Лев Гурский - Опасность
Ба-бах!
Вот это уже Белый клоун выпалил по переднему стеклу. Хорошо, да только поздно: я уже выкатился из задней дверцы и падал в песок. Захрустел под тяжестью кузова хлипкий зеленый заборчик, заорал шофер-мордоворот, увлекаемый собственной машиной в котлованчик… Виноват, это был, оказывается, уже целый котлован довольно приличной глубины. Котлованище. Через мгновение только край багажника выглядывал из ямы. И – ни шума, ни криков внизу.
Я заворочался в куче песка, стремясь встать. Удалось мне пока только сесть, и из положения сидя я принялся осматривать двор – дабы обнаружить второго из добрых людей. Рыжего клоуна.
Сначала я вообще ничего не увидел. Потом заметил, наконец, некоторые следы его присутствия: дверь хибары старика Бредихина уже была открыта и болталась на одной петле, а от лестницы, ведущей вниз, остался жалкий огрызок. Пока я рассматривал эти следы разрушений, из двери выглянул сам Бредихин. И во время нашей первой встречи старик с берданкой выглядел страшновато, а уж теперь – и вовсе напоминал первобытного охотника. Если, конечно, допустить наличие у первобытных людей огнестрельного оружия.
– Квартиру ему… – сказал Бредихин и радостно сплюнул вниз. После чего дверь со скрипом встала на прежнее место.
Я проследил за траекторией плевка Бредихина и понял, что Рыжего мне опасаться больше нечего: мусорная горка под бредихинской лестницей увенчалась неподвижной фигурой в костюме в крапинках конфетти. Рыжий затылок был неподвижен. Как видно, рыжий мордоворот точно исполнил мою смертельную инструкцию: сказал и про квартиру, и про Оливера.
И старик наконец-то дал достойный отпор. На квартирный вопрос дал недвусмысленный квартирный ответ из двух стволов.
Никаких угрызений совести я не почувствовал. Старик сделал то, что давно хотел. А двух добрых людей мне жалко не было: сами напросились. Кто-то им, конечно, приказал. Они, разумеется, постарались исполнить. В меру возможностей. Теперь уже – ограниченных. До нуля.
Я снова попытался встать и снова – безуспешно. Кажется, я все-таки ушибся, когда выпрыгивал из машины. Однако это было меньшим из двух зол. Большее – вместе с заборчиком и автомобилем – покоилось в котловане.
На песке рядом с моей короткой сидячей тенью возникла еще одна. Чуть-чуть подлиннее, самую малость.
– Что же вы наделали! – с упреком сказал детский голос.
Я медленно повернул голову. Пацан лет десяти в желтой панамке и аккуратном синем костюмчике стоял за моей спиной. Глаза у него были зеленые – как результат арифметического сложения цветов панамки и костюмчика. В руке пацан держал кинжал. Сперва я решил, будто кинжал деревянный или пластмассовый, но, присмотревшись, осознал свою ошибку. Это была профессиональная зэковская работа: ее всегда узнаешь по прихотливой плексигласовой рукоятке с розочкой.
– А что я такого наделал? – спросил я вооруженное дитя, машинально оглядев кучу песка, куда я приземлился. Мне пришло в голову, что я ненароком мог раздавить песочный замок и что теперь обиженный мальчик пырнет меня ножом. Благо у него-то руки свободны.
– Еще спрашиваете! – пацан по-взрослому вздохнул и указал пальцем на поваленный зеленый забор. – Ваша работа?
– Как тебе сказать… Скорее нет, чем да, – весьма неопределенно ответил я ребенку. – Машина, по крайней мере, не моя.
– Все равно, – сказало рассудительное дитя. – За этот забор Оливер вам точно голову открутит. Он его только вчера поставил и покрасил…
– Может, мне убежать побыстрее? – поинтересовался я у мальчика. – Пока Оливера нет.
– От него разве убежишь… – грустно поведал пацан. – Его только придурочный Кол не боится. – Ребенок с ножиком кивнул в сторону бредихинской хибары, и я таким образом узнал дворовое прозвище Николая Федоровича. Кол – звучит грозно. Впрочем, дедушка старый, ему можно.
– А если я все-таки попытаюсь сбежать, – осторожно произнес я, – ты меня не выдашь Оливеру?
– Не выдам, – очень серьезно пообещал пацан.
– Вот и отлично. – И я предпринял очередную попытку встать. На сей раз затея моя увенчалась успехом. Вот только идти по улице со связанными руками – занятие обременительное.
Мальчик был, видимо, того же мнения.
– Дядя, а у вас руки связаны, – напомнил мне он голосом школьного учителя, застукавшего ученика за списыванием.
– Неужели? – пробормотал я. – Да, действительно. Жалко, что твой столовый ножичек туповат, а то бы ты смог разрезать этот ремень.
Ребенок насупился. Слова мои уязвили его в самое сердце.
– Он не столовый, – сурово возразило мне зеленоглазое дитя. – И это не ножичек, а настоящий охотничий кинжал. Знаете, какой он острый? Хотите, докажу?
– Ну, попробуй, – скучающе сказал я, словно делая пацану одолжение. Повернувшись к нему спиной, я добавил: – Но ремень этот такой толстый…
– Подумаешь! – выпалил за спиной ребенок и стал с ожесточением пилить мои путы. Кинжал был и впрямь заточен отменно и, если бы я вовремя не спохватился и не обернулся, дитя в творческом порыве отпилило бы мне еще и большой палец.
– Хороший ножик, – похвалил я, уберегшись от членовредительства. Руки мои теперь были не только свободны, но и, как ни странно, целы. Следовало бы прочесть ребенку лекцию о вреде холодного оружия или даже конфисковать опасный предмет. Однако с моей стороны это было бы свинством.
– Это не ножик, – упрямо повторил пацан. – Говорю же вам – охотничий кинжал. Вы глухой, что ли?
– Ладно, – согласился я. – Тебе виднее. Ты мне помог – и я тебе помогу. Скоро сюда приедет милиция. Если ты хочешь, чтобы твой кинжал остался с тобой, спрячь его подальше…
– Подумаешь, милиция, – пренебрежительно сказал пацан. – Разве они чего могут? Оливер сказал, что вся здешняя милиция у него в кармане.
– Ну, смотри… – Я, как мог, отряхнулся от песка и заковылял по направлению из опасного дворика. Нет, с ногой, кажется, было все в порядке. Просто отсидел. Сейчас ее разомну – и все пройдет.
Прежде чем покинуть дворик, я все-таки обернулся. Зеленоглазый пацан, потеряв интерес к поваленному забору и машине в котловане, играл на песке сам с собой в ножички. Вернее сказать, в кинжальчики. Острие не хотело держаться в рыхлом песке, но ребенок был настойчив.
– Эй! – окликнул я его напоследок. – А? кто такой, кстати, Оливер?
Пацан оторвался от своего занятия и взглянул в мою сторону с упреком. Даже странно было, что такой взрослый дяденька задает такие ерундовые вопросы. Словно бы я его вдруг спросил, в какую сторону идет дождь – сверху вниз или снизу вверх.
– Оливер – это который в нашем дворе строит, – сказал он.
– Что строит? – уточнил я, про себя удивившись. По моим расчетам, Оливер должен был быть, как минимум, местным крестным отцом.
– Ресторан, – коротко ответил мальчик и больше уже не обращал на меня никакого внимания. Из-за своей глупости я сразу и быстро ему надоел.
Растет в народе авторитет московских строителей, думал я, отыскивая в ряду декоративных телефонов-автоматов хотя бы один работающий. А может быть, все прочие авторитеты так здорово падают, что строительский укрепляется сам собой? Во всяком случае надо поздравить нашего дорогого мэра. Все его предшественники предпочитали только строить рожи. А в самом лучшем случае – строить планы. А наш-то, энергичный…
Тут я обнаружил нормальный телефон-автомат и сразу выкинул мэра из головы. Сперва я позвонил в мавзолей, наслушался длинных гудков и бросил трубку. Если через полчаса никто не подойдет, я поеду туда сам. Не может быть, чтобы мавзолейный профессор Селиверстов так долго обедал. Или вдруг у них консилиум? Обсуждают, может статься, состояние здоровья мумии…
Следующий звонок я сделал в МУР. Не майору Окуню, ясное дело, а моему приятелю Сереже Некрасову.
У Некрасова новостей не было. Он подтвердил мне то, о чем я и так знал или догадывался. Диверсант, взорвавший памятник Первопечатнику, так и не найден (да-да, безоболочное взрывное устройство). В деле об убийстве журналистки Бурмистровой – никаких подвижек, висяк чистейшей воды. А мой напарник капитан Маковкин, говорят, уехал в Казахстан.
– Я знаю, – сказал я Некрасову. – Это была моя идея…
– Есть какие-то результаты? – поинтересовался мой друг, как мне показалось, несколько ревниво.
– Главный результат в том, что мне удалось его отправить в Казахстан, – успокоил я Некрасова. – В остальном ваш дорогой МУР топчется на месте. А наша контора и вовсе дело это закрывает… Потому, собственно, я и звоню тебе, а не на Лубянку.
– Радость моя не поддается описанию, – сообщил мне Некрасов. – Так что там у тебя? Покойники?
– Двое, – сказал я и выложил Сереже правду-матку. Ту, что можно по телефону.
Сережа записал координаты дворика, пообещал проследить лично и деловито осведомился, что нужно узнать мне.
