Роберт Ладлэм - Наследие Скарлатти
– «Скарлатти» ни с кем не связана какими-либо обязательствами. Пока я жива, решаю я. «Скарлатти» – это я.
– А как насчет всего остального? Принятия решений, страха, угрозы разорения?
– Как всегда, мои решения тщательно просчитаны, а потому точны. Ни о каком страхе не может быть и речи.
– Ну а как же финансовый крах?.. Вы чертовски самоуверенны, мадам.
– Вам опять недостает масштабности мышления: я заранее мирюсь с крахом дома Скарлатти. Борьба будет жестокая, не на жизнь, а на смерть, так что пощады ждать не приходится.
Мэтью Кэнфилд наконец понял главное.
– Черт побери! – воскликнул он.
– Мне необходимо располагать огромными суммами. Такими огромными, что вам трудно даже представить. Они будут выдаваться по моему указанию. Речь идет о таких суммах, которые позволяют покупать огромные предприятия, опустошать или перенасыщать рынки сбыта. Когда такого рода операция будет осуществлена, вряд ли можно будет воссоздать «империю Скарлатти».
– Тогда вам конец.
– Безвозвратный.
Старая дама смотрела на Кэнфилда, но не так, как обычно: сейчас она была похожа на канзасскую бабусю, обеспокоенную засухой на полях и спрашивающую проповедника, когда же наконец Господь соблаговолит ниспослать на землю дождь.
– Я исчерпала свои доводы. Прошу вас, дайте мне возможность провести последний бой.
– Вы слишком многого от меня хотите.
– Не столь уж и многого, если над этим как следует поразмыслить. Если вы решитесь вернуться назад, то через неделю доберетесь до Вашингтона. Еще неделя вам потребуется на то, чтобы осуществить все, о чем мы говорили. И только потом вы явитесь к тем государственным мужам, которым предстоит выслушать вас, если, конечно, вам удастся добиться этого. По моим расчетам, на все потребуется три-четыре недели. Вы согласны?
Кэнфилд чувствовал себя круглым идиотом.
– Черт возьми, я не понимаю, на что, собственно, мне соглашаться!
– Дайте мне четыре недели. Всего четыре недели, начиная с сегодняшнего дня… Если меня постигнет неудача, мы сделаем все так, как хотите вы… Более того, я отправлюсь в Вашингтон вместе с вами. Если понадобится, я дам показания одной из сенатских комиссий. Я сделаю то, что посчитаете необходимым вы и ваш отдел. Кроме того, я увеличиваю ваш личный счет втрое против ранее оговоренной суммы.
– Полагаете, что возможен провал?
– Да кого, собственно, это касается, кроме самой меня? В этом мире никто не сочувствует прогоревшим миллионерам!
– А как же тогда ваша семья? Они же не могут весь остаток своих дней провести на озерном островке в канадской глухомани?
– В этом не будет необходимости. Несмотря на все сложности, я сумею уничтожить моего сына. Я представлю Алстера Скарлетта в его истинном свете. В Цюрихе он найдет свою смерть.
Кэнфилд молчал минуту, глядя на Элизабет.
– Вы учли вероятность того, что вас могут убить?
– Учла.
– Вы готовы пойти на риск… Продать «Скарлатти индастриз», разрушить все, что создавалось годами? Это так важно для вас? Вы так сильно его ненавидите?
– Да. Ненавижу, как только можно ненавидеть терзающую тебя болезнь. И даже во много раз сильней, потому что я несу ответственность за его поступки.
Кэнфилд поставил свой бокал на столик, собрался налить себе еще.
– По-моему, вы все-таки преувеличиваете.
– Нет, я не породила эту болезнь. Я сказала, что ответственна за ее усугубление. Не просто потому, что давала ему деньги, но скорее потому – а это куда более важно, – что это я внушила ему идею. Идею, которая в процессе роста деформировалась.
– Я не верю в это. Вы, конечно, не святая, но ничего подобного вы ему внушить не могли. – Он показал на бумаги, разложенные на диване.
Элизабет прикрыла усталые глаза.
– Толика этого есть в каждом из нас… Мой муж и я потратили многие годы на то, чтобы создать индустриальную империю. После его смерти я сражалась на рыночном ристалище – удвоила состояние, потом еще раз удвоила, наращивала и наращивала его неустанно, неизменно и постоянно. Это была захватывающая, всепоглощающая игра. Играла я умело. И за эти долгие годы мой сын порой подмечал и брал на заметку то, чего не удавалось подметить многим другим, – и всякий раз предметом его внимания становились не доходы или материальные выгоды, отнюдь – ведь все это не более чем побочные продукты. Всякий раз речь шла о накоплении власти… Я желала этой власти, потому что искренне верила, что от природы наделена всеми качествами, которые необходимы для того, чтобы нести бремя ответственности. И чем больше я убеждалась в этом, тем очевиднее для меня становилось, что другие этими качествами не обладают. Я думаю, погоня за властью стала делом всей моей жизни. Чем больших успехов человек достигает, тем дороже становится для него само дело. Трудно сказать, понимал ли мой сын это или нет, но именно этот процесс наблюдал… И все же огромная пропасть разделяет нас – моего сына и меня.
– Я дам вам четыре недели. Один Господь Бог мог бы сказать почему. Но вы до сих пор не разъяснили мне, почему же все-таки хотите поставить все на карту.
– Я пыталась… Иногда вы чересчур медленно шевелите мозгами. Если я так говорю, то только потому, что считаю: вы действительно способны понять. – Она сложила вырезки на столике. Включила настольную лампу – свет и тени заиграли на стене, и, казалось, она зачарована этой игрой. – Мне кажется, все мы – согласно Библии, богатые и могущественные – хотим уйти из этого мира каким-то особым путем, отличным от того, каким уходили до нас. Когда подходит срок, это смутное, болезненное желание становится очень важным. Вы же знаете, что многие играючи придумывают свои собственные некрологи. – Она в упор смотрела на Кэнфилда. – Между прочим, с учетом всего, что нам теперь известно, может, возьмете на себя труд поразмышлять относительно моего будущего некролога?
– Совсем не смешно.
– Извините, нелепая бравада… Господи, сколько же серьезных, значительных решений мне пришлось принимать. И каков результат? Скорее печальный, чем радостный. Пока что я была одновременно и женщиной, и матерью, и бойцом, и биржевым игроком. Непривлекательное сочетание… И вот результат. Один сын погиб на войне. Другой – напыщенный глупец, ничтожество, безвольное существо, а третий – безумец, главарь или по меньшей мере соучастник набирающей силу банды психопатов… Вот моя жатва, жатва Скарлатти, мистер Кэнфилд… Не очень впечатляющий итог, не так ли?
– Да, не очень.
– А значит, я не остановлюсь ни перед чем, чтобы положить конец этому безумию… – Она взяла со столика свои бумаги и пошла в спальню. Кэнфилд остался один – похоже, старая дама боялась при нем разрыдаться, подумал он.
Глава 35
Полет через канал из-за полного безветрия и отличной видимости завершился благополучно. Скарлетту повезло с погодой, иначе постоянный зуд незалеченной кожи и крайняя раздраженность, граничащая с яростью, могли бы превратить трудный перелет в гибельный. Он прилагал максимум усилий, чтобы хоть как-то следить за показаниями компаса, а когда на горизонте стали вырисовываться очертания нормандского побережья, они вдруг показались ему совершенно незнакомыми, хотя этим маршрутом он летал много раз и берег знал досконально.
На маленьком аэродроме его встречали парижские связные – два немца и француз-гасконец, чей гортанный диалект был под стать выговору его коллег.
Трое встречавших надеялись, что высокий залетный гость – имени его они не знали – прикажет им вернуться в Париж.
Но у гостя были другие намерения: он настоял, чтобы они все трое втиснулись на переднее сиденье, сам же с полным комфортом устроился сзади, после чего приказал вести машину в Вернон. Там он двоих высадил, распорядившись самим добираться до Парижа. Шоферу велел остаться.
Когда Скарлетт приказал шоферу ехать на запад, к границе Швейцарии с Германией, тот вяло запротестовал:
– Майн герр! Это же целых четыреста километров! По этим ужасным дорогам минимум десять часов езды, если не больше!
– Надо добраться туда к ужину. И помалкивай!
– Майн герр, куда удобнее, да и проще было бы дозаправиться и лететь самолетом…
– Я не летаю, если чувствую себя усталым. Не переживай, в Монбелье я подыщу тебе девочку: разнообразь свою диету, Кирхер. Это возбуждает аппетит.
– Яволь, майн герр! – с ухмылкой отчеканил Кирхер, а про себя подумал: «Такой бравый „оберфюрер“ слов на ветер не бросает».
Скарлетт мысленно подытожил: «Ничтожество! Когда-нибудь в один прекрасный день я отделаюсь от всех этих жалких людишек».
* * *Монбелье – в сущности, большая деревня, жители которой сбывали свою продукцию в Швейцарию и Германию. Здесь, как и во всех населенных пунктах близ границы, ходили на равном основании франки – французские и швейцарские – и немецкие марки.
