Воля народа [litres] - Шарль Левински
– Ты всё ещё не понял, – сказал Маркус. – Это же была не его кровь.
– Не его?.. А тот труп под парусиной, это был вообще не?..
– Нет, то был он, – сказал Маркус, – Дерендингер. Но крови его там не было.
– Я видел снимки!
– Он умер совершенно безболезненно. Ничего другого наши предписания и не допустили бы.
– У вас есть предписания для убийства?
– Эксцессов следует избегать, – сказал Маркус.
И Элиза:
– Врач установил инфаркт.
– При инфаркте не бывает крови как из зарезанной свиньи.
– То была кровь коровы, – сказал Маркус. – Доставленная с бойни. Чтобы картинка выглядела драматичнее. Ведь её задача состояла в том, чтобы отпугнуть тебя.
В клубе Бойня на Херден-штрассе они всегда собирались поиграть в шахматы. Помнил ли об этом Маркус, когда этот план пришёл ему в голову?
Если план вообще был, если он не врал, как обычно.
48
– Если бы ты меня хоть раз послушал, не перебивая, – сказал Маркус, – то я бы тебе объяснил, почему иначе было нельзя. Воля, – сказал он.
Если хочешь понять взаимосвязи, следует начать с Воли.
– Это я и сам знаю, – сказал Вайлеман.
Остальные двое переглянулись.
Маркус налил себе стакан воды и залпом осушил его.
Он нервничает, подумал Вайлеман.
Маркус налил себе ещё один стакан.
– Воля, – по-суфлёрски подсказала ему Элиза.
Да-да, конечно, сказал Маркус, Штефан Воля, это и был исходный пункт, Воля несомненно важнейшая фигура в стране, и это длится уже годы, каждый должен признать, не важно, признаёт ли он его заслуги перед Конфедерацией или он, как Вайлеман, принципиально не желает считать их заслугами. Швейцария и Воля – это симбиоз, нераздельный, как раньше были Британия и Черчилль, Воля – центральная фигура, которая воплощала всё, что представляла собой страна, все типические свойства, без которых Швейцария не стала бы тем, что она есть сегодня. «Воля народа» – так говорилось не случайно. С тех пор, как Воля вместе с конфедеративными демократами взял на себя руководство, в стране начались улучшения, это Вайлеман не может отрицать, даже если политически он придерживается других взглядов, это было мирное, спокойное время, без внутренних противоречий, и никакая другая страна Европы не могла бы сказать о себе такое, достаточно только взглянуть на то, что творится в Италии и во Франции, не говоря уже о восточно-европейских странах. И всё это благодаря Воле.
– Аллилуйя, – сказал Вайлеман, – и всегда первого числа каждого месяца слетал с неба ангел и нашёптывал ему в ухо благие советы.
– Попытайся хотя бы раз не ёрничать, – сказал Маркус, – и просто выслушай меня.
– Пожалуйста, Курт, – умоляюще сказала Элиза.
Воля, продолжал Маркус, очень важен для страны, прямо-таки незаменим, как может быть незаменима и важна только центральная фигура; и даже тот, кто в том или ином аспекте его политики не согласен с ним, не может оспорить этот факт. Возможно – он, Маркус, в принципе вовсе не хочет это исключать, – было и ошибкой столь долгое время концентрировать всё на одном и том же человеке, об этом можно было бы и подискутировать, но так уж сложилось, что Воля и Швейцария просто неразделимы, он является своего рода краеугольным камнем в стене, этот камень нельзя было вынуть так, чтобы не рухнуло всё строение. Согласен ли Вайлеман признать это, каким бы ни было его личное отношение к Воле?
– Воля уже много лет не в строю, – сказал Вайлеман. – Он лежит в больнице на подсосе и больше ничего не воспринимает. Как он может быть при этом важной фигурой?
Он важен как символ, сказал Маркус, именно это он и пытался сейчас объяснить, каждому обществу необходим символ, тот, кто воплощает в себе характер этого общества, и в Швейцарии это теперь как раз Воля. Так же, как нужен Вильгельм Телль, и совершенно не важно, жил он на самом деле или нет, потому что человек нуждается в примере для подражания, в идеале, по образцу которого он мог бы выстраивать свою жизнь.
– Хорошенький образец.
Разумеется, сказал Маркус, Воля не супермен, хотя кому-то может и показаться таковым, не подлежащим критике объектом поклонения, какое практикует фройляйн Шварценбах, это, разумеется, преувеличение. И у Воли есть свои слабости, как у всех нас, и раньше как-то, будучи молодым человеком, целеустремлённым политиком, он определённо делал то или иное, что при всём желании не назовёшь образцом для подражания. Но…
Отчётливо чувствовалось, что Маркус не впервые развивал этот аргумент, что он его, может быть, уже давно проработал, чтобы убедить самого себя. Но, сказал он, потом, в ходе своей политической карьеры Воля имеет такие заслуги, это должен понимать и Вайлеман, которые с лихвой возмещают его юношеское заблуждение, и поэтому…
Если собеседника удалось разговорить, старая журналистская мудрость, то его лучше не перебивать, но тот покой, который Вайлеман перед этим ощущал в себе, был затишьем перед бурей, и теперь он вообще ничего не мог с этим поделать и раскричался на своего сына.
– Заблуждение? То было не заблуждение, чёрт бы его побрал!
То было хладнокровное убийство.
– Ты имеешь в виду?..
– Да, я имею в виду Моросани.
Маркус и Элиза снова переглянулись.
– И что именно тебе известно об этом? – спросил Маркус после некоторой паузы.
– Вы присвоили вашему Воле совершенно ложный титул. Он должен называться не пожизненным президентом, а боссом всех боссов.
Снова зависла пауза.
Стало слышно, как в одном из трубопроводов на потолке журчит вода.
– Хорошо, – сказал наконец Маркус. – Я бы предпочёл, чтобы это оставалось лишь твоими предположениями, но хорошо. Афера с Моросани.
– Убийство Моросани.
– Хорошо, пусть будет убийство.
– Которое совершил Воля. Символ Швейцарии.
– Он не сам его застрелил, – быстро сказал Маркус. – Я хочу это подчеркнуть.
– А кто же?
– Имя не имеет отношения к делу. Гораздо важнее предыстория. Которая привела к этому. И почему.
– «Почему» – это просто, – сказал Вайлеман. – Воля хотел захватить власть в партии.
– Дело было не в этом, – запротестовал Маркус. – Вообще не в этом. Он хотел спасти партию. Спасти движение.
Моросани, по его словам, хотел вести партию по совершенно ложному пути, по курсу выгоды, при котором конфедеративные демократы потеряли бы собственное лицо: компромиссы тут, компромиссы там, в первую очередь во внешней политике.
– Нас было бы уже не отличить от Радикально-демократической партии. – По его лицу было видно, насколько неприемлема для него была сама эта мысль. – И кто же после этого будет голосовать за партию, которая ничем не отличается от всех остальных?
Моросани был тогда болен, даже тяжело болен,
