Виктор Михайлов - Слоник из яшмы. По замкнутому кругу
— Что вас тогда насторожило?
— Мне показалось, что гражданин очень уверенно подошел к нам, словно знал, что пейзаж надо предложить именно нам. Позже я успокоила себя мыслью, что он мог слышать, как я, по поручению Вейзель, обращалась к продавцу с просьбой показать нам пейзаж с березками.
— Много бы я дал, чтобы с кем-нибудь посоветоваться! — сказал Лоран, ударив кулаком по коленке.
— Вам кажется, это серьезно? — спросила она.
— Очень. Я знаю Штаудэ, и мне есть чем дополнить историю картины. У вас, Алла, нет подходящего человека?
— В одной из клинических больниц я веду кружок французского языка. Среди моих слушателей заведующая отделением Ксения Никитина, ее муж… Словом, я с ним знакома.
— Вы бывали у них в доме? — заинтересовался Лоран.
— Да. — Она взглянула на часы. — Девятый час. Пойдемте позвоним из автомата.
Возле метро «Площадь Революции» была свободная кабина. Сухаревская по записной книжке набрала номер. Лоран услышал щелчок, кто-то снял трубку. После краткой, но оживленной беседы Алла вышла из кабины.
— Нас ждут. Правда, Федора Степановича еще нет дома, но с минуты на минуту он должен быть…
— Удобно это? — спросил Лоран.
Алла не ответила — к метро подъехало такси, пассажиры вышли, и зеленый глазок не успел моргнуть, как девушка уже сидела рядом с водителем. Лоран занял место сзади, и машина свернула в Театральный проезд.
Дверь на четвертом этаже дома по Рождественскому бульвару открыла Ксения Николаевна.
— Федор Степанович, — здороваясь, сказала она, — полощется в ванне. Пока пройдите в рабочую комнату.
Это был кабинет. Стеллажи, много книг, в том числе иностранной литературы на немецком, английском и французском языках. Бодлер и Александр Дюма, Верхарн и Дени Дидро. Книги по юридическим вопросам, медицине и криминалистике. У окна, примкнутые друг к другу, два письменных стола: на одном из них многочисленные записки, толстые фолианты книг с закладками; другой же пуст, шариковая ручка и открытый блокнот на чистом листе.
— Я себя неловко чувствую, — осматриваясь, сказал Лоран, когда они остались одни.
— Это пройдет, как только вы увидите Федора Степановича. Полистайте пока Бодлера…
— Откуда вы знаете о моих симпатиях к Бодлеру?
— Вейзель много рассказывала мне о вас.
Лоран снял с полки «Цветы зла», и сразу ушел в знакомые строфы. Он даже не заметил, как в комнату вошел Никитин.
В комнатных туфлях, теплой вязаной тужурке, Федор Степанович был простой, какой-то домашний.
— Здравствуйте, Алла! Рад вас видеть, Марсель Лоран! — Они пожали друг другу руки. — Можно предложить стакан чая?
— Спасибо. Мы только от стола, — отказалась Сухаревская.
— Тогда я слушаю вас, — он выжидательно перевел взгляд, — мосье Лоран.
— Я гражданин Советского Союза! — резко сказал Лоран и поставил на прежнее место томик Бодлера.
— Мы с вами погодки, и неудобно звать вас по имени.
— Товарищ Лоран.
— Зачем вы так? — улыбнулся Никитин. — Я не собирался вас обидеть. Мне сказала Ксения Николаевна, что вы хотели со мной посоветоваться…
— Да. Алла, расскажите все, что вам известно о картине.
Никитин указал ей на кресло у противоположного стола и придвинул к себе блокнот. Он был любезен, но и только. По мере же того, как рассказ Сухаревской подходил к концу, заинтересованность Никитина возрастала, а количество пометок в блокноте увеличивалось.
— Вы можете вспомнить, кому этот человек предложил картину, вам или Вейзель? — уточнил он.
— Учтите, Федор Степанович, — вмешался Лоран, — если это авантюра, то Луиза Вейзель к ней не имеет никакого отношения!
— Хорошо, учту, — мирно сказал Никитин. — Ну, Алла?
— Он считал покупательницей меня.
— Как внешне выглядел этот человек?
— Трудный вопрос. Если что-нибудь в нем и обращало на себя внимание, то, пожалуй, только глаза, красивые, серые, очень кроткие… На нем был темный костюм и почему-то заляпанные грязью ботинки. Я еще подумала: в Москве сушь, несколько дней не было дождя, а он умудрился выпачкаться в грязи…
— Это все?
— Все.
— Ни одной яркой, запомнившейся вам детали?
— Ни одной.
— Скажите, Алла, а на лице его не было шрамов, рубцов от порезов? — Никитин в ожидании ответа даже затаил дыхание.
— Как же… — Она засмеялась. — Я с этого хотела начать! Свежий рубец от левого виска до подбородка и…
— …и в виде мхатовской чайки, как они ее изображают на занавесе. Шрам через весь лоб?
— Так вы его знаете?
— Знаю. — Никитин остановил Лорана, который хотел что-то сказать, снял трубку и набрал номер. — Николай Алексеевич? Ты уже на отлете? Прости, но придется задержаться. Разыщи в шкафу папку с инициалами X. М. и срочно доставь ко мне. По пути зайди к синоптикам и возьми у них справку: где в Московской области, когда, в какие часы за последние три дня проходили дожди? Ясно? Жду.
Никитин положил трубку на аппарат, достал из стола несколько листов бумаги, передал их Сухаревской и, жестом попросив написать, повернулся к Лорану.
— Я внимательно слушаю вас, товарищ Лоран.
— День этот я помню, словно вчера… — начал Лоран. — Седьмое февраля тысяча девятьсот сорок пятого года. Мы были помолвлены. В десять часов утра настоятель церкви Нотр Дам де Шан должен был совершить обряд венчания. Маргарита, таково девичье имя Луизы, была воспитанницей католического монастыря, на брак в церкви я вынужден был согласиться. Накануне в оранжерейном хозяйстве я заказал несколько корзин ее любимых красных гвоздик, поэтому, когда в восемь часов утра раздался стук в дверь, я, будучи уверен, что это посыльные привезли цветы, открыл. На пороге я увидел четырех человек в кожаных черных пальто и таких же кожаных каскетках, так одевались функционеры штурмовых отрядов. Под дулами направленных на меня пистолетов я отступил в комнату. Начался обыск. Они рыскали везде, перетряхивали каждую книгу, складывали в отдельную пачку письма, записки и партийную литературу. Время от времени кто-то из них выходил на лестничную клетку, говорил со своим начальником и передавал остальным указания: «Хозяин приказал!», «Хозяин торопит!», «У нас осталось немного времени!» Во время обыска я стоял подняв руки, лицом к стене. Вдруг один подошел ко мне и сквозь рукав пижамы сделал мне в предплечье инъекцию. Сознание от меня ускользало. Подхватив на руки, они понесли меня вниз во двор, где я увидел знакомый «мерседес» и сидящего рядом с водителем аббата Штаудэ. Меня запихнули в багажник, и машина выехала со двора.
— Это был действительно аббат Штаудэ? — спросил Никитин.
— В этом я еще раз убедился позже. В багажник проникал выхлопной газ. Задыхаясь, я очнулся от небытия. Видимо, мой тяжелый кашель обеспокоил Штаудэ: предстоял переезд через заставный шлагбаум и он боялся обратить на себя внимание. Поэтому, остановив машину, аббат приказал свернуть на обочину и проветрить багажник. Затем я видел аббата Штаудэ в Линце, где он сдал меня штандартенфюреру СС, сказав: «На этом мы, любезный господин Лоран, заканчиваем наш атеистический спор. Надеюсь, у вас нет претензий к нашей гуманности?» В последний раз я видел аббата возле его «мерседеса», когда меня с партией заключенных вели к грузовику для отправки в Маутхаузен. Штаудэ улыбнулся мне и помахал рукой.
— Вы предупредили Луизу Вейзель о вмешательстве аббата Штаудэ в вашу судьбу? — спросил Никитин.
— Нет. Я лишь подтвердил, что знаю его. Все равно она не поверила бы ни одному моему слову.
В кабинет вошел капитан Гаев, передал Никитину папку и узкий листок бумаги.
— Сообщение синоптиков, Федор Степанович. Я вам больше не нужен?
— Нет, спасибо.
Гаев простился и вышел из кабинета. Никитин развязал тесемки папки, достал фотографию и, показав ее Сухаревской, спросил:
— Скажите, Алла, этот человек продал вам картину?
— Пожалуй, — подумав, ответила девушка. — Да, это он, только на каком-то другом этапе жизни…
ЗА ЗАКРЫТОЙ ДВЕРЬЮ
Состояние тревоги передалось ей с вечера, когда они встретились с мужем за обеденным столом.
Бывало и прежде — увлеченный новой технической идеей, Тимофей становился сосредоточенным, как бы углубленным в себя. Но взгляд его был иным, он улыбался своим мыслям и, творчески возбужденный, часто повторял по-своему горьковские крылатые слова: «Хорошая это должность — быть человеком!»
Таким же, как сегодня, Вера видела его впервые. Тимофей ел, и ложка зачастую замирала на полпути, в то время как глаза его были устремлены в одну точку и брови плотно сомкнуты в суровую, глубокую складку над переносицей.
До позднего вечера Тимофей работал за своим столом. Она заметила, что настроение его улучшилось, это почувствовал Димка и взобрался к отцу на колени. Обняв сына свободной рукой, Тимофей некоторое время писал, затем, прочитав написанное, опустил ребенка на пол, собрал листы бумаги, пошел на кухню, зажег их, бросил в плиту и, присев на корточки, долго смотрел, как пламя пожирало рукопись. Заглянув на кухню, Вера увидела выражение его лица, его невидящий взгляд, в котором прыгали огоньки отраженного пламени, и ей вновь стало не по себе.
