Роберт Ладлэм - Круг Матарезе
- С тех пор, как я пытаюсь помнить. А это уже достаточно долго... уверяю вас.
Брэй снова взглянул на хрустальные графины.
- А конгрессмен навещал вас в последнее время?
- А почему вы спрашиваете? - Казалось, вопрос ее удивил.
А может, она была начеку?
- Просто так, без всякой цели, - стараясь сохранять равнодушный тон, ответил он. Ему не хотелось тревожить ее сейчас. Он еще не был уверен, но ему почему-то казалось, что с ней что-то происходит. - Я сказал сиделке, когда она открыла дверь, что конгрессмен послал меня сюда и что он сам должен быть здесь с минуты на минуту.
- Хорошо же вы придумали! - воскликнула она, и триумф послышался в старческом голосе хронической алкоголички. - Нет ничего удивительного, что она пыталась остановить вас!
- Вот из-за этого? - спросил Брэй, указывая на графины. - Кругом бутылки, очевидно, вы пьете каждый день. Может, ваш сын стал бы возражать.
- Не будьте таким дураком! Она пыталась остановить вас, потому что вы лгали ей и она не поверила вам!
- Лгал?
- Конечно! Мой сын - конгрессмен, и мы встречаемся только в особых случаях, только после специального курса лечения, когда я выхожу вместе с ним к его обожаемой публике, которая должна лицезреть его обожаемую мать. Мой сын никогда не бывал в этом доме и никогда не собрался бы приехать сюда. Последний случай, когда мы были с ним вдвоем, имел место почти восемь лет назад. Даже на похоронах его отца, хотя мы и стояли рядом, мы едва разговаривали.
- Могу я знать почему?
- Вы не можете! Но я могу сказать, что это не имеет никакого отношения к тем вещам, о которых вы тут говорили.
- А почему вы никогда не говорили о Корее, как вы признались?
- Не нужно настаивать, молодой человек! - Она поднесла стакан к губам. Ее рука тряслась, и бренди капало на ковер. Потом она уронила стакан.
- Черт возьми! - Скофилд поднялся с кресла.
- Оставьте его! Не поднимайте! - произнесла она тоном приказа.
- Но я все же подниму его, - сказал он, становясь перед ней на колени.
- Ну хорошо, поднимите. И подайте мне другой, если вы так любезны.
- Непременно. - Он пересек комнату, отойдя к другому столику, и налил ей бренди в новый стакан. - Вы сказали, что не любите говорить о войне в Корее...
- Да, я так сказала, - прервала она его. - Я никогда не обсуждаю эту тему.
- Вам можно позавидовать. Я в том смысле, что вы можете поступать так, как говорите. Обычно это удается не многим. - Он стоял перед ней, и его тень падала ей на лицо. Ложь продолжалась. - Например, я так не могу. Я тоже был там, так же, как и ваш сын.
Женщина сделала несколько глотков, почти не останавливаясь, с жадностью, как это бывает у алкоголиков, когда им вдруг кажется, что в горло почти ничего не пролилось. Бренди начало заволакивать ей мозги.
- Войны уничтожают нечто большее, чем тела, оставшиеся на поле брани. Случаются ужасные вещи. А с вами случались ужасные вещи, молодой человек?
- Со мной они тоже случались.
- Они делали вам эти ужасные вещи?
- Какие, миссис Эпплетон?
- Вас душат, бьют, хоронят заживо, в ваши ноздри забивается земля, грязь, вам трудно дышать... Умирание... медленное. Вы умираете в сознании. - Женщина описала пытки северокорейских лагерей.
- Нет, такое со мной никогда не случалось.
- А с ним случилось. Доктора говорили мне. И это его изменило. Он внутренне изменился. Но мы не должны говорить об этом.
- О чем? - Брэй не понимал, что она имеет в виду. - Вы про конгрессмена?
- Тс-с-сс! - Старая женщина быстро допила оставшееся в стакане бренди. - Мы никогда, никогда не должны говорить об этом!
- Я понимаю, - произнес Брэй, хотя ничего не понимал.
Джошуа Эпплетон IV никогда не был в лагерях. Он избежал лагерей, избежал плена, спасаясь сотни раз!
- Но я не заметил в нем больших перемен с тех пор. Он просто стал старше. Конечно, я не так уж близко знал его двадцать лет назад, но для меня он один из самых великолепных людей, которых я когда-либо встречал.
- Внутри! Это все там, внутри! - Женщина резко прошептала, почти шипя. - У него... маска! А люди так обожают его. - Неожиданно слезы полились из ее затуманенных глаз, а вместе с потоком слез хлынули и слова, вырвавшиеся из самых глубин памятливой души. - Он был таким прекрасным мальчиком, таким прекрасным молодым человеком. Не было такого, как мой Джош, мой любимый мальчик. Он был так добр!.. Пока они не проделали над ним эти ужасные вещи. - Она рыдала. - Я была так несчастна! Я - его мать - не могла этого понять! Я хочу вернуть моего Джошуа! Я так хочу вернуть его!
Брэй опустился перед ней на колени и взял из ее рук пустой стакан.
- Что вы имеете в виду, когда говорите "вернуть"?
- Я не могу понять! Он стал так холоден, так далек от меня. Они отняли у него всю его доброту и жизнерадостность! В нем не было ярости! Он вышел из госпиталя... он так страдал там, перенес такую боль, а я не сумела понять. Он смотрел на меня, но в его взгляде не было радости, не было любви. И внутри у него ничего не было!
- Госпиталь? Это тот случай, вскоре после войны?
- Он так страдал... и я так много пила... так много. С каждой неделей, что он был на этой проклятой войне, я пила все больше и больше. Я не могла вынести этого! Он составлял все, что у меня было. Мой муж... Одно название... Но мы оба были виноваты, я полагаю. Он презирал меня. А я так любила моего мальчика. - Она потянулась за стаканом.
Брэй пододвинул его и налил. Она взглянула на него сквозь слезы, и глаза ее наполнились печалью. Она сознавала, что являет собой.
- Благодарю вас, вы так любезны, - тихо проговорила она.
- Не за что, - ответил он, ощущая беспомощность.
- Между прочим, - прошептала она, - он все еще со мной, хотя сам того не знает. Никто не знает об этом!
- Как мне вас понимать?
- Когда я переехала сюда из Эпплетон-Холла, я перевезла все из его комнаты сюда, на Луисбург-сквер, и сделала точно так, как там было. Вы должны понять, он никогда не возвращался сюда за эти годы, за исключением одного только раза ночью, чтобы забрать кое-какие вещи. Поэтому я нашла здесь подходящую комнату и сделала из нее его комнату. Она всегда будет его, но он никогда об этом не узнает.
Брэй поднялся с колен.
- Миссис Эпплетон, могу ли я посмотреть ее? Пожалуйста, можно мне взглянуть?
- О, я не думаю, что это будет правильно, - ответила она. - Это очень личное. Это его комната, и только мне он разрешает входить туда. Он все еще живет там, мой Джошуа.
- Я должен увидеть эту комнату, миссис Эпплетон. Где она? - Инстинкт вел его.
- Зачем вам видеть ее?
- Я могу помочь вам. Я могу помочь вашему сыну. Я уверен в этом.
Она украдкой взглянула на него, пытаясь понять.
- Вы добрый человек, не так ли? И вы не так молоды, как я думала. У вас есть морщины, а на висках седина. У вас сильный рот. Кто-нибудь говорил вам об этом?
- Нет. Кажется, нет. Но пожалуйста, миссис, я должен посмотреть эту комнату! Разрешите мне ее увидеть.
- Мне очень приятно, что вы упрашиваете меня. Люди очень редко просят меня о чем-либо. Они только приказывают мне. Ну что ж. Помогите мне подняться, мы отправляемся наверх. Конечно, вы должны понимать, что нам придется постучать для начала. Если он скажет, что вам не следует входить, вы должны остаться за дверью.
Скофилд проводил ее через комнату и подъемному креслу, а сам пошел на второй этаж. На площадке ему пришлось поддерживать ее под руку.
- Сюда, - сказала она, указав в темный коридор. - Последняя дверь направо.
Они добрались до нужной двери и на минуту остановились.
Старая женщина постучала.
- Мы узнаем через минуту, - сказала она, склонив солову, словно прислушиваясь к тому, что происходит за закрытой дверью. - Все в порядке, - улыбнулась она. - Он сказал, что вы можете войти, но вы ничего не должны там трогать. У него все разложено так, как он привык.
Она открыла дверь и повернула выключатель на стене. Сразу зажглись три лампы в разных местах, но освещение оставалось тусклым, длинные тени разбежались по стенам и потолку.
Комната выглядела как обычная комната молодого человека. Знамена и флажки над кроватью, призы и кубки на полках - награды за участие в соревнованиях по бегу, лыжам, гребле, теннису. В комнате поддерживался порядок, ее берегли, словно покои наследного принца средневековья. На небольшом столе стоял микроскоп и лежала открытая энциклопедия "Британия". Многие строки были подчеркнуты, и на полях остались карандашные записи и рисунки. На тумбочке лежали Дос Пассос и Кестлер, а рядом листок с поздравлением, адресованным владельцу комнаты в день именин. Там был следующий текст: "Удовольствия и обязанности плавания в глубоких водах. Джошуа Эпплетон старший. Академия в Дувре. Март 1945 года".
Под кроватью стояли три пары обуви: кеды, домашние тапочки и форменные туфли.
