Николай Томан - Прыжок через невозможное

Мрачно ходит он по скрипящим половицам штабной избы, пытаясь представить себе, что происходит сейчас в овраге, условно названном «Дарьялом». Все действует ему на нервы, даже негромкое пение Грачика, на которое он обычно не обращает никакого внимания. А в репертуаре сержанта сегодня «Сильва», и он самозабвенно выводит:

Частица черта в насЗаключена подчас…

— Да помолчите вы, Грачик, со своей частицей черта, — раздраженно говорит капитан. — У меня тут все сто чертей! — стучит он себя в грудь. — Кончайте лучше работу поскорее.

— Так ведь когда я пою, товарищ капитан, у меня производительность повышается.

— Чего нельзя сказать о твоих слушателях, — ехидно усмехается писарь Сачков. — Попробуй сегодня показать образцы высокой производительности без музыкального сопровождения.

Обиженный Грачик умолкает, а капитан досадует на себя за то, что сделал ему замечание, тем более, что без его пения становится еще тоскливее. Срочной работы у капитана нет, а заниматься своим повседневным делом он сейчас просто не в состоянии.

И вдруг звонок. Капитан бросается к телефону, надеясь, что это Абрикосов, которого он просил сообщить о ходе репетиции в «Дарьяле». Но звонят, оказывается, из разведотдела штаба армии.

— Срочно зайдите к нам, капитан, — говорит ему помощник начальника отдела. — Важные сведения для вас. Касаются операции «пэчээн».

— Я один в штабе, сейчас не могу.

— Оставьте за себя кого-нибудь из сержантов, по телефону мы не можем сообщать вам эти сведения.

— Старший сержант! — обращается капитан к писарю Сачкову. — Вы остаетесь за меня. Будут звонить из «Дарьяла», доложите, что я срочно вызван к полковнику Кононову.

Разведывательный отдел штаба армии недалеко, всего в ста метрах.

— Вот какое дело, товарищ капитан, — говорит Туманову начальник отдела полковник Кононов. — Этой ночью взяли мы немецкого разведчика, унтер-офицера Шнабеля. Только что закончили его допрос. Он сообщил, это немцы начали дополнительные фортификационные работы. Особенно в квадрате двадцать два — ноль пять. На мой вопрос: «Почему именно там?» ответил, что ждут в этом районе наших активных действий. Понимаете, что это значит?

— Нет, не понимаю, товарищ полковник, — удивленно разводит руками капитан Туманов. — Просто невероятно! Откуда могут быть известны им наши намерения? Мы ведь на этом участке ничего еще не предпринимали.

— На меня этот разведчик произвел впечатление гитлеровского фанатика, — замечает помощник начальника разведотдела. — Он даже не стал скрывать, что является членом фашистской партии.

— А какое это имеет отношение к полученным от него сведениям? — спрашивает полковник Кононов.

— Он мог и выдумать все это, чтобы ввести нас в заблуждение.

— А чем объяснить, что назвал он именно квадрат двадцать два — ноль пять?

— Да тем, что мы сами спрашивали об этом квадрате. Вернее, показали ему этот квадрат на карте. А он вообще все преувеличивал: и численность своей дивизии, и мощность ее оборонительных укреплений. Сообщил даже такое, чего унтер-офицер и знать не мог.

— Возможно, он и присочинил кое-что, — после некоторого раздумья соглашается со своим помощником полковник Кононов, — вы, однако, доложите о нашем разговоре генералу Кунакову, товарищ Туманов.

Когда капитан возвращается в штаб инженерных войск, его уже ждет там старший сержант Брагин. Он только что вернулся от Голикова, чтобы доложить о его наблюдениях.

Слушая Брагина, капитан Туманов все более мрачнеет. Немцы, значит, действительно произвели минирование поймы правого берега Гремучей. Весьма возможно, что и весь берег укрепили. В связи с этим сообщение пленного немецкого унтер-офицера теперь уже не кажется ему выдумкой.

Звонок майора Абрикосова раздается только к концу дня. Он радостно сообщает, что репетиция в «Дарьяле» оправдала все их надежды.

«Каково теперь будет вылить на их головы ушат холодной воды?» — невесело думает Туманов.

Генерал, однако, выслушивает его с завидным спокойствием. Он вообще умеет блестяще владеть собой. Зато майор Черкасский-Невельской явно обескуражен. Даже подполковник Лежнев заметно меняется в лице.

— Может быть, пошлем кого-нибудь проверить это? — предлагает капитан Туманов. — Голикова, например. Он не подведет…

Генерал недовольно машет рукой. Долго ходит взад и вперед, крепко сцепив руки за спиной. Офицеры сидят притихшие, борясь с искушением закурить. Слышно, как тяжело дышит тучный Лежнев.

— Нет, — решает наконец начальник инженерных войск, — никого мы на тот берег посылать не будем. Я не верю, что немцы разгадали наш план. А если мы пошлем к ним кого-нибудь и он попадется или чем-нибудь обнаружит себя, это их непременно насторожит. Я доложу свое решение командарму и думаю, что он разрешит нам осуществить нашу операцию по утвержденному им плану.

9. Час от часу не легче

Командующий только что вернулся из штаба фронта. Там обсуждался план предстоящего летнего наступления. Войскам Белорусских и Прибалтийских фронтов поставлена задача — разгромить группы немецких армий «Север» и «Центр», освободить Белоруссию. Наступление должно начаться во второй половине июня сразу всеми фронтами.

Взволнованный этим решением Верховного Главнокомандования и очень уставший за день, командующий намеревается отдохнуть хотя бы полчаса, но его уже ждет начальник инженерных войск со срочным докладом. Да и обстановка теперь такова, что незамедлительно нужно вносить серьезные коррективы в его планы.

Доклад Кунакова выслушивает он молча, не задавая никаких вопросов. И даже после того как генерал кончает, командующий долго еще молча сидит за столом. Потом расстилает карту и задумчиво всматривается в нанесенную на нее красным и синим карандашами обстановку.

— В принципе я с вами согласен, Евгений Ильич, — произносит он наконец, но по интонации его голоса генерал Кунаков чувствует, что в его отношении к операции «ПЧН» что-то изменилось. И произошло это, конечно, в штабе фронта.

— Я тоже не верю, что немцы могли разгадать наш замысел форсирования Гремучей в квадрате двадцать два — ноль пять, — продолжает командарм, доставая карандаш и делая какие-то пометки на своей карте. — Разгадать это вообще невозможно. Об этом они могли лишь узнать от кого-нибудь, что тоже исключается, так как посвящен в эту операцию слишком ограниченный круг лиц.

Помолчав, он добавляет:

— А между тем штабу фронта только что стало известно, что они неожиданно произвели перегруппировку своих войск, и это меня очень настораживает.

— Вы думаете, что это в связи с операцией «пэчээн»?

— Утверждать ничего пока нельзя, но операция эта все равно не произведет уже прежнего эффекта. Мы ведь рассчитывали стремительным броском через Гремучую в квадрате двадцать два — ноль пять прорвать оборону пехотной дивизии генерала Ганштейна и выйти в тыл их танковой армии. А немцы передислоцировали теперь ее дивизии так, что неожиданный удар уже невозможен. К тому же дивизию Ганштейна укрепили частями противотанковой артиллерии, переброшенными с других участков фронта.

— А почему бы не объяснить эти действия немцев тем, что они догадались наконец, где мы будем наносить главный удар, и укрепляют теперь вообще все части группы армий «Север» и «Центр»?

— Не думаю, чтобы это было им так уж ясно, — задумчиво качает головой командарм. — Нам достоверно известно, что начальник штаба немецкого верховного командования генерал-фельдмаршал Кейтель еще совсем недавно на совещании генералов Восточного фронта официально заявил, что Красная Армия готовится нанести главный удар на Юго-Западном театре военных действий. Указал даже, что будет это между рекой Припятью и Черным морем. Наше командование, конечно, помогло противнику утвердиться в этом заблуждении, продемонстрировав ложное сосредоточение войск северо-восточнее Кишинева.

— Но теперь-то, когда нам приходится осуществлять такие небывалые перевозки войск и техники по железным дорогам, перегруппировывая армии, могли же они сообразить, что именно тут, на северо-западном участке фронта, готовится главный удар?

— Теперь, по-видимому, сообразили, но, кажется, по-прежнему считают, что удар этот будет отвлекающим, второстепенным. Свидетельствует о том размещение их войск. Сто одиннадцать дивизий и десять бригад держат они на тысячекилометровом участке фронта между Припятью и Черным морем. А на участке в тысячу семьсот километров между Финским заливом и Припятью лишь восемьдесят девять дивизий и две бригады.

— И все-таки, товарищ командующий, я не верю, чтобы немцы могли догадаться о нашем плане, — убежденно произносит генерал Кунаков. — Это было бы подобно чуду.