Николай Томан - Прыжок через невозможное

Командарм ничего пока не ответил генералу Кунакову. А решить нужно не только это, но и более важное — надо определить новое направление столь неожиданного и потому многообещающего танкового удара.

Прорыв обороны дивизии генерала Ганштейна многого стоит уже сам по себе, но ведь этого мало. С ходу можно, пожалуй, атаковать еще и дивизию фон Бухнера, чтобы выйти все-таки в тыл третьей танковой армии немцев.

Уже поздно, наверное?

Командарм отдергивает рукав кителя и смотрит на часы. Да, первый час, а надо бы посоветоваться с начальником штаба. Спит он или не спит еще? Вчера почти всю ночь работал, может быть, сегодня и спит уже. А что, если позвонить дежурному по штабу?

— Как «девятый»? — спрашивает он дежурного, называя начальника штаба его позывным номером. — Отдыхает уже?

— Нет, товарищ «двенадцатый». Все еще работает.

— Ну так пусть зайдет ко мне… Что же это вы, Алексей Алексеевич, — укоризненно качает головой командарм, когда входит к нему начальник штаба, пожилой генерал могучего телосложения, — Скоро ведь совсем не до сна будет.

— А я, товарищ командующий, и в мирное время никогда раньше часа не ложился, — смеется начальник штаба, поглаживая окладистую бороду с заметной проседью.

— Ну тогда давайте посидим еще полчасика.

И они сидят за картой целый час или более того, набрасывая на ней различные варианты прорыва обороны противника в квадрате двадцать два — ноль пять.

Начальник штаба очень осторожен. Ведь войска готовятся к осуществлению той наступательной операции, которую утвердили уже и Военный совет армии, и штаб фронта. Поэтому вариант форсирования Гремучей, предлагаемый начальником инженерных войск, он считает вспомогательным, подчиненным главной задаче армии.

— Ну да, конечно же, — соглашается с ним командарм. — Это само собой. Но ведь надо думать и о том, что прорыв обороны противника в квадрате двадцать два — ноль пять может оказаться более успешным, чем на других участках Гремучей. И тогда армия могла бы решить значительно большую задачу.

— А мне думается, товарищ командующий, — замечает начальник штаба, — эту дополнительную задачу лучше все-таки было бы осуществить частями фронтового резерва.

— Вы, значит, сомневаетесь?..

— Я просто хочу избежать излишнего риска. Армейская операция разработана весьма обстоятельно, и у меня нет никаких сомнений в успешном выполнении поставленной перед нами задачи. А «эксперимент» генерала Кунакова (я все-таки считаю его экспериментом, товарищ командующий) неизвестно еще как осуществится…

Командарму ясно, что начальник штаба не хочет выделять значительных сил на эту довольно рискованную, как ему кажется, операцию, и он вполне понимает его. Ведь осуществить ее по первому варианту должны были главным образом части фронтового резерва. Но теперь, когда выход в тыл третьей танковой армии немцев почти исключен и операции «ПЧН» в связи с этим придается лишь частный характер, осуществлять ее решено войсками армии. В случае же значительного успеха на этом участке развить его они будут не в состоянии, конечно.

Да, начальник штаба прав: фронтовые резервы во всех случаях тут необходимы и их завтра же нужно просить у командующего фронтом.

Все это окончательно решает командарм, отпустив начальника штаба и просидев наедине с оперативной картой никак не менее часа. За окнами, выходящими на восток, уже розовеет узкая полоска у горизонта, а он не чувствует усталости — выспаться ведь можно и потом, по пути в какую-нибудь из дивизий. В этой летней наступательной операции Советской Армии, ставящей своей целью освобождение Белоруссии, командарм — уроженец Минска хочет сделать не только все возможное, но и невозможное, лишь бы помочь нашим армиям прорваться поскорее к его родному городу. Ему известно, что офицеры штаба генерала Кунакова называют операцию «ПЧН» «прыжком через невозможное», и это ему по душе.

Тревожит его пока лишь одно — а что, если все-таки кто-нибудь случайно проболтался? Это станет известно лишь после того, как саперы разведают подступы к переднему краю немцев в квадрате двадцать два — ноль пять. И в том случае, если обнаружат они там противотанковые препятствия, сразу же станет очевидным, что противник осведомлен о способе форсирования Гремучей. И тогда придется отказаться от проекта «ПЧН» и осуществлять запасной вариант переправы, разработанный штабом инженерных войск на всякий случай.

12. На том берегу

Весь день двадцать первого июня ефрейтор Голиков проводит в давно уже оборудованном им наблюдательном пункте в квадрате двадцать два — ноль пять. У немцев по-прежнему все спокойно, а на Голикова нахлынули воспоминания первого дня войны — завтра ведь третья годовщина…

Война застала его в Крыму, в доме отдыха железнодорожников. Слесарь паровозного депо Василий Голиков пробыл в нем всего одну неделю, и вдруг эта страшная весть — война!.. Он был еще слишком молод тогда и не понимал всей трагичности происшедшего. В первое мгновение он вообще ощущал лишь чувство досады оттого, что летит к черту заслуженный отдых в роскошном крымском дворце. А в том, что наши войска очень скоро вышибут немцев за пределы Родины, у него не возникало ни малейших сомнений.

Однако уже по тому, как трудно было выехать из Крыма и как встревожены были отдыхавшие там кадровые офицеры, понял он вскоре, что положение явно нешуточное. А наслушавшись противоречивых рассказов в тамбурах и на крышах вагонов, ибо ехать пришлось без билета (вернее, без компостера на имевшемся у него бесплатном билете), он совсем перестал понимать, что же такое все-таки происходит.

А дома уже ждала Голикова повестка из военкомата. Заплаканная мать торопливо приготовила ему все необходимое в дорогу. Отец, старый солдат, участник первой мировой и гражданской войны, подбадривал: «Не робей, Вася! Наши германца непременно расколошматят. Только сам смотри не подкачай».

А Вася и не робел вовсе. Он всего год назад отслужил срочную службу и имел специальность сапера. Его и зачислили в саперную часть, которая тотчас же была отправлена на фронт. И тут только понял он, что оно такое — настоящая война и каков на самом деле германец, расколошматить которого, по словам отца, не составляло будто бы большого труда. Оказался он пострашнее того, с которым пришлось воевать отцу. Зато не совсем ясное прежде понятие «фашизм» обрело с помощью этого германца жуткую конкретность. Василий Голиков был, однако, оптимистом и твердо верил, что даже из этих «германцев» можно выбить зверя, дав им познать почем фунт лиха, и уж во всяком случае отбить у них охоту зариться на чужие земли. И он лично делал все, что только было в его силах, чтобы дать им возможность хлебнуть этого лиха.

А когда пришло к нему известие о гибели его родителей и общее горе еще ощутимее стало и его личным горем, он уже не довольствовался тем, что взрывал во вражеских тылах мосты и дороги. Хотелось принять участие в операциях такого масштаба, в результате которых полетели бы к чертовой матери целые армии врага. И похоже было, что наступила наконец такая пора. Ему ведь известно, что в армейских тылах днем и ночью идет уже подготовка к летнему наступлению. Саперы его батальона и других инженерных частей оборудовали там оборонительные рубежи, подобные немецким, и войска армии все это время тренировались в преодолении их. Практиковались и сами саперы в форсировании рек, учили пехоту переправляться через водные препятствия при помощи табельных средств и подручных материалов.

А сам он со старшим сержантом Брагиным и еще несколькими саперами вот уже целую неделю ведет непрерывно наблюдение за немецким берегом. И участку этому, судя по всему, придается командованием большое значение. Иногда приходят к ним то капитан Кравченко, то капитан Туманов. Выслушивают доклад старшего сержанта, дают новые задания и уходят.

А сегодня в сумерки, когда очертания местных предметов теряют свою отчетливость, укрываясь за редкими кустиками и неровностями местности, подползает к Брагину пожилой сержант Демин. Он передает старшему сержанту какое-то приказание штаба инженерных войск и переползает в окопчик Голикова.

— Ну, что там новенького, товарищ сержант? — спрашивает его ефрейтор. — Долго еще мы будем тут загорать?

— Думаю, что не долго, — уверенно заявляет Демин. — Танки и самоходная артиллерия сосредоточиваются уже на исходных позициях. Пожалуй, этой ночью начнется.

«Но как?» — хочется спросить Голикову, однако он сдерживается — очень уж важный тон у Демина. Делает вид, что все знает, а известно ли ему на самом-то деле хоть что-нибудь?..

Между тем наступает вечерняя прохлада. Над поверхностью реки поднимается туман. Постепенно сгущаясь, он поднимается все выше и заполняет вскоре все ущелье до самой верхней кромки берега. Начинает казаться, что река внезапно вздулась и вот-вот зальет все вокруг.