Воля народа [litres] - Шарль Левински
Она произнесла имя неправильно, и он её не поправил; на том свете этот акт самообладания зачтётся ему в геенне огненной. Теперь были показаны и рекомендованы только любезности и медоточивость. Две рюмочки травяного ликёра, которые ему пришлось выпить на пустой желудок, облегчили ему притворство, он от них почти развеселился. Но, с алкоголем или без, он ведь не был в этом деле новичком, флирту – как езде на велосипеде – уже не разучишься. Большим Дон Жуаном он никогда не был, но всё ещё помнил, что именно нравится выслушивать женщине. Что у неё выразительные глаза, это он тоже объявил своей соседке, и что по ней сразу видно, что она очень одинока. Она вздохнула как больная корова и сказала, что он сам даже не знает, как это приятно, когда другой человек так хорошо тебя понимает.
Это завоевание не было трудным, едва он пустил в ход своё обаяние, как подъёмный мост крепости – это сравнение пришло ему в голову потому, что они только что осматривали крепость – был спущен добровольно, а крепостные ворота стояли распахнутыми настежь. Вайлеман не строил себе иллюзий: быстрый успех был обусловлен не его искусством обольщения, а её надеждой пополнить четвёртым экземпляром коллекцию гербов кантонов на вязаном жакете. Её зовут Труди, сказала она – таким тоном, будто открывала ему огромную тайну, – вообще-то Гертруд, но это звучит так строптиво, а она вовсе не строптива, наоборот, с ней можно идти на дело, хоть коней красть. Вайлеман по опыту знал, что люди, говорящие о себе так, реально в подельники не годятся, с ними и болонку не украдёшь, но это не помешало ему утверждать, что по ней с первого взгляда видно: она необыкновенная женщина, и он не прочь представить себе ситуацию, в которой он сможет говорить ей не только Труди, до даже и Трудэли. Когда она краснела, на её лице проступали старческие пигментные пятна, словно подсвеченные изнутри.
А как же зовут его, спросила Труди.
– Курт.
– А дальше?
Куртов было много, это было неопасно, а вот про Вайлемана ей ничего не следовало знать. Поэтому он вместо ответа похлопал её по руке и сказал, что ей не придётся обращаться к нему по фамилии, тем более в известных ситуациях, ну, она понимает, что он имел в виду.
– Ну ты и фрукт! – пискнула она, счастливо шокированная.
Он был рад, что никто не слышит его позорного воркования, иногда бывает так необходимо притвориться придурком, но совсем незачем собирать для этого публику. К счастью, остальное общество экскурсантов было занято другим, они принялись петь, на разные голоса утверждая, что Швейцария хоть и мала, но красивей не бывает, и это утверждение не могли поколебать производственные пейзажи, простирающиеся по обе стороны от автобана.
Он попросил у Труди телефон, и она записала ему городской номер, чего и следовало ожидать от человека её возраста, и он пообещал позвонить ей в самом скором времени, и тогда можно будет затеять вместе ещё одну поездочку – может, в монастырь Фар, или встретиться для чего-нибудь – она захихикала ещё до того, как он закончил фразу: – совсем другого. Поскольку её ладонь уже лежала на его ноге и устранить её оттуда не было никакой возможности, он запустил отвлекающий манёвр и заявил, что ему стало немного дурно от поворотов дороги, и не осталось ли у неё ещё глотка того чудесного гвоздичного чая. До Шпрайтенбаха она была занята тем, что оглашала все целебные свойства разных сортов травяного чая, а потом экскурсанты уже начали доставать с полок свои напрасно прихваченные в дорогу куртки. Вайлеман не раз замечал, что люди с неограниченным запасом временем всегда раньше других торопились к выходу в трамваях и автобусах.
Если в прохладном экскурсионном автобусе погода никак не ощущалась, то душный зной, поджидавший их в Цюрихе, по контрасту с этим облепил их как горячее влажное полотенце, какое его новый парикмахер предложил ему после первой стрижки – видимо, для того, чтобы этой ненужной услугой оправдать свои слишком высокие цены. Вайлеман уже испугался, что Труди на прощанье ждёт от него поцелуя, но всё-таки обошлось. Она лишь спросила, не посидеть ли им вдвоём за кофейком, но от этого отделаться было легко: ему срочно надо кое-что обговорить, сказал он, а для этого нужно успеть до конца рабочего дня. И это не было враньём, вернее, было не совсем враньём, потому что он сообразил, что переулок Нойгассе всего в нескольких шагах от площадки экскурсионных автобусов, и он мог бы, пока они там не закрылись, заглянуть в магазин Брокенхаус под тем предлогом, что хочет поблагодарить за подбор книг и при этом осторожно выяснить, не осведомлялся ли кто-нибудь о Фишлине. И он простился с Труди – «Да, я позвоню, как обещал!» – и зашагал прочь. Ему и оглядываться не надо было, чтобы знать: она смотрела ему вслед, пока он не свернул за угол на другой стороне Лиммат-штрассе.
Скудное куриное крылышко и пара вялых листьев салата скорее возбудили, чем утолили его аппетит, и он сделал небольшой крюк, чтобы перехватить чего-нибудь съестного. Разумный человек удовлетворился бы в такую жару безалкогольным напитком, но Вайлеман не был сегодня разумным человеком, его жажду можно было утолить лишь пивом, кроме того, он был голоден, а совсем рядом с задним выходом Главного вокзала он знал одну будку с лучшим в городе дёнером. Со времени его последнего визита здесь ничего не изменилось, всё тот же Мансур, курдский владелец будки, стоял за прилавком, вот только дёнера больше не было, Мансур перестроился на колбаски-гриль и сэндвичи с сервелатом, его прежний товар больше не одобряли, и паспорт у него был категории Б, так что приходилось быть осторожным, так он объяснил. Правда, его легендарный острый соус был на месте, он подходил ко всему, и в сочетании с телячьей колбаской – только куда дешевле, чем в Бойне – получалось что-то вроде швейцарско-азиатской смешанной кухни.
Подкрепившись, Вайлеман отправился в Нойгассе. Было ещё так жарко, что асфальт прямо-таки прилипал к подошвам – почему, собственно, «прямо», придрался он к своим мыслям, при чём здесь прямизна? Он был рад, что до Брокенхауса не так далеко; внутри здания там наверняка прохладно. Но когда он дошёл, входная дверь была заперта, хотя рядом с дверью висела табличка с расписанием, открыто с 09:00 до 18:30, а была лишь половина шестого. Может, у них сегодня инвентаризация,
