Дэн Абнетт - Инквизиция: Омнибус

Гхейт почувствовал головокружение. Он пытался сохранить инстинктивное подозрение которое он чувствовал по отношению к чужаку, при этом вести себя так, чтобы было очевидно полное отсутствие интереса к разговору, которое ожидалось бы при его низком положении в обществе.

— Этот ваш аколит, — сказал Кардинал Крейсте, не глядя ткнув пальцем в Гхейта (который зашипел при внезапном проявлении внимания к его персоне), — его это не убедило. Или скорее он думает, что это его не должно убедить. Недоверие было вбито в него, как и во всех прочих. Я чувствую недоверие исходящее от него, как пот из его пор. — Он с отсутствующим взглядом облизал губы и прямо посмотрел на Гхейта с лёгкой улыбкой.

— Вы поступили правильно, связавшись со мной, Магус Крейста. Ваша конгрегация застоялась. Элюсидиум считает свое первейшей миссией предлагать решения в подобных ситуациях. Смелый в одиночку встретит любое испытание, но… мудрый будет искать помощь других.

— Элюсидиум заботливо взращивает мудрых, Крейста.

Кардинал запустил руку в карман подшитый к рукаву его одеяния и достал великолепно сделанную брошь из серебра и платины. Её блестящие грани формировали призрачное изображение переплетённых змей, идеально симметричный клубок без начала и конца. Кардинал перевернул её, любуясь причудливыми гранями. — Если вы пожелаете, — сказал он, не отрывая глаз от броши, — на борту моего судна есть незанятая должность. Как представитель Элюсидиума, я всю жизнь следую перед Великой Матерью и всегда спешу приветствовать её прибытие. Когда я покину эту планету, магус, когда её тень появится на горизонте, вам найдётся место в нашем ордене. — Он с улыбкой протянул брошь, его глаза сверкнули. Свободной рукой Арканис указал на такую же точно безделушку пришпиленную к его одеждам, среди медальонов экклезиархии и нарочитой мишуры. — Конечно, ежели вы этого захотите.

Крейста задумчиво взял брошь, тяжёлые брови приподнялись в удивлении. — В-вы оказали мне честь, Кардинал. — Тихим голосом произнёс он. — Я простой примаци…

Арканис ухмыльнулся, снова сверкнув зубами. — И я им был. — Он закусил губу, его глаза мерцали отсветами пляшущего огня. — Крейста, Элюсидиум — это… непростое сообщество. Это собрание личностей. На каждого из нас возложены две обязанности: помогать верным чадам Матери где бы мы их не нашли и рекрутировать тех, кто мог бы служить нашему ордену в грядущие годы. Я думаю что вы как раз один из них.

Крейста склонил голову, его лицо светилось гордостью.

Они оба встали, почувствовав что встреча подходит к концу. Крейста уважительно склонил голову, всё ещё потрясённый размером того, что ему было рассказано. Гхейт разглядывал своего хозяина из тени со смешанными чувствами. Он был рад что мудрость его хозяина была отмечена, но приглашение Кардинала его тревожило. Он пытался сказать себе, что это его беспокойство корнями уходит в недоверие к Элюсидиуму и в желание оградить своего хозяина от их грязных трюков. Но глубоко внутри он знал, что его страхи были плодом его эгоизма: он не мог перенести самой мысли, что его наставник оставит его одного.

Очнувшись от раздумий, Гхейт с удивление обнаружил что Кардинал уставился прямо на него, склонив голову на бок.

— Я бы хотел попросить об одном последнем одолжении, магус… — сказал Кардинал, поворачиваясь к дряхлому примации.

— Что угодно, мой господин.

— Ваш аколит. Я хотел бы его позаимствовать.

Позвольте мне сказать о людях.

Мы должны понимать их отношение к нам. Мы — плоть их ночных кошмаров. Мы их тайные страхи, гаргульи и страшилища. Они ненавидять нас с желчью тысячелетий, и всё же мы должны понять, что эта их ненависть всего лишь следствие.

Она исходит не от их разума или сердца, а от их бога. Она всего лишь следствие того, что отделяет нас от них с большей силой и очевидностью, нежели просто наши физические различия: их вера.

Их верования сродни гвоздям и кнутам, путам и цепям — они связывают их, наказывают их, заставляют их действовать как мучеников и униженных. Вера ничтожит их.

Это иллюзия. Эффективная подделка, что деградирует и рассыпается при более близком рассмотрении. Она скрывает в своих потрохах лабиринт сомнений, извилистые кишки лицемерия, несовершенную и дефектную опухоль пустоты и предубеждений, которая кроется и бродит в субстрате из крови и дерьма. Вера — это их костыли. Их поддержка. Это леса, которые они возводят с мрачной аккуратностью вокруг своего хрупкого разума, страховочная сеть, которая должна поймать их, когда они упадут.

Мы всегда будем сильнее их, ибо нам не нужна их вера.

Их удел верить, надеяться на то, что нельзя увидеть или почувствовать, мочиться силой своей души из-за фантазии и шанса. Мы не верим, мы дети Матери. Мы знаем.

Нам нужно верить в неё не более чем верить в небо, или землю под ногами, или воздух которым мы дышим. Она просто «есть».

И она приближается. Всегда.

Ощущение беспомощности было не тем чувством, от которого Гхейт был в восторге. Толстые цепи, матово-чёрные с металлическими перемычками, и колодки со штифтами толщиной в палец, сковывали его в позе вечного просителя: голова опущена, спина сгорблена, каждый шаг отдаётся металлическим звоном, когда натягиваются оковы на лодыжках. Его тяжелый капюшон был надвинут ему на лицо, так что он ничего не видел и Гхейт с рычанием мотал головой чтобы очистить поле зрения.

— Ты выглядишь так, будто тебя в жопу шилом колют. — Сказал Кардинал, тыкая его своей тростью пониже спины. — Сгорбись посильней. Ты же притворяешься пленным, дитя. По крайней мере ты бы мог выглядеть чуточку более несчастным.

Гхейт обиженно фыркнул, слишком возмущённый своей позорной ролью, чтобы изображать смиренного пленника. Однако вспомнив что он обещал хозяину служить Кардиналу с полной самоотдачей, он согнул спину ещё больше, копируя неудобную походку дряхлого горбуна. Кардинал окинул его надменным взглядом и кивнул.

— Так-то лучше. Итак… Ты понял план?

Гхейт нахмурился. — Нет. — ответил он. — Я же вам сказал. Я ни хрена не понял.

— Какая враждебность… — Арканис удивлённо потёр подбородок. — Позволь мне перефразировать, дитя: ты уяснил своё место в плане?

— Я буду делать то, что мне сказали.

— Великолепно.

— И ещё. Гхейт.

— Прости, что?

— Моё имя. Меня зовут Гхейт. Вы обращаетесь ко мне «дитя». Насколько я понимаю, вы не на много старше меня.

Ещё одна мимолётная улыбка промелькнула по лицу Кардинала, неприятно пошатнув уверенность Гхейта в себе.

— Скажи мне… — Кардинал заинтересованно подался вперёд. — Ты в таком же тоне разговариваешь со своим хозяином? Неужели уважение уже не ценится на этой планете?

Гхейт не позволил этим пронзительным глазам запугать себя, собрав в кулак всё своё недоверие и подозрения. — Нет. — Сказал он, фыркнув. — Но вы не с этой планеты, не так ли? И вы не мой хозяин.

Арканис подался назад, широко улыбаясь. Снова Гхейт почувствовал как его уверенность в себе ослабевает; лёгкий укол неуверенности. На секунду он увидел себя сопливым ребёнком, играющим со змеёй-химерой, которая не жалит его только до тех пор, пока он её развлекает. В этих ледяных глазах был яд и они могли заморозить его без особых усилий, осушив его уверенность до капли.

Но это впечатление быстро прошло, эфемерная брешь в его броне была быстро закрыта самоуверенностью присущей его расе, которую он черпал в своих генах.

— Нет. — Сказал Кардинал, его зубы вновь сверкнули в поразительной ухмылке. — Я не здешний. Но боюсь, ты всё же просто дитя. Я старше чем выгляжу. Пошли.

Он вышел вперёд, поправив своё одеяние со всей церемониальностью, с которой ястреб поправляет свои перья, и покинул маленький склад — соединённый с собором сетью подземных туннелей, лежащих под городом — где он и Гхейт прятались. Гхейт поплёлся вслед за ним, шатаясь под тяжестью кандалов.

Ночь опустилась на город. Она пришла не как прекращение света и царство тьмы, а как резкое изменение цветов. Рубиновый свет купола погас, оставив лишь бледные отблески фонарей. Их болезненное желтоватое свечение размазалось по каждой поверхности, превращая полутона и плавные линии в резкие переходы света и тени. Хуже того, кричащий бунт мерцающих тонов и плывущих спектров, который предвосхищал свет ламп, старался добавить свою свинцовую лепру цветам ночи: всякий силуэт уплощался, приобретая похабный вольфрамовый оттенок, толстые плащи и стёганные куртки спешащих куда-то людей разлиновывались пурпурными, голубыми и зелёными клетками.