Джон Ле Карре - Идеальный шпион
— Если понги спросят, принадлежишь ли ты сейчас или принадлежал ли когда-либо к клану, смотри им прямо в глаза и отвечай «никогда», — советовал ему последний из «архангелов» за лэнчем возле плавательного бассейна в «Лэнсдаун», где они сидели, разглядывая девственные тела обитательниц пригорода, извивавшихся в продезинфицированной воде.
— Понги? — переспросил заинтригованный Пим.
— Солдатня, старина. Из военного ведомства. Чистое дерево отсюда и выше. Фирма устраивает тебе полный допуск. Так что скажи им — пусть знают свой шесток и не суют носа в чужие дела.
— Огромное спасибо, — сказал Пим.
В тот же вечер Пим предстал перед Очень Высокопоставленным Господином из Службы в скромном, ничем не примечательном кабинете неподалеку от последней Рейхсканцелярии Рика. Это не полковник ли Гонт, который первым имел с ним беседу? Нет, этот человек выше, сказали Пиму. Не спрашивай.
— Мы хотим поблагодарить вас, — сказал Высокопоставленный Господин.
— Я с удовольствием этим занимался, — сказал Пим.
— Грязная это работа — общаться с такого рода людьми. Но кто-то должен ее делать.
— О, не так уж это и скверно, сэр.
— Вот что. Мы вписываем ваше имя в наши книги. Обещать вам ничего не могу — у нас нынче есть совет по отбору. Кроме того, вы работаете на тех, что находятся по ту сторону парка, а у нас есть правило: не удить рыбу в чужом пруду. Так или иначе, если вы когда-нибудь решите, что защищать свою родину дома вам больше по душе, чем разыгрывать из себя Мату Хари за границей, — дайте нам знать.
— Хорошо, сэр. Благодарю вас, — сказал Пим.
Очень Высокопоставленный Господин был сухой, бурый и неприметный, как его конверты. Он размахивал руками, точно сельский стряпчий, каковым и являлся до того, как его призвали к Великим Деяниям. Перегнувшись через стол, он изобразил недоуменную улыбку.
— Можете мне не говорить, если не хотите. Как вы все-таки снюхались с этой публикой?
— С коммунистами?
— Нет, нет, нет. Как вы попали в нашу родственную организацию.
— В Берне, сэр. Я там учился.
— Значит, в Швейцарии, — сказал Великий Человек, мысленно сверяясь с картой.
— Да, сэр.
— Мы с женой катались однажды на лыжах недалеко от Берна. В маленьком местечке под названием Мюррен. Заправляют там англичане, так что машин там нет. Нам это даже понравилось. Чем же вы для них занимались?
— Да, в общем, почти тем же, что и для вас. Только это было немного поопаснее.
— В каком смысле?
— Там ты никак не защищен. Там, пожалуй, противостояние идет один на один.
— А мне это местечко казалось таким мирным. Ну, удачи вам, Пим. Поосторожнее с этими парнями. Они народ неплохой, но скользкий. Мы тоже народ неплохой, но у нас еще осталось некоторое представление о чести. В этом вся разница.
— Блестящий человек, — сказал Пим тому, кто привел его. — Держится так, будто самый обыкновенный малый, а видит тебя насквозь.
Восторженное настроение продолжало у него держаться, когда он через два-три дня явился с чемоданом в руке в караульную полка, где ему предстояло пройти военную подготовку и где он в течение двух месяцев пригоршнями получал награды, обеспеченные ему воспитанием. Если уэльские шахтеры и головорезы из Глазго беззастенчиво плакали по мамам, удирали в самоволку и отправлялись затем в места наказания, то Пим спал крепким сном и ни по кому не плакал. Задолго до того, как побудка вытаскивала из постели его товарищей, которые вставали, закуривая и переругиваясь, у него были уже начищены сапоги, пряжка ремня, кокарда на кепи, застлана постель, убрана тумбочка, и он готов был — если ему бы приказали — принять холодный душ, снова одеться и вместе с мистером Уиллоу прочесть распорядок дня перед омерзительным завтраком. Он отличался и на плацу, и на футбольном поле. Он не боялся, когда на него кричали, и не требовал логики от властей предержащих.
— Где пулеметчик Пим? — рявкнул однажды полковник посреди лекции о битве под Корунной и рассерженным взглядом обвел присутствующих, словно кто-то другой задал вопрос.
Все сержанты в тренировочном зале прокричали фамилию Пима, пока он не поднялся со скамьи.
— Ты — Пим?
— Сэр!
— Явиться ко мне после лекции.
— Сэр!
Командный пункт роты находился на другом краю плаца. Пим промаршировал туда и отдал честь. Адъютант полковника вышел из комнаты.
— Вольно, Пим. Садись.
Полковник говорил, тщательно подбирая слова со свойственным для военных недоверием к ним. У него висячие, медового цвета усы и прозрачные глаза бесконечно глупого человека.
— Некоторые люди дали мне понять, что, если ты получишь звание, тебе следует пройти некий курс в некоем заведении, Пим.
— Да, сэр.
— А посему я должен представить личное заключение о тебе.
— Да, сэр.
— Что я и сделаю. Заключение будет, вообще говоря, благоприятным.
— Благодарю, сэр.
— Ты малый шустрый. Ты не циник. Ты не испорчен, Пим, роскошью мирного времени. Такой, как ты, нужен нашей стране.
— Благодарю, сэр.
— Пим.
— Да, сэр.
— Если этим людям, с которыми ты связан, понадобится еще вполне крепкий полковник в отставке, обладающий в определенной степени je me sais quoi,[44] надеюсь, ты вспомнишь обо мне. Я говорю немного по-французски. Я прилично езжу верхом. Я знаю толк в винах. Скажи им это.
— Скажу, сэр. Благодарю, сэр.
Обладая не слишком хорошей памятью, полковник имел обыкновение возвращаться к уже сказанному, словно разговора об этом и не было.
— Пим.
— Да, сэр.
— Выбери подходящий момент. Не спеши. Они этого не любят. Действуй тонко. Это приказ.
— Хорошо, сэр.
— Ты ведь знаешь мою фамилию?
— Да, сэр.
— Произнеси ее по буквам.
Пим произнес.
— Я поменяю ее, если они захотят. Пусть только дадут мне знать. Я слышал, ты записался в первый поток, Пим.
— Да, сэр.
— Продолжай так держать.
Вечерами Пим, вечно готовый услужить, сидел рядом с одинокими мужчинами и диктовал им любовные письма к девушкам. Если же они физически неспособны были совершить такой подвиг и сами написать письмо, он выступал в роли их личного секретаря, вставляя в текст сугубо личные ласковые словечки. Порой, воспламененный собственной риторикой, он распевал соловьем по собственному наитию, в лирическом стиле Бландена или Сассуна.[45]
«Дражайшая Белинда.
Я просто не в состоянии рассказать тебе, сколько забавных и просто по-человечески добрых людей можно встретить среди трудяг, когда ты занят с ними одним делом. Вчера — в великом волнении — мы отправились со своими двадцатипятифунтовками на Н-ское удаленное стрельбище. Выехали мы до зари и прибыли на место лишь к одиннадцати. Откидные сиденья полуторатонки, видно, так сконструированы, чтобы перебить тебе хребет в нескольких местах. Никаких подушек у нас не было, а вместо еды приходилось грызть что-то похожее на железо. Однако ребята всю дорогу насвистывали и пели, великолепно себя вели и лишь весело ворчали по дороге назад. Я почитал за честь быть среди них и серьезно подумываю о том, чтобы отказаться от звания».
Однако, когда подоспело звание, Пим без особого сопротивления принял его, о чем свидетельствуют эротические бугорки из шнура цвета хаки на зеленой ткани каждого плеча его походной формы, чье существование он потихоньку проверяет всякий раз, как поезд ныряет в очередной тоннель. Голые груди крестьянской девчонки он впервые видит лишь после своего посвящения. Каждая новая долина преподносит его недовольному взору свои сокровища, и он редко бывает разочарован.
— Для начала пошлем тебя в Вену, — сказал его командир в учебной части разведки. — Дадим тебе шанс ознакомиться на месте, прежде чем выпускать на оперативный простор.
— Это идеально, сэр, — сказал Пим.
* * *В те дни Австрия была совсем другой страной, нежели та, которую мы полюбили, Том, и Вена была таким же разделенным городом, как Берлин, или такой же раздвоенной, как твой отец. Два-три года спустя, к немалому всеобщему изумлению, дипломаты решили не устраивать спектакля на обочине, коль скоро существует Германия, по поводу которой можно ругаться сколько угодно, и оккупационные державы, подписав договор, отозвали своих представителей, тем самым записав на счет британского министерства иностранных дел единственное позитивное достижение на моей памяти. Но во времена Пима спектакль на обочине шел с большим шумом. Американцы обосновались в Зальцбурге и Линце, французы — в Инсбруке, англичане — в Граце и Клагенфурте, и у каждого был кусок Вены, с которым он мог играть, — город находился под совместным четырехсторонним контролем. На Рождество русские дарили нам кадушки с икрой, а мы дарили русским сливовый пирог, и, когда туда приехал Пим, все еще рассказывали анекдот, как однажды перед ужином солдатам подали икру на закуску и капрал из Аргайла пожаловался дежурному офицеру, что джем пахнет рыбой. Мозговой центр Британской Вены помещался в просторной вилле, именовавшейся Дивизионная Разведка или Д.Р., и там младший лейтенант Пим приступил к выполнению своих обязанностей, которые состояли в чтении сообщений о передвижениях всего на свете — начиная от передвижных советских прачечных до венгерской кавалерии — и расставлении цветных значков по картам. Больше всего Пима интересовала карта советской зоны Австрии, которая начиналась всего в двадцати минутах езды от того места, где он работал. Достаточно было Пиму окинуть взором ее границы, как от интригующих вопросов и чувства опасности у него мороз начинал бежать по коже. А когда он уставал или забывался, взгляд его поднимался к западной оконечности Чехословакии, к Карловым Варам, бывшему Карлсбаду, прелестному курортному городку восемнадцатого столетия, где любили бывать Брамс и Бетховен. Но он там никого не знал, и его интерес носил чисто исторический характер.
