Эхо северных скал - Александр Александрович Тамоников
Михаил завернулся в шкуру, уселся на землю, прижавшись спиной к скале, и стал смотреть. Сначала внутри дома заплясали красные тени, потом огонь появился в оконце, а потом дым повалил через щели в крыше. Он закрыл глаза и стал ждать. Сколько ждать? Неизвестно, может, час, может, день, а может, вечность. В лицо пахнуло жаром. Да, это уже полыхали стены. Сейчас огонь доберется до крыши, и его будет видно издалека. Жалко, что здесь нет мокрой травы, нечем создать столб дыма.
Ему было тепло, очень тепло. Михаил знал, что это ненадолго. Сгорит дом до последней щепки, а потом затихнет и уснет. И с ним уснет сам Сосновский. Может, навсегда…
Коган стоял на носу моторного катера и осматривал в бинокль берег, водную гладь, выступающие камни. Если учесть скорость самолета и время, когда он перестал выходить на связь, то получается, что крушение, если это было крушение, произошло где-то здесь. Хотя в данном случае «где-то здесь» означало участок побережья километров в тридцать. В эти широты даже рыбаки не заходят. Слишком далеко от материка.
– Эй, смотрите! – моторист толкнул Когана под локоть и стал показывать на берег.
Там среди камней покачивалась на волне большая моторная лодка, а на берегу виднелась выгоревшая брезентовая палатка. Коган махнул рукой – давай к берегу! Катер пристал к берегу, и навстречу ему со стороны палатки поспешили мужчина с бородой и маленького роста женщина в пуховом платке.
– Ой, товарищи дорогие, – торопливо заговорила женщина, пожимая руки то Когану, то мотористу и улыбаясь ненецкому охотнику, сидевшему на корме и курившему трубку. – Какое чудо, что вы тут проплывали. У нас беда случилась. Что-то с мотором. Вот еле подгребли к берегу, палатку установили. Просто ума не приложу, что бы мы делали.
– Что случилось? – перебил женщину Коган, когда к ним подошел бородатый мужчина в очках с очень толстыми стеклами.
– Небольшая поломка, но в наших условиях починить мотор мы сами не смогли бы, – пожимая Борису руку, ответил мужчина. – Трубка бензопровода лопнула. А заменить ее нечем. Может, на буксир нас возьмете?
– А вы кто же такие, что вдвоем путешествуете тут, да еще на стареньком моторе?
– Орнитологи мы. Из Пермского университета. Средства у вуза ограничены, так мы за свои деньги. Да и кому ехать, когда на кафедрах остались одни старые профессора, а вся молодежь ушла на фронт. Мы хоть и непризывные, а вот не удержать ретивое сердце ученого, отправились в экспедицию на Новую Землю. Вы не думайте, мы, как положено, зарегистрировались в Рогачево в комендатуре. Думаю, нас все равно стали бы искать не сегодня, так завтра.
– И сколько вы уже тут сидите? – удивился Коган, глядя на моториста, как тот разбирает мотор баркаса ученых.
– Три дня, – сказала женщина. – Ох и натерпелись! Не знаю, уж чему тут гореть, но в первый же вечер там севернее что-то сильно горело, видно было по отблескам на низких облаках, да и дым был. Мы уж думали, может, корабль какой подбили фашисты, да вроде далеко до фронта.
– Горело? – нахмурился Коган и тут же заторопился, окликнув моториста: – Коля помоги ученым, а мы пойдем немного севернее, посмотрим, что там могло гореть. Поломка серьезная?
– Нет, патрубок заменю, и порядок будет. Идите, Борис Михайлович, я тут помогу товарищам и вас буду дожидаться.
…Коган вел катер вдоль берега. И только теперь ему стало казаться, что его суденышко, на котором он отправился на поиски Сосновского, слишком неповоротливое, слабенькое и тихоходное. «Неужели трагедия? – Борис мысленно то и дело возвращался к рассказу женщины-ученого. – Нет, самолет не мог взорваться и гореть три дня назад. Они не вышли на связь шесть дней назад. Это что-то другое, но все равно надо разобраться».
Катер шел вдоль берега, ненецкий охотник покуривал свою трубочку, держа руку на руле, а Коган снова стоял на носу катера и осматривал берега в бинокль.
Дыма он не увидел, но заметил черную печную трубу, торчавшую повыше берега среди обломков скал. Печная труба, дым, огонь. Все это сразу связалось в голове воедино, и Коган приказал поворачивать к берегу. Катер ткнулся носом в рыхлое месиво мелких камней, которые шевелила небольшая волна. Коган соскочил на берег и побежал вверх по склону. На всякий случай он сорвал с шеи автомат и теперь держал его двумя руками, не зная, чего ожидать наверху. Борис даже думать боялся о том, что там может быть. Опасался, что с Михаилом случилась беда. Ведь неделя, почти неделя прошла с тех пор, как он пропал! Это же невозможно человеку без еды и тепла выжить в этих обледенелых скалах неделю.
Гарью еще пахло. Наверное, еще и небольшой дождь прошел с того времени, как тут случился пожар и в воздухе противно пахло мокрой гарью. Коган взбежал наверх и уставился на обуглившиеся бревна, доски и почерневший остов печки, сложенной из местного камня. Когда крыша сгорела и стала рушиться, она лишь немного развалила дымоход, но он все равно упорно торчал на двухметровой высоте, как памятник человеку, который его когда-то здесь сложил.
Коган не успел окинуть взглядом пространство вокруг сгоревшей хижины, как вдруг уловил какой-то хриплый звук и движение. Он резко повернулся и успел заметить, что из-под кучи каких-то шкур и тряпья вдруг высунулась грязная худая рука с пистолетом. «Засада!» – успел подумать Борис и бросился в сторону. В самый последний миг он понял, что опоздал, что сейчас грохнет выстрел и он получит пулю. Но выстрела не произошло. Сухо щелкнул боек пистолета, и рука безвольно упала на камни.
– Мишка! – как сумасшедший заорал Коган и кинулся сбрасывать шкуры.
Под ними в рваном грязном свитере лежал худой, заросший недельной щетиной Сосновский. И из его руки выпал пустой пистолет. Рядом валялись гильзы. Коган обнял друга, прижал к себе и стал трясти его, пытаясь привести в чувство.
– Миша, приди в себя, да очнись же, дуралей! Это я, Коган, не узнаешь? Нашел тебя, зараза, вот ты где! Эх, Мишка, а мы уж не знали, что и думать…
Рука Когана легла на лоб друга, и он чуть не отдернул ее. Лоб просто пылал. У Сосновского была высокая температура, дышал он с трудом, хрипло, то и дело заходясь влажным глубоким кашлем. Ненецкий охотник выскочил из катера, когда увидел, что Борис несет на руках исхудавшего грязного человека, и кинулся к нему. Они уложили Михаила на дно катера, Борис снял с себя фуфайку и накрыл друга. Катер взревел мотором и понесся назад.
– К нам нада, – покуривая трубку и хмуро насупив брови, говорил охотник. – В стойбище нада. Быстро нада. Не довезем. Там тадебя[6] сам знает, что сделать. Торопиться нада. Совсем плохой твой друг. Вовремя нашел. Камни всю силу забрали. Нехороший остров, а выпустил человека. Перехитрил он его, хижину сжег, вот и заметили его. Человек самый умный зверь!
Сосновский лежал голый на шкурах в чуме. Ярко горел очаг, и на мокром от пота теле Михаила играли отсветы огня. Он бредил, уже несколько часов не приходя в сознание. Когда русского принесли ненецкому шаману, он положил больному руки на голову, на обнаженную грудь и только сокрушенно покачал головой. Мало, мало жизни осталось в этом человеке. Духи должны помочь, но если духи скажут, что ему пора, то ничего уже не сделаешь. Шаман, или по-ненецки «тадебя», был лишь проводником
