Михаил Бойков - Рука майора Громова
От оружия Холмин поспешил отказаться:
— Мне наган не нужен. Я не думаю, чтобы он мог спасти меня от покушения «руки». Из четверых, убитых ею, трое, по крайней мере, были вооружены. Нет, не нужно. Револьвер, без всякой пользы, только мои карманы будет оттягивать.
— Наган можно и в кобуре носить, — заметил Кислицкий.
— Это при штатском-то костюме?
— Мы можем вас и в мундир одеть, — предложил начальник отдела.
Поспешность, с которой Холмин начал отказываться от такого предложения, вызвала у Гундосова ироническую улыбку и насмешливое замечание:
— Что, братишка, противно мундир энкаведиста носить?
Ответить на этот вопрос откровенно Холмин не решился: пришлось отвечать уклончиво:
— Не противно, а не привык я к мундирам. Человек я штатский и мне удобнее работать в штатском костюме. Вместо мундира и нагана лучше бы хорошего помощника, иметь.
— Так за чем остановка? В отделе много работников. Выбирайте любого, — сказал Бадмаев.
— Мне бы хотелось специалиста по криминальным делам. Из уголовного розыска. Дайте мне такого, — попросил Холмин.
Бадмаев отрицательно и очень энергично замотал подбородком.
— Такого дать не можем. Нам шпионы из угро не требуются. И без них до начальника угро слухи о «руке» дошли. Он уже успел настрочить донос Лубянке. Вчера мы получили оттуда шифрованную телеграмму с запросом.
— Да. В наши секретные дела угро допускать нельзя, — подтвердил слова начальника отдела Гундосов.
— Жаль, — вздохнул Холмин. — Очень жаль, что моя просьба, как говорил капитан Шелудяк, — останется всуе. Кстати, что с ним?
— Был Шелудяк, да весь вышел. Признался во всем, но, во время допроса, умер от разрыва сердца, — ответил Бадмаев.
— Закатали на конвейере?
— Наши телемеханики перестарались, — коротко и равнодушно объяснил Кислицкий.
— В чем же признался Шелудяк? — спросил Холмин.
— В том, что он «рука майора Громова», — ответил начальник отдела.
— Какая чепуха! — воскликнул Холмин.
Бадмаев кивнул, соглашаясь с этим восклицанием.
— Теперь и я вижу, что чепуха. После того, как познакомился с его показаниями. Откровенно говоря, я не хотел смерти моего бывшего заместителя, но… так получилось…
— Все таки мне не верится, товарищи, что «рука майора Громова», живой человек. Очень уж она на настоящее привидение похожа, — сказал Кислицкий после короткой паузы.
— Мне тоже не верится, — добавил Бадмаев. — Поэтому я, для борьбы с нею, использую и Вовушева.
— Как хотите, дело ваше, — сказал Холмин.
Гундосов подмигнул Бадмаеву.
— Давай, майор! Используй фокусника. Он тебя научит фокусы делать.
На плоской физиономии начальника отдела прошла злобная судорога и, еле удержавшись от резкого ответа, он пробурчал себе под нос что-то неразборчивое.
— Что ты сказал? — вызывающе спросил Гундосов.
— Ничего, — зло буркнул Бадмаев.
В этот момент готовой разгореться ссоры Холмин вспомнил то, о чем хотел просить начальника отдела еще два дня назад.
— Гражданин начальник! Я хотел бы ознакомиться со следственным делом майора Громова. У кого мне его взять?
Слова. Холмина произвели на Бадмаева отрезвляющее действие. Он успокоился и, притянув к себе, лежавшую на столе зеленую стопку следственных дел, начал ее перебирать.
— Громовское дело должно быть здесь. Недавно я просматривал его. Ага! Кажется, в этой папке. Только, почему она такая тонкая?
Он раскрыл самую тонкую из всех зеленых папок и, сейчас же, откинулся на спинку стула с криком ужаса. Холмин бросился к столу и заглянул в папку. Там лежал один единственный листок бумаги, на котором чернели слова, написанные знакомым Холмину мужским энергичным почерком:
«Не ищите никаких документов о майоре Громове. Они уничтожены рукой майора Громова».
Глава 7
Никаких следов
Пропало из отдала НКВД не только одно следственное «дело» майора Громова. Таинственно исчезло все, так или иначе относящееся к нему: следственные материалы о его соучастниках, фотографии, отпечатки пальцев и даже список арестованных вместе с ним.
Бадмаев рвал и метал, требовал, чтобы пропавшее нашли, распекал своих подчиненных и грозил им карами, гонял своего секретаря, как зайца. Но все было тщетно; пропавшие материалы не находились. Исчезло даже следственное «дело» капитана Шелудяка, которое Холмин хотел просмотреть. В отделе НКВД не сохранилось никаких следов майора Громова.
— Может быть, вы хоть фамилии арестованных с ним запомнили? — спросил Холмин Бадмаева.
— Помню одну. Капитан Андрей Беларский. В полку он был помощником Громова, — ответил энкаведист.
— Других фамилий не помните?
— Нет.
— А в отделе не найдется таких людей, которые их вспомнили бы?
— Вряд-ли. Хотя, постойте! Возможно, что помнят два наших теломеханика. Они двоих громовцев катали на конвейере.
— Их следует расспросить.
Расспросим. Они сейчас в санатории отдыхают, но мы их оттуда вызовем.
— А где теперь находится Беларский?
— В Караганде. Отбывает там заключение в концлагере.
— Надо и его вызвать.
— Зачем?
— Допросить, Ведь вызываете же вы заключенных из лагерей на переследствие.
— Он вам очень нужен?
— Очень.
— Хорошо. Я сегодня же пошлю телеграмму в Караганду…
— Скажите, гражданин начальник, вы показания капитана Шелудяка прочли все полностью? — спросил Холмин.
— Да, — коротко ответил Бадмаев.
— А Беларского?
— Тоже.
— Есть в них что-нибудь интересное? Какие-нибудь следы, ведущие к «руке майора Громова»?
Плоская физиономия энкаведиста помрачнела, и он ответил с непонятным Холмину раздражением и досадой:
— Ничего интересного и никаких следов там нет. Сплошная липа чистейшей воды…
С той ночи, когда Холмин впервые увидел «руку майора Громова», прошла неделя. За это время, кроме исчезновения документов, никаких особенных происшествий в отделе НКВД не произошло. «Рука» больше не появлялась и ничем не напоминала терроризованному его отделу о своем существовании.
Постепенно энкаведисты успокоились и, наверстывая упущенное время, с удвоенной энергией взялись за «выкорчевывание врагов народа». Чистка в городе и прилегающем к нему районе развернулась вовсю; количество арестов, осуждений и расстрелов увеличилось в несколько раз. Энкаведисты «по-стахановски выполняли важнейшие государственные задания».
Коснулась чистка и самого отдела НКВД. По распоряжению Гундосова там было объявлено врагами народа и арестовано несколько следователей и теломехаников. Их коллеги на допросах предъявляли им странные обвинения в том, что до этого никак не считалось преступным в энкаведистской среде: превышение следовательской власти и применение методов физического воздействия к подследственным.
Дважды Гундосов «свистал, всех наверх» — приказывал созывать общие собрания работников отдела, Холмин был на этих собраниях, хотя и мог уклониться от посещения их. Собрания его не интересовали, но он надеялся, что на них, может быть, узнает что-либо новое о майоре Громове и его «руке». Ничего нового узнать ему не удалось: собрания были заполнены обычной болтовней о повышении чекистской бдительности, развертывании чистки, борьбе с врагами народа и тому подобном, давно известном и надоевшем всем собравшимся.
Отдельский буфет Холмин посещал теперь аккуратно. Дуся кокетничала с ним больше, чем с другими, — видимо он ей нравился, — но ничего интересного о «руке» сообщить ему не могла.
— Такое получается, Шура, что все молчат, как рыбы, — отвечала она на его расспросы.
— Не хотят говорить? — спрашивал он.
— Мне сказали бы. Но не знают ничегошеньки. Такого секретного дела тут еще не было…
Дважды Холмин навестил Ольгу Громову. В первый раз она встретила, его по-прежнему холодно и неприязненно, но во второй — несколько приветливее. Он был этим несказанно обрадован и в мыслях начал называть ее Оленькой…
Увлечься по-настоящему «делом руки майора Громова» Холмину первое время мешали сомнения.
— Правильно ли я поступаю? Следует ли помогать энкаведистам? — спрашивал он сам себя.
К этим вопросам он старался подойти с разных точек зрения. Однако, результат таких подходов был одинаковым. Со всех точек зрения получалось, что заключенный, помогающий энкаведистам, поступает более, чем неправильно, поступает предательски по отношению ко всем ущемленным и угнетаемым советской властью.
— Но ведь я же не по своей воле. Меня заставили, — пытался он найти оправдание.
И сейчас же возражал сам себе:
— А зачем в чекистские дела влез? Надо было отказаться.
— Но тогда бы меня расстреляли.
