нет будущего, даже настоящего нет. Умер он, вот и все. И то, что он ходит по земле, ест, пьет, спит, – это лишь иллюзия, призрачный фантом. Так случается, когда пылает военный корабль с взорвавшимся пороховым погребом, когда огонь с гудением рвется через развороченную палубу и разрушенные надстройки, а судно все идет и идет вперед, плывет по инерции. На борту ни одного живого моряка, не работают моторы, а судно движется. Но это видимость осмысленного движения. Корабль мертв, мертв его экипаж, а движения корабля предсмертные, неосмысленные. Движение мертвого тела. Еще несколько минут, и судно начнет погружаться в морскую пучину. И все, тогда уже и тела не останется.
Думать так он умел, давно уже эта картина засела в голове бывшего морского офицера, которого отторгла Родина и свой народ. Но только вот теперь Белецкий не мог привычно думать и относиться ко всему происходящему философски. Что-то изменилось в его голове, слова странного майора из НКВД, который недавно разговаривал с ним, смущали, заставляли думать иначе. Вот с капитаном Литвяком было все просто и понятно, а с Шелестовым нет. Вроде и не стал Шелестов доверять Белецкому, а разговор вышел доверительный. Теперь уже сам Белецкий сомневался, что его отвергла Родина и народ. А может, это он, лейтенант флота Белецкий, отошел в сторону в самый трудный для своей Родины момент, отошел от народа? От мужиков? Но эти же мужики служили под его началом и на корабле и уважали его как командира, и он ко многим относился с уважением. Так что же случилось, когда этот народ сверг царя и взял в руки власть в стране? Оказалось его, Белецкого, болезненное самолюбие задетым? Как же так, самостоятельно, без его ведома, без его разрешения сменилась власть, а почему его никто не спросил? Не одного его, конечно, а всех офицеров, дворян, тех, кто эту власть и осуществлял. Их просто смели и по большей части уничтожили за четыре года гражданской войны.
«Да, я не стал воевать ни на чьей стороне, – думал Белецкий, – на моих руках нет крови, но чиста ли от этого моя совесть? Ты не встал «против», не держался «за». Ты был вообще в стороне, и какого доверия ты теперь требуешь? Что делает каждый нормальный здравый человек, когда горит его дом. Да-да, полыхал его дом, его Родина, его Россия полыхала! Нормальный человек с инстинктами хозяина бросится тушить этот дом, будет стараться спасти как можно больше имущества, крышу над головой, свести ущерб к минимуму. Можно, конечно, придумать причину и оправдание тому, что хозяин решил до конца спалить свой дом, помочь ему основательно сгореть, чтобы потом… На этом месте построить новый дом, лучше и краше прежнего. А для этого нужно освободить место под строительство, огнем уничтожить все, что мешает. А я-то не был ни тем, ни другим типом хозяина, я был в стороне. А они бились за этот дом. И какое я имею право требовать к себе уважения? Нет, даже просто требовать, чтобы со мной считались? С дезертирами не считаются, они дезертиры.
И когда где-то вдалеке стали раздаваться выстрелы, автоматные и пулеметные очереди, стали бить винтовки, когда недалеко от поселка что-то с грохотом взорвалось, Белецкий не смог лежать. Сейчас эти люди во главе с Шелестовым сражались с какой-то бандой, может, с гитлеровцами. Ведь Шелестов расспрашивал Белецкого о немецких подводных лодках. Страшно сидеть взаперти, не зная, что происходит снаружи. Не за себя страшно, страшно из-за того, что творится зло, а ты не можешь ему помешать, страшно, что рядом беда, а ты не можешь предотвратить ее, помочь людям.
Белецкий мерил шагами свою маленькую тюрьму и напряженно прислушивался. Вот звук мотора, выстрелы. Это из ружья… еще. А это автоматная очередь. Еще очереди, кажется, что кто-то просто поливает автоматными очередями улицы, стараясь распугать мирное население. Боже, что там творится? Сергей Иннокентьевич подошел к решетке и вцепился в нее руками. И тут по скрипучим ступеням раздались шаги, распахнулась дверь, и в комнату решительно вошли трое. Белецкий нахмурился, но от решетки не отошел. Смутные сомнения терзали его душу. В дом вошел капитан Литвяк и с ним двое мужчин, одетых как обычные поморы, но что-то в их внешности показалось бывшему лейтенанту флота странным.
Обычные кирзовые сапоги, брюки и свитера домашней вязки, телогрейки. Один носил вязаную шерстяную шапочку, у второго на голове красовалась обычная шапка-ушанка с кожаным верхом. Но смущало другое. И даже не немецкие автоматы в руках этих людей. Слишком уж эти двое тщательно выбриты. Даже капитан НКВД выглядит в этом смысле не так опрятно. Держатся эти люди настороженно, это понятно, а вот походка у обоих морская, они шире, чем сухопутные жители, расставляют ноги, привычные к качке. А еще они все время молчали: и когда Литвяк кинулся к столу участкового просматривать бумаги, проверять ящики и даже когда он попытался включить рацию.
– Ну что, господин Белецкий? – уполномоченный НКВД наконец обратился к арестованному.
Литвяк ленивой походкой прошел через комнату к решетке. Он остановился, и Белецкий уловил, что уполномоченный прислушивается. Он постоял перед решеткой, покачиваясь с пяток на носки и разглядывая арестованного так, будто видел впервые так близко. Белецкий ждал. Сейчас что-то решалось. И ему не нравится Литвяк, и еще больше не нравились эти
