Михаил Веллер - Приключения майора Звягина. Роман воспитания

Михаил Веллер

Приключения майора Звягина

Роман воспитания

«Делай что должен, и будь что будет».

«Надежда в Бозе, а сила в руце».

Вместо пролога

Своя рука — владыка

— Леня, ты совсем не интересуешься перестройкой, — упрекнула жена из-под вороха газет, в то время как телевизор сулил крушение Ленинграда по всем статьям вплоть до кислородного голодания.

— Да, — флегматично согласился Звягин, — я совсем не интересуюсь перестройкой. — Он перелистнул атлас кошек, изданный в ГДР, которая ныне уже не существовала. — Ты знаешь, чем отличается сиамская пуховая от сиамской короткошерстной?

— Ты аполитичен! — с негодованием констатировала жена.

— Я аполитичен, — кротко кивнул Звягин, любуясь кошачьим портретом.

— А в газетах пишут…

— Я знаю, что пишут в газетах.

— Что же?

— Все то же.

— А именно?

— Что жрать нечего. Что Союз разваливается. Что экономика впадает в столбняк. Что выгоны не разгружены, депутаты продажны, прошлое трагично, будущее мрачно, а вообще я не люблю коллективных неврозов.

— А что ты любишь? — поинтересовалась жена.

— Чтобы было интересно. И лечить людей. Первое — от характера, очевидно, второе — от профессии.

— А это тебе не интересно?! — и она, с характерными интонациями учительницы с двадцатилетним стажем, стала читать о благополучном пенсионерстве палача, пытавшего Вавилова.

— Я бы его убила! — с прямотой звенящей юности отчеканила дочка, появившаяся в дверях.

— М-да? — зевнул Звягин. — И как же бы ты его убила?

— Расстреляла!

— Из чего? Из косметички?

Всклубился легкий семейный спор о преступлении и наказании, причем насколько агрессивна и непримирима была женская часть семьи, что школьница, что школьная учительница, настолько же добродушен и покладист был муж и отец семейства.

— Можно подумать, ты не носил офицерскую форму!

— Что выдавали, то и носил.

— Как ты можешь, с твоим равнодушием к людским страданиям, быть врачом!

— Легко и беззаботно. Тут главное — хорошо выспаться, — и Звягин поднялся с любимого дивана и проследовал в спальню. — Жду жену с первым дилижансом! — крикнул он оттуда.

Утром, вскочив бесшумно (разминка, душ, кофе — было воскресенье, и домочадцы отсыпались), он перелистал газеты, пробежал давешнюю заметку и задумался коротко: в глазах проявлялась улыбка угрюмая.

На «скорой», если воскресенье выпадает на середину месяца и погода приличная — чтоб меньше автослучаев, можно и расслабиться слегка: в свободное время, давно зафиксировано, людям реже требуется срочная медицинская помощь. Судачили — надоело:

— У «Гостиного» болгарские по три ре пачка — всегда…

— И чуть не сотня случаев по городу — потравились все этим узбекским виноградом.

— Продовольственные поставки в рамках джихада!..

— Я все понимаю, но почему шапок-то нигде нет!..

— И что поразительно: бензина нет — а автослучаев больше…

Выехали на вызов, шофер музыку врубил, фельдшер подремывал в салоне — молод, явно нажрался вчера, в субботний-то вечер, несмотря на дефицит спиртного; дефицит женщин ему, судя по темпераменту, слава Богу, не грозит.

— Гриша, — обернулся Звягин, — ты знаешь, что в старые времена говорилось: врач не стал врачом, пока не заполнил своими пациентами кладбище?

— То-то на кладбище очереди, — отозвался Гриша. — И это еще врачей не хватает.

Помолчав, Звягин ответил не совсем понятно:

— Каждому — свое место, — сказал он.

— И свое время.

— Точно, — сказал шофер.

Завизжали виражом под Охтинский мост.

— Увольняясь из ГБ, они меняли фамилии, — сказал Звягин, но на самом деле не произнес вслух, а лишь подумал. Любое лишнее слово нам ни к чему.

Отработав и вернувшись на станцию, плюхнулся в продавленное кресло под окном и скрестил вытянутые ноги: «Основа действий что? — план. Основа плана что? — информация. Основа информации что? — утечка на стыках. Податливые звенья кто? — клиентура. Лучшая клиентура кто? — женщины, разумеется. Так, майор, а теперь проведем археологические раскопки в нашей богатой и замусоренной памяти».

Лишь через сутки, дома, облюбовав страницу в записной книжке, пухлой, как батон, и тяжелой, как граната, он набрал телефонный номер:

— Татьяна Ильинична? Доктор Звягин беспокоит. Как здоровье? Это в порядке вещей… Достанем, какой разговор… Нет, просто так, ничего не нужно. От чайку никогда не отказывался. Свободен. Завтра в семь, так точно.

Посвистел «Турецкий марш», позвонил еще раз:

— Саша? Слушай, есть разговор. Да, ты упоминал как-то… Не телефонный, безусловно. А чего откладывать.

Еще пара звонков, и он заходил по ковру взад-вперед, сунув руки в карманы и удовлетворенно хмыкая; хмык получался с каким-то металлическим холодным мурчаньем.

— Я об тебя руки марать не буду, — ласково пообещал кому-то Звягин. — Я тебя ножками стопчу. В пыль! Понял?..

Лицо его приняло выражение спокойной сосредоточенности, как у рулевого на штурвале, выцелившего точку курса на горизонте.

Татьяна Ильинична, отцветшая блондинка, принимала его в небольшой респектабельной квартирке — полуделовой, полубудуаре хорошо пожившей дамы.

— Какие цветы! Узнаю гвардию. Офицеры и джентльмены — это одно и то же.

Пили французский коньяк крохотными глоточками и цейлонский чай: говорили легко, с игривостью, на подтексте не существующего, но как бы не исключаемого флирта.

— Благодарю, — приняла она две упаковки регипнола. — Только хорошее снотворное может гарантировать хороший сон в наше время и в моем возрасте.

Звягин отвесил комплимент.

— Так чем могу отслужить в свою очередь? — осведомилась хозяйка с весомостью сильного человека, привыкшего выигрывать по правилам игр этого мира.

— Когда-то был я лейтенантом, — сказал Звягин, — и влип по молодости и невоздержанности языка в скверную историю.

— Где и когда это было? — быстро спросила Татьяна Ильинична.

— И мне крепко помог один человек из вашего ведомства.

— Вот не знала о ваших делах с госбезопасностью.

— Недавно я наткнулся на его фамилию в газете. Причем в отрицательном смысле.

— Кто ж сейчас положительно отзывается о КГБ.

— Поскольку по характеру своему я не люблю собак, пинающих дохлых львов…

— Порядочным офицерам это свойственно.

— …я бы хотел именно сейчас поблагодарить этого человека, уже старика, пенсионера, за сделанное им добро. Чтоб не считал всех подонками. Не люблю сливаться с обществом.

— Узнаю ваши капризы… — сощурилась Татьяна Ильинична.

— Не люблю ничего недоделанного, — ответил Звягин.

— Кто желает, но не действует, тот плодит чуму. Не знаете, кто это сказал? Вильям Блейк.

— Мне бы ваше образование.

— Как его фамилия?

— Тогда его фамилия была Хват.

Она чуть шевельнула бровью.

— В звании полковника или подполковника, очевидно.

— О нем сейчас стало известно много неблаговидного. Если правда то, что пишут, — преступного даже.

— Меня это не касается!

Отпили чай. Она задымила тонкой американской сигареткой.

— Но я не работаю ни в кадрах, ни в архиве, милый Леонид Борисович.

— Простите, если это невозможно — вопрос снят.

— Ну… вовсе уж невозможного ничего нет.

Звягин, отведя как бы в задумчивости взгляд, повернул лицо в наивыгоднейший ракурс, подчеркивающий резкость черт, квадратность подбородка и холодную прозелень глаз.

— Экий вы голливудский киногерой. Так бы и врезалась по уши… да с вами ведь это безнадежно.

Махнула рукой, рассыпала смех.

— Вы не торопитесь? Достаньте-ка во-он ту бутылочку из бара. А просьба ваша — какая ерунда, попрошу из отдела послать запрос. Послушай, Звягин, — перейдя на ты, взглянула с нагой прямотой, — я тебе нравлюсь?

Звягин мурлыкнул металлически и звякнул бокалом.

«Захотелось мартышке любви со слоном, тут-то она и лопнула, — попомнил он детский анекдот, выходя из ночного подъезда. — Есть и другой анекдот: „Так что, и это не помогло, спросил у дамы парень в белом халате; ну, тогда вам и вправду нужно доктора; а мы кто? да бригада маляров, работаем тут…“ На что только не пойдешь ради торжества справедливости», — съязвил он над собой.

Второй вопрос решился гораздо проще; да в наше время ничего особенно сложного в нем нет.

Саша, интеллигентнейший хрупкий молодой человек, встретил его милой улыбкой и рукопожатием тонкой маленькой руки — деревянными тисками каратиста; Звягин с трудом пережал эту ручку и удовлетворенно крякнул.