Эхо северных скал - Александр Александрович Тамоников
Голос шамана напоминал то завывание вьюги, то вой волков. Иногда он начинал петь заклинания и сопровождал пение танцами, его бубен не умолкал ни на секунду. И то, что вначале казалось новому человеку сплошной какофонией, начинало приобретать форму, звуки затягивали, уносили вдаль, заставляя забывать, не думать ни о чем, погружая в транс, в мир духов, в особое состояние, в котором духи могли коснуться человека, его сути и решить его судьбу. Они могли забрать болезнь, могли оставить ее внутри. Они могли просто посмотреть и сразу забрать человека.
Но сейчас старик-шаман торжествовал. Духи послушались, они сегодня были добры, они с уважением отнеслись к этому русскому. Сильный человек, он еще нужен в этом мире. Он будет служить другим людям, спасет их немало. Это сильный воин, рано ему уходить. А Сосновскому казалось, что он плыл в звуках, плыл в огненной реке, в которой плавилось его тело и его мозг. Он то видел лодку, то белого медведя, в которого стрелял из пистолета, то никак не мог вынырнуть из ледяной воды и глотнуть воздуха. И его не оставляла даже в обморочном состоянии главная мысль. Пересохшие запекшиеся губы больного то и дело шептали:
– Боря, запомни, ее номер U‐288. Запомни, Боря. Надо передать нашим – U‐288. А летчик погиб. Убит он…
Везти в район арестованного Белецкого было не на чем. Оставив его на попечение участкового милиционера, Литвяк отправился на аэродром требовать самолет для доставки вражеского агента. Шелестов, воспользовавшись отсутствием уполномоченного, решил поговорить с Матвеем, как он по привычке называл его про себя.
– Не спите, Сергей Иннокентьевич? – Шелестов поставил табурет возле решетки и уселся на него, накинув на плечи ватник.
– Я давно уже перестал спать, – тихо ответил арестованный и, поднявшись на своей лежанке, уселся, прижавшись спиной к стене. – Все удивляюсь, как организм умудряется жить без сна. Лежу, думаю, думаю, вот ночь и прошла.
– А о чем думаете?
– О семье. Больше мне думать не о чем.
Язычок огня в керосиновой лампе шевелился от сквозняка, и от этого по стенам бегали неясные тени. Шелестов чуть было не упрекнул Белецкого, что он не думает о Родине, которая уже не первый год ведет жестокую войну с врагом, но решил пока оставить эту тему. Сейчас важно не воспитывать этого человека, не упрекать, а понять его, разобраться в том, что у него внутри. Тогда, возможно, удастся использовать Белецкого с пользой для дела. Насколько он здесь застрял вместе с уполномоченным НКВД Литвяком, пока не понятно.
– Ваш отец погиб в Русско-японскую? Он, кажется, был контр-адмиралом?
– Да, в девятьсот четвертом. Адмиралом он успел побыть всего неделю.
– А ваша жена? Она тоже адмиральская дочь?
– Что? Почему? – удивленно посмотрел на Шелестова Белецкий. – А, понимаю. Вы думаете, что сыновья адмиралов в царское время женились только на адмиральских дочках? Нет, в данном случае я женился на дочери капитана третьего ранга. Замечательный человек, грамотный честный офицер. Он служил адъютантом у моего отца, а потом его назначили командовать эсминцем. Маргарита Дмитриевна мужественная женщина. Она стойко перенесла гибель и своего отца, и моего. Она сумела пережить смерть новорожденного ребенка. А когда наша единственная дочь Татьяна свалилась от сыпного тифа, она буквально выходила ее, вытащила с того света. Даже у докторов руки опускались.
– У вас замечательная семья, Белецкий, вам в этом очень повезло, – сказал Шелестов, просто потому, что надо было сказать нечто подобное. Дальнейший разговор будет не таким уж приятным.
– Да, русские женщины способны на подвиг, – задумчиво отозвался арестованный. – Делить с мужем все радости и невзгоды, любую беду способны только русские женщины.
– И за мужем-декабристом в Сибирь, – подсказал Шелестов.
– Да, и это, – с нажимом ответил Белецкий. – Хотя я чувствую некоторую иронию в ваших словах.
– Ирония заключается в самой ситуации, которая складывается. Вы отправитесь в лагерь. И это как минимум. И после окончания срока, я думаю, попадете на поселение. И ей за вами уже никак не пойти.
– Маргарита и Татьяна в безопасности, и мне теперь ничего не страшно, – спокойно ответил Белецкий. – Я не смогу к ним присоединиться, но это можно пережить. Для меня главное, что они будут жить. Но я не пойму, к чему вы затеяли этот разговор? Насколько я догадался, вы тоже имеете отношение к НКВД? Или вас тоже интересует судьба фамильных драгоценностей Белецких?
– Ну, знаете, вы тут всех подозреваете невесть в чем! – возмутился Шелестов. – Но даже если и так, то ведь страна ведет войну, нужны средства. Каждый гражданин своей страны готов отдать последнее, а вы делаете из своего фамильного золота тайну мадридского двора.
– Значит, я прав, – хрипло и как-то обреченно рассмеялся Белецкий. – И вы туда же. Один уехал, второй принялся меня обрабатывать. А так хорошо начали с заботой о моей семье. Сердобольные!
– Литвяк уехал на аэродром договариваться о самолете, чтобы отправить вас в Архангельск.
– Ваш Литвяк уехал в рыбацкий поселок, откуда родом мой боевой товарищ, матрос Никифор Бугров, – холодно ответил арестованный.
– Ладно, плевать мне на ваше золото, – грубо сказал Шелестов. – И куда там поехал Литвяк, мне тоже глубоко плевать. Сколько его там у вас в тайниках? Ну, может быть, хватит на один самолет или на пару танков. Это все капля в море для страны, можете не переживать за свои драгоценности. Я хотел с вами говорить совершенно о другом. И этот разговор более ценный и для меня, и для Родины. Надеюсь, и для вашей Родины, а не только для моей. Ведь вы же должны сочувствовать своему народу, который сражается с агрессором и несет огромные жертвы? Или вы списали этот народ из своих внутренних ценностей, как предавший ваши монархические идеалы?
– Нет у меня никаких идеалов, – медленно и равнодушно отозвался Белецкий. – Умерли они, и я умер вместе с ними. Я никогда не считал возможным воевать со своим народом. Что свершилось, то и свершилось с этой вашей революцией. Кто хотел, те сражались с вашей властью, я просто отошел в сторону и принял все таким как есть. Принцип простой. Живи здесь, а если не нравится, то уезжай. Я не смог уехать тогда, но я смог отправить за границу семью. Террор против бывших офицеров был слишком откровенным, мы прятались все эти годы, скрывая свое происхождение и свои личности.
– Значит, если враг вашей Родины скажет вам, что поможет все вернуть, то вы станете помогать врагу, выступая против своего же народа?
– Софистика! Зачем вы навязываете мне свое мнение и свои взгляды, свою интерпретацию происходящего? Этого я не говорил и даже не имел в виду. Враг моей Родины он и мой враг, независимо от того, кто сейчас стоит у власти. Только прошу видеть разницу вот в чем: считать кого-то врагом и идти на борьбу с ним – это разные вещи. Есть вопросы морального качества, а есть чисто физического. К чему вы завели этот разговор? Хотите в душу мне влезть. Умерла она, умерла.
– Хотите честного ответа? – спросил Шелестов.
– Мне все равно, будете вы отвечать или нет, честно или нечестно.
– Хорошо, тогда я просто отвечу вам, и вы знаете, что этот ответ честный. Мне наплевать на то, что у вас в душе, потому что вы чуждый всем нам человек, всем нам, кто сражается за Родину, у кого душа за нее болит и кто готов отдать за Родину жизнь. Мне наплевать, что в душе у человека, который в трудную минуту, имея боевой опыт, знания, готов бросить Родину, сбежать. А разговариваю я с вами потому, что мне важно знать, замечали ли вы признаки того, что немецкие субмарины заходят в наши полярные воды? Вы человек военный, флотский офицер, вы могли такие признаки заметить.
– Прошу мой ответ считать тоже честным, – не задумываясь, ответил Белецкий. – Сам я всплытия немецких
