Лен Дейтон - Берлинские похороны

— Вы занимаетесь рекламой? — спросила она.

У нее был мягкий американский акцент.

— Да, — сказал я. — Служу бухгалтером у Дж. Уолтера Томсона.

— Вы не похожи ни на одного из людей Томсона, с которыми я знакома.

— Это верно, — сказал я. — Я среди них белая ворона. — Она улыбнулась из вежливости.

— Где в Челси? — спросил водитель.

Она ответила ему.

— На вечеринку опаздываю, — сказала она мне.

— Вот, значит, почему у вас бутылка «Гиннеса»[11] в кармане? — спросил я.

Она похлопала себя по карману, чтобы убедиться, что бутылка на месте.

— Не угадали, — сказала она с улыбкой. — Это чтобы волосы мыть.

— В «Гиннесе»? — удивился я.

— Если вы хотите добиться... — начала она, проводя рукой по волосам.

— Хочу, — прервал я ее. — Очень хочу.

— Меня зовут Саманта Стил, — сказала она учтиво. — Друзья зовут меня Сам.

Глава 13

Римская ловушка — так называется фигура, которую жертвуют, чтобы спасти трудную позицию.

Лондон, пятница, 11 октября

Шарлотт-стрит находилась к северу от Оксфорд-стрит, и к этому все привыкли. Поздним утром работники кафе на этой улице составляли меню, процеживали вчерашний жир, вытирали от пыли пластмассовые цветы, официанты черным карандашом подводили усы.

Я помахал рукой хозяину кафе Вэлли и свернул в парадное, на котором, среди прочего, была и начищенная до блеска медная табличка «Бюро по трудоустройству демобилизованных офицеров». Обои в цветочек, которыми было оклеено фойе, лишь усиливали осенние настроения. Лестничная площадка первого этажа пахла ацетоном, а из-за двери с табличкой «Киномонтажная» доносилось тихое стрекотание кинопроектора Следующий этаж был оборудован как театральное ателье, что позволяло нам покупать, переделывать или шить любую требуемую униформу. Именно здесь сидела Алиса. Алиса была чем-то средним между библиотекарем и консьержкой. Любому, кто считал, что в этом здании можно хоть что-нибудь сделать без одобрения Алисы, я бы не позавидовал.

— Вы опоздали, сэр, — сказала Алиса. Она закрывала крышечкой банку растворимого кофе «Нескафе».

— Вы как всегда правы, Алиса, — сказал я. — Просто не знаю, что бы мы без вас делали. — Я поднимался в свой кабинет. Из отдела доставки неслось грустное соло на тромбоне из пьесы «Да хранят тебя ангелы» — пластинок в отделе была прорва Джин ждала меня на лестнице.

— Без опозданий нельзя, — сказала она.

— Корнеты здесь действительно вступают позднее, — объяснил я.

— Я имею в виду твое опоздание. — Она повесила мой старый плащ на деревянную вешалку с выжженным клеймом «Украдено из машбюро».

— Как тебе нравится кабинет? — спросила Джин.

Я обвел взглядом вытертый ковер на полу, стол Джин из тикового дерева с новенькой машинкой ИБМ и тут заметил его. На подоконнике стоял горшок с колючим растением.

— Очень мило, — сказал я. Листья у него были длинные, с колючками, ярко-зеленые в середине и желтые по колючим краям. Единственное, что оно меняло в комнате, так это загораживало и без того тусклый лондонский свет. — Очень мило, — повторил я.

— Тещин язык, — сказала Джин, — так он называется.

— Ты злоупотребляешь моей доверчивостью, — сказал я.

— Именно эти слова произнес Доулиш, когда увидел твой финансовый отчет за предыдущий месяц.

Я отпер папку входящих документов. Джин уже рассортировала большинство из них. Противнее всего были политические материалы. Длинные переводы статей из «Униты», «Партийной информации»[12] и двух других информационных изданий ждали меня уже около недели. Эту работу за тебя никто сделать не может.

— Его скосил счет из «Айви», — сказала Джин.

Я расписался на двух информационных листках, будто бы прочел их, и переложил их в папку исходящих. Иначе с ними не разделаешься.

— Я же говорила тебе, он обязательно заметит, что это был мой день рождения, — сказала Джин.

— Перестань ныть, — сказал я. — С Бабусей я сам все улажу.

— Ха-ха, — откликнулась Джин. — Ты его только не увольняй.

— Здесь шучу только я. Что тебе удалось сделать для Поля Луи Брума?

— Я направила просьбу о документах в министерство внутренних дел. Затем послала в Интерпол голубой[13] запрос о бертильоновской идентификации, если они что-нибудь найдут. Пока ответа нет. Бабуся хочет, чтобы в десять пятнадцать ты пришел в киномонтажную, где будут просматривать имеющиеся у нас пленки с советскими военными, работающими в Карлхортском районе. В одиннадцать Доулиш вызывает тебя к себе. На обеденное время договоренностей нет. Если хочешь, я закажу тебе бутерброды у Вэлли. Звонил Хэллам из министерства внутренних дел, хочет встретиться с тобой. Я сказала, что ты зайдешь к нему завтра утром между девятью и пол-одиннадцатого. Получено подтверждение заказа авиабилетов в Берлин на завтрашний вечер, с гостиницей тоже все в порядке.

— Ты удивительное создание, — сказал я.

Джин положила на мой стол дюжину писем, рука ее коснулась моего плеча, на меня пахнуло духами «Арпеж».

— Я сегодня вечером не смогу, — сказал я.

— Три верхних письма должны быть готовы сегодня к одиннадцати. Заявки не срочные.

— Я так ждал, — сказал я, — но тут еще это проклятое дело с девицей Стил. — Джин направилась к двери. В дверях она на мгновение остановилась и бросила на меня взгляд. Я различил слабый румянец раздражения на ее щеках, я слишком хорошо знал ее. Строгость ее простого прямого платья лишь подчеркивала женственность позы.

— Я Цирцея, — сказала она. — Все, кто пьет из моей чаши, превращаются в свиней. — Она отвернулась. — Ты не исключение. — Она бросила последние слова через плечо.

— Будь умницей, Джин, — сказал я, но она уже ушла.

у Доулиша был единственный во всем здании кабинет с двумя окнами. Темных очков там не требовалось, но и фонарика тоже. Доулиш все время покупал что-нибудь из старинной мебели. Часто он уходил, сославшись на какое-то дело, но все знали, что он возвратится с Портобелло-роуд с письменным столом или вешалкой-аспидистрой.

Понятно, что кабинет Доулиша напоминал лавку старьевщика. У него была старинная подставка для зонтов и старинный стол с зеленой викторианской лампой. У одной стены помещался книжный шкаф со стеклянными створками, внутри поблескивали кожаными корешками тома собрания сочинений Диккенса, не было только «Мартина Чезлвита». «Мартин Чезлвит» — не лучший роман Диккенса, любил повторять Доулиш. У противоположной стены, где стояла большая ЭВМ фирмы ИБМ, было две коробки с бабочками (стекло у одной из них треснуло) и фотографии различных крикетных команд госслужащих, на которых можно было различить лицо молодого Доулиша.

Первого октября начинали топить камин углем. И даже если сентябрь был морозным, а октябрь жарким — это ничего не меняло. Около камина в угольной пыли стояла картонная коробка из-под стирального порошка с углем. Я подтащил кожаное кресло поближе к горящему пламени. Небольшой камин был сделан в те времена, когда британский флот бороздил моря на пароходах и когда дипломатия заключалась главным образом в выборе, куда надлежало послать этот флот.

Доулиш читал мой отчет. Потрогав переносицу, он сказал, не отрывая глаз от бумаг:

— Мне кажется, на вас снова все ополчились.

Алиса принесла кофе, поставила его на стол Доулиша и молча вышла.

— Да, — сказал я.

Доулиш передал мне надтреснутую чашку с розовыми цветочками по краю.

— Расскажите мне о Стоке, — сказал он. — Имбирного печенья хотите?

Я покачал головой.

— Я не хочу толстеть. Что Сток? Сток делает свое дело.

Доулиш держал свою чашку с блюдцем на уровне глаз.

— Недурно за фунт и шесть пенсов, — сказал он. — Это немецкий Фарфор, весьма старый.

Я наблюдал, как маленькие островки растворимого кофе исчезают в водовороте кипятка.

— Неужели они вам не нравятся? — спросил Доулиш.

Это, конечно, не портлендская ваза, но для растворимого кофе сойдет.

— Сток хорошо делает свое дело?

— Думаю, что да, — ответил я. — Достаточно хорошо, чтобы понять, что я не клюнул на его неловкую историю о смерти жены. Или он хотел, чтобы я обнаружил ложь и скорее поверил в его дальнейшие рассказы... — Доулиш вместе с кофе пересел на стул рядом с камином. «Вот как?» — воскликнул он и, разобрав свою трубку на части, продул каждую из них. — ...или же считал, что я недостаточно умен, чтобы... — Доулиш смотрел на меня исключительно тупым взглядом. — Очень забавно, — закончил я.

Доулиш собрал трубку.

— А что это за описание, которое люди Гелена потребовали для документа? — Он смотрел на зеленую телетайппрограмму. — Чем вам не нравится имя Брум в качестве крыши для Семицы?

— Ничем, я просто не люблю, когда мной командуют. Ничего не имею против, если они укажут пару необходимых характеристик — ясно, что они готовят и другие документы, — но в этом описании они нам дают почти всю биографию.